ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИЯ НАРЦИССИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВ ЛИЧНОСТИ.

В данной статье читатель не найдет систематического изложения теории нарциссизма. Интересующиеся могут обратиться к обзорной работе X. Хензелера (1998) или статье Х.Кохута (1968/2000), опубликованным на русском языке, а также к другим работам Кохута, наиболее полно, на мой взгляд . представляющим   описание   развития   и   лечения   нарциссизма   в психоаналитической парадигме. Мне же хочется сделать акцент на подходе к данной проблеме в позиций гештальт-терапии, находящейся в постоянном творческом диалоге   с психоанализом и экзистенциальной психологией личности.
Начать следует с базовой предпосылки, что в любом человеке присутствуют    три основных составляющих (Д. Хломов, 1996, 1997), обеспечивающих реализацию трех потребностей — в безопасности, привязанности и свободе действия (соответственно, шизоидная, пограничная и нарциссическая составляющие). Нарциссический же фокус для меня связан в значительной степени с потребностью в достижении. Человек с нарциссической фиксацией — это человек, который постоянно очень много требует от себя и от других и живет в поле очень высоких ожиданий.
Один из механизмов формирования нарциссизма можно обозначить как «нарциссическую травму» (H. Kohut, 1971), переживаемую ребенком как утрата обожаемого значимого взрослого, или как тотальное разочарование в нем, или как внезапное и приводящее к отчаянию осознание недоступности и неважности для родителей его эмоционального состояния. На смену фазе грандиозного удовольствия и гармонии приходит сознание бессилия и полного отсутствия поддержки, сопровождаемое сильными аффектами, с которыми ребенок еще не умеет справляться. После этого он уже никому не верит, чувствует себя крайне небезопасно в контактах и избегает близких отношений. Формируется механизм опережающего отвержения: «Я очень боюсь, что меня отвергнут. Поэтому я буду отвергать раньше, чем отвергнут меня. Так мне безопаснее, потому что я не переживу еще раз такой боли от разрыва, такого ужаса, такой катастрофы…» Чем меньше остается близких людей, тем более значимыми становятся они в жизни данного человека, тем катастрофичнее их отказ выполнять функции совершенных нарциссических объектов.
Говоря о предпосылках развития нарциссизма, стоит также заметить, что в основе нарциссической травмы обычно лежат нарциссические фиксации самих родителей (Х. Кохут, 1968/2000), что выражается в отсутствии эмпатического контакта между ребенком и родителями (G.Yontef, 1993). Вспоминая свое детство, нарциссический клиент часто говорит, что у него было замечательное детство, все его любили, более того, семья им гордилась. Такой ребенок был фокусом самоутверждения семьи. Такой ребенок всегда мог прочесть стихотворение и сплясать в нужный момент перед гостями. Это ребенок, о котором можно было сказать соседям или коллегам: «У меня такой замечательный ребенок. Он столько знает, столько умеет!»   Невольно вспоминается одиночество вундеркиндов… Оказывается, что нарциссические клиенты плохо помнят свое детство. Они помнят событийный ряд того, что происходило с ними, кто был в составе семьи, куда и когда семья переезжала, какие-то факты из школьной жизни, куда ездили отдыхать, кто болел, рождаются или умирают, свои собственные занятия и болезни…, однако они совершенно не помнили того, что сами при этом чувствовали. Такие клиенты не помнили себя в зоне своих чувств, отношений и детских фантазий, не могли воспроизвести свой внутренний детский мир, не могли по простой причине — их внутренним детским миром никто не интересовался… Родители обычно интенсивно развивали ребенка, отдавая в музыкальную школу, обучая языкам и т.д., но очень редко расспрашивали: «Что происходит в твоей жизни? Что сегодня было тебе интересно? Может быть, ты чем-нибудь огорчен? Расскажи мне об этом.» Постепенно в ходе терапии начинают вспоминаться такие болезненные вещи, что мало сидели по вечерам, что некому было рассказать таинственное и сокровенное, что никогда не хвалили за реальные, пусть маленькие достижения в том, что было действительно интересно, а когда брали с собой куда-нибудь, то общались между собой взрослые, а ребенка периодически спрашивали: «С тобой все нормально? Ну, очень хорошо!» Т.е. это ребенок, который, выражаясь научным языком, не получал внимания к зоне своей детской внутренней феноменологии и не научился это делать. Не научившись делать этого в детстве, он как-то не привык делать это и во взрослой жизни, ни по отношению к себе, ни по отношению к другим. Говорят об отрицании собственных чувств у нарциссических личностей. Это не означает, что человек ничего не чувствует, просто он не привык пользоваться собственными чувствами для того, чтобы вступать в контакт.
Таким образом, человек с нарциссической фиксацией постоянно живет в поле высоких ожиданий, связанных с достижениями, но абсолютно не уважает свой внутренний мир, редко обращается к себе как к достойному собеседнику для того чтобы принять решение. Это невнимание и неуважение к зоне своего внутреннего Я естественно проецируется и на других. О таких людях нередко говорят: «Он занят только собой и никем не интересуется». Это люди, которые прекрасно контактируют, обладая социальными навыками, эффективно простраивают свою деятельность, но, достигая результатов, не могут ими пользоваться. Как выглядит в повседневной жизни этот человек? Ну, например, он успешно продвигается в каком-то определенном профессиональном поле, после чего он это поле деятельности оставляет и начинает пробовать свои возможности в чем-то другом. Например, был директором ресторана, был в совете директоров крупного бизнес-центра, изучил несколько языков, но ничем этим по большому счету не пользуется и не интересуется. У него доминирует постоянная потребность в достижениях для подтверждении своей ценности, которая хронически фрустрирована. Он убеждается, что вообще-то может делать то или это, а дальше интерес пропадает. Контакт ему не очень интересен, а погружение в мир переживаний другого человека часто вызывает сильное напряжение и раздражение. Можно обозначить это как «верхушечные ценности»: ему важно определить, что знает и умеет этот другой, насколько он ценен и можно ли рассказать о себе что-либо подобное, возможно ли с ним конкурировать.
Когда нарциссов описывают в разных источниках, их описывают по-разному. Иногда как людей холодных, жестких, склонных к самолюбованию, стремящихся к власти и манипулированию, неприятных в общении, а иногда как разочарованных и очень несчастных, неуверенных в себе и растерянных перед контактом, страстно желающих близости и неспособных ее установить. Можно смотреть на нарциссические проявления как на вину — это будет бытовой взгляд. Можно смотреть на них как на серьезную проблему — это будет взгляд психотерапевта и человека. Главная заповедь терапии — не наказывать клиента за то, что он клиент.
Если мы обратимся к знаменитой «кривой контакта», то условный клиент, описываемый здесь, останавливается в верхней точке, используя эготическую реакцию. Он сохраняет контроль и не способен продвинуться дальше в своей потребности, отпустить границу и что-то наконец получить. Кроме того, специфика эготизма еще и в изоляции от «id», в нечувствительности к собственным потребностям и фигурам процесса. Изидор Фром писал, что «нарциссический характер с помощью языка гештальт-терапии может быть описан как кто-либо, представляющий для здоровой конфлюенции опасность, которая с наибольшей вероятностью возникает на тех стадиях контакта и возврата, которые мы называем «финальный контакт»» (И.Фром, 1995, с.14). Терапевтическая работа, однако, сконцентрирована отнюдь не на попытках «пробиться» в верхней точке кривой контакта. Основные усилия терапевта сосредоточены на работе в фазе преконтакта и состоят в восстановлении обращения клиента к своей внутренней зоне и в оживлении у него чувствительности к отчужденным фигурам интереса и телесного опыта.
Мощным сензитивным периодом для формирования и фиксации нарциссических нарушений является подростковый возраст. Это возраст здорового нарциссизма, когда все мы встречаемся с экзистенциальным вызовом, обращенным к ценности внутреннего Я. Основной слом у нарцисса происходят именно в этой зоне — в переживании ценности своего Я. Такой человек с большим стыдом относится к себе реальному, он слит со своим грандиозным образом и идентифицирован с базовым изъяном. А реальная феноменология существования все время ускользает. И это то, что очень характерно для переживаний подростка.
Нередко родители переживают взросление ребенка как «утрату». Или они жалуются на то, что у них в семье подросток, как будто это диагноз. Некоторые просто говорят: «Верните нам нашего ребенка!» или «сделайте что-нибудь, чтобы он вырос и с ним наконец можно было бы иметь дело, пусть ведет себя как взрослый». Действительные переживания реального подростка отходят при этом на второй план .
Психоанализ и индивидуальная психология обращают нас к ранним детским переживаниям для понимания трудностей и болезней взрослых. Признавая справедливость этого, замечу, что именно у подростков по мере созревания некоторых ментальных функций и изменения социальной ситуации развития впервые появляется возможность выделить себя из окружающего мира и сознательно отнестись к себе как к личности. Это связано с развитием ретрофлексивной функции сознания (И. Польстер, М.Польстер, 1997) в ее позитивном значении как основы для обращения к себе при совершении сознательного выбора, учитывающего систему личностных ценностей в индивидуальной картине мира. Безусловно, и ребенок способен к сознаванию и переживанию себя в мире, но как «части» этого мира. Детские решения могут быть поняты в смысле выживания и адаптации к тому, что есть этот мир. Будучи уже изгнанным из мира детства, но еще не принятым во взрослый мир, подросток чувствует, что ему нет места на земле, пока он не найдет ответа на основной вопрос: Кто Я? Доверие к себе дает право на активность, на свободу действия и отношения, в конечном счете, право на жизнь. Рожденное Я перестает быть фигурой, фигурой становится мир возможностей, окружающая среда, люди. Только после этого может появиться отношение к другому человеку как к Ты, как к личности, являющей иную форму бытия. Именно это и лежит в основе эмпатической индивидуализации, отношений Я—Ты (Бубер, 1923/1995), именно в этом основной фокус терапии при нарциссических расстройствах. Нерожденное Я остается вечной фигурой, заслоняющей жизнь (Е.Калитеевская. 1997). На поддержание этой фигуры тратится колоссальное количество энергии.
Мои исследования и работа с подростками и их семьями позволяют утверждать, что базовой предпосылкой   для формирования позитивной самооценки и доверия подростка к себе является родительское доверие, т.е. эмоциональное принятие родителем подростка без постоянного контроля и ограничения его автономии, без доказательств того, что он достоин этого принятия. Это любовь к подростку, который точно не совершенен и уж совершенно точно не способен в данный момент любить и принимать себя. Однако подобное утверждение выглядит весьма пафосно, если не учитывать необходимость длительной работы с родителями по поводу их встречи со своим «внутренним подростком» и принятия ими своей собственной подростковости.
Если чувство ценности Я оказалось разрушенным в подростковом возрасте, то человек может оказаться обреченным всю жизнь доказывать право на существование, ввязываясь все в новые и в новые ситуации бесплодных достижений, которые всегда оказываются недостаточными, неспособными скомпенсировать чувства стыда и унижения. Ядром нарциссической проблемы является сочетание успешности и отсутствия у человека внутреннего права быть таким, каков он есть. Как я уже писала (Е.Калитеевская, 1997), подросток — это не возраст. Это переживание, которое может быть в любом возрасте. Избегание этого переживания означает избегание проживания стыда, разочарования, зависти, унижения, бессилия, отчаяния, одиночества и ярости. Отсутствие конструктивного опыта проживания этих чувств как опыта отношений превращает их в вечную угрозу самому существованию Я.
Переживание разочарования связано с крахом идеи совершенства мира. Ребенок достаточно рано сталкивается с несовершенством мира, хотя бы в силу того, что он не всем может управлять и люди, которым он доверяет, могут иногда подводить, уходить и не возвращаться некоторое время, а потом возвращаться и нуждаться в прощении. Переживание разочарования подразумевает в здоровом варианте развития огорчение и утешение со стороны эмпатически настроенного родителя. Утрата первичной иллюзии должна быть оплакана в присутствии значимого взрослого, подтверждающего ценность ребенка и значимость отношений, что служит основой прощения и позволяет ребенку становиться все более толерантным к собственным неудачам и несовершенству родителей. По отношению к значимым другом прощение позволяет отпустить идеализированный объект и отделиться самому, сохраняя надежду и благодарность. Именно прощание, отпускание нарциссического объекта в сочетании с сохранением включенности в отношения с ним служит основой формирования той дистанции, на которой становится возможной подвижность контакта, расставание и встреча. Примитивная идентификация через слияние с объектом сменяется открытием собственной идентичности (Э.Эриксон, 1964/1996). Нарциссический объект превращается таким образом в субъекта  взаимодействия и отношения приобретают субъект-субъектный характер, где оба партнера являются ценными и неидеальными. Если всего этого не происходит, ребенок будет стремиться избегать разочарования всеми возможными способами, стараясь не очаровываться понапрасну, потому что очень больно разочаровываться, а справиться с огорчением без утешения, в одиночку ему не под силу. Только опыт разочарования, прожитый а отношениях принятия, создает устойчивость к разочарованию и позволяет нам сохранять некоторые необходимые   всем нам иллюзии и способность к здоровой конфлюенции.
Переживание стыда является важным для созревания личности, в том случае, если стыд ситуативен и выполняет регулирующую функцию в осознавании границ свободы, участвуя в формировании того, что называют совестью. Однако глобальный токсический стыд направлен как поражающий удар прямо в центр чувства Я нарциссического клиента, постоянно сталкивая его с унижением и сознанием собственной дефектности (В. Ван Де Риет, 1997). Существует много литературы по гештальттерапии стыда (см. обзорную статью Роберта У. Резника, 1999).
Мне бы хотелось поделиться собственными размышлениями о работе со стыдом. Стыд — это социальное чувство. Обычно стыд рассматривают как диалог с неким интроецированным нормативным идеалом. Но человек всегда стыдит себя с помощью проекции, т.е. какой-то картинки, где присутствуют три персонажа: подсудимый, судья и публика (свидетель). Нередко свидетель представлен неявно, будучи слитым с одним из двух других персонажей или растворенным в них обоих. В том случае, если свидетель не представлен явно, его следует вообразить, поскольку именно в этом персонаже есть то человеческое, которое феноменологически присутствует в клиенте, но является отчужденным. С моей точки зрения, стыд — это всегда триалог. Бессилие в переживании стыда наступает в основном за счет идентификации с двумя персонажами, при игнорировании чувств третьего. Однако именно в чувствах игнорируемого третьего персонажа может содержаться и обычно содержится ресурсная эмоция, способная интегрировать личность. Оживляя свидетеля осуждения, мы встречаемся с неожиданными порою чувствами: безразличием, любопытством, торжеством, яростью, раздражением, жалостью и нежностью, юмором, удовольствием, отвращением и т.д. Полезнее дать проявиться этим чувствам, чем сбрасывать все в «мусорную корзину» стыда. Важно подчеркнуть, что взгляд на картинку осуждения из третьей позиции, позиции свидетеля должен осуществляться при поддержке эмпатически настроенного терапевта и в диалоге с ним. Надо сказать, что стыд поражает не само Я человека, а скорее его образ собственного Я.   Кроме того в переживании стыда всегда присутствует, часто в скрытом виде, элемент удовольствия, возбуждения. Мы никогда не скажем «покраснел от страха» или «покраснел от грусти». Но мы часто слышим такие выражения «покраснел от удовольствия», «покраснел от стыда», «одновременно испытал стыд и возбуждение» и т.д. Если моральная часть стыда позволяет быть чувствительным к границам образа Я, фиксируя эготическую реакцию, то содержащееся в стыде, но отчужденное возбуждение стремится разрушить эту границу, эту эготическую реакцию и удовлетворить потребность. Таким образом, восстанавливая скрытое в стыде возбуждение через чувства отчужденного «свидетеля»,    мы возвращаем личности значительную часть энергии, способной стать дня клиента целительной энергией. Ценность сохранения образа здесь вступает в диалог с ценностью опыта. Приведенные выше положения могут показаться спорными, но я лишь высказываю свое мнение, что подразумевает возможность диалога.
В рамках данной статьи я не имею возможности коснуться всех угрожающих эмоций, таких как зависть, унижение, беспомощность и т.д. Возможно, это тема для другой статьи. Скажу только, что в каждой из этих форм эмоционального сопротивления спрятан ресурс, который может проявиться только в случае появления этого чувства на границе контакта. Сопротивление же сопротивлению, т.е. избегание подобных эмоциональных состояний забирает большую часть энергии и интереса в жизни. Ф. Перлз (1969/2000) назвал это «парадоксальным неврозом».
Отличительной чертой людей с нарциссической фиксацией является их категоричность. Восприятие жизни у них крайне полярно, а механизм идеализации/обесценивания делает их неспособными или крайне мало способными жить в зоне чувств средней интенсивности. Зона работы терапевта — это зона «средних чувств», это работа про ценность маленьких шагов. В отличие от нарциссического клиента, у которого обычно есть какой-нибудь большой проект, работа терапевта — это работа про ценность маленьких проектов. Терапевтический контакт — это ценный контакт, но не полный, окончательный и единственный контакт, который очень страшно потерять, ведь в жизни клиента обычно есть фигуры, более значимые, чем терапевт. Терапевтический контакт — это небольшой контакт, мы встречаемся на какое-то время и на какое-то время расстаемся, чтобы продолжить нашу работу и поговорить о чем-то важном. Если терапевт настроен эмпатически, но эмпатия его неагрессивна и спокойна, если он не приближается очень быстро и очень близко с интенсивной готовностью немедленно помочь, а остается на своем месте, будучи включенным, то клиент постепенно успокаивается. От многих своих клиентов я слышала примерно следующее: «Я начинаю терять форму». Мимика лица расслабляется, поза становится менее напряженной. Если клиент хочет быть «хорошим клиентом», который быстро продвигается в терапии, да еще при этом очарован терапевтом, то для терапевта важно проявлять человечность, не используя театральных техник, т.е. не стараться произвести на клиента впечатление хорошо отлаженного совершенного терапевтического механизма. Если терапевт попадется в ловушку и будет стараться показать, какой он замечательный терапевт, будет давать гарантии быстрого успеха терапии и, грубо говоря, выпендриваться перед клиентом, то развитие такого нарциссического контакта имеет довольно точный прогноз: две-три мощные, энергетически сильно заряженные встречи, после этого — разрыв, разочарование, оплевывание «иконы» и нежелание к этому терапевту больше приходить. В случае, если терапевт недостаточно подготовлен, может произойти очень быстрое наступление фазы негативного переноса, слишком быстрое и для терапевта, и для клиента, которое они оба не в состоянии перенести.
Ценность внутреннего мира и позитивное чувство Я формируются благодаря тому, что родители интересуются внутренней жизнью ребенка. Для нарциссического клиента, который не привык, чтобы его внутренним миром интересовались, вопросы терапевта могут звучать совершенно неожиданно. Поэтому, в течение длительного времени, особенно на первых порах, терапевт находится в позиции хорошего родителя, способного понимать, что клиенту трудно и непривычно говорить о своих переживаниях, вообще трудно находиться в ситуации, когда его слушают, потому что это вызывает раздражение и недоверие. Терапевт находится рядом, его поддержка является стабильной и ровной. Не стоит все время говорить: «Я так хорошо тебя понимаю! Это сильно во мне отзывается!» Эти псевдогуманистические реакции являются для нарциссических клиентов очень настораживающими, они могут начать думать, что терапевту от них что-то нужно. Поэтому эмпатическое выслушивание — это очень ненавязчивое, несколько дистанцированное выслушивание, именно выслушивание, а не предложение немедленно работать по поводу предъявленных проблем.
Долговременная стратегия терапевта строится на постепенном включении собственных чувств в процесс терапии. Терапевт при этом использует собственные чувства как ценные сигналы, помогающие ему сориентироваться в качестве контакта с клиентом. Понять, что происходит с клиентом в контакте, часто можно только через чувства терапевта. Личностно-ориентированная терапия предполагает, что основным инструментом работы является личность терапевта, а не набор усвоенных техник. Терапевту неизбежно приходится быть чувствительным к феноменологии своего собственного существования, признавая ограниченность собственного знания. О том, как терапевту использовать свои чувства в терапии, я довольно подробно писала в своей статье о ресурсах несовершенства (Е.Калитеевская, 1997). Речь идет не об отреагировании со стороны терапевта, а именно об осознанном включении им своих чувств в процесс. При этом терапевт должен быть готов встретиться со стороны клиента со следующей реакцией: «Мы тут сидим и просто разговариваем, а мне бы хотелось, чтобы Вы наконец занялись со мной терапией!»  Для терапевта порою сложно бывает выдержать агрессию и некоторые терапевты могут начать защищаться и пытаться быть очень эффективными и авторитетными.
Работа с нарциссическими клиентами — это очень длительная и медленная работа в зоне преконтакта, когда терапевт помогает клиенту быть внимательным к возникающим фигурам, проявляет терпение и уважение, позволяет клиенту самому совершать маленькие открытия и не спешит понять за него. Терапевт должен быть готов к постоянному обесцениванию клиентом достижений терапии и к постоянному беспокойству клиента: «Насколько эффективен наш процесс? Мы уже 40 минут с Вами разговариваем — эффективна эта сессия или нет? Я хочу уйти с результатом».
Эта работа   является вызовом для терапевта. Способны ли мы выдерживать несовершенство собственных детей и оставаться с ними тогда, когда они делают то, что нам очень не нравится и отстаивают свои ценности? Каковы наши отношения с детьми? Способны ли мы сохранять отношения с клиентом, испытывая друг к другу на протяжении долгого времени самые разнообразные и противоречивые чувства?
У нарциссического клиента всегда есть страх близости, страх, что его отвергнут, оборвут, соблазнят, а потом бросят. Задача терапевта — ничего не делать в этой ситуации, а просто быть. Это означает: «Я здесь. Я слушаю тебя. Мне стало интересно то, что ты только что сказал, но сейчас мы, кажется, уходим в сторону и я стал хуже понимать тебя. Помоги мне понять тебя лучше». Это мягкое возвращение клиента к его собственной феноменологии, к его собственным фигурам постепенно помогает клиенту учиться прислушиваться к себе. Терапия — это процесс выращивания внимания и уважения к себе и обучение чувствительности к процессу и у клиента, и у терапевта.
Нередко нарциссические клиенты пугаются и стыдятся, если не могут в начале сеанса четко сформулировать проблему. Возникает впечатление, что им кажется, что пришли они зря и права на внимание не имеют. Как будто пришли в гости без подарка. Очень важно, чтобы клиент научился приходить без текста, чтобы ценность достижений терапевтического контакта не была продумана заранее, а рождалась непосредственно в контакте. Важными словами терапевта, помогающими клиенту немножко расслабиться, «потерять форму», начать дышать и перестать чего-то достигать могут быть такие, как: «Я от тебя сейчас особенно ничего не ожидаю… Ты вполне можешь не знать, о чем прямо сейчас начать говорить… Я и сам не очень представляю, о чем сегодня будет наша работа, я только могу быть внимательным и помогать тебе осознавать то, что происходит с тобой…» Простые фразы способны снизить пафосность вопроса об эффективности терапии. Но для этого   терапевту важно поработать с собственной нарциссической составляющей, справиться со страхом не быть идеальным терапевтом, допускать для себя возможность ошибаться и говорить об этом клиенту: «Важно, чтобы ты следил за тем, чтобы мы говорили о вещах, интересных тебе, ведь я могу увлечься собственными соображениями».
Когда переживается первый шок, связанный с тем, что терапевт оказывается еще и человеком, можно начать двигаться дальше к встрече двух людей, которые отличаются друг от друга, но которых это не разрушает, и не разрушает их контакт. В этой зоне мы можем переживать разные чувства, в том числе и негативные, но это не является катастрофичным.
Чтобы подвести итог сказанному, скажу коротко еще раз про позицию терапевта в работе с нарциссическими клиентами: дистанцированное ненавязчивое эмпатическое выслушивание, сдержанное, спокойное и стабильное; хорошее понимание того, что клиенту очень трудно говорить о своем внутреннем мире и оживлять детские воспоминания; понимание, что это длинная медленная работа, в основном работа в зоне преконтакта: нужно прожить все это в зоне «средних чувств», без особого размаха, очарований и нарциссического самоутверждения терапевта, без ожиданий немедленной эффективности, организуя пространство, где высшим терапевтическим ресурсом является человечность со всем ее несовершенством.
1.Бубер М. (1923) Я и Ты // Бубер М. Два образа веры. М.: Республика, 1995, с. 15-92.
2ан дер Риет В. Взгляд гештальттерапевта на стыд и вину // Гештальт-97. М„ 1997, с. 12-23.
3.Калитеевская Е. Ресурсы творческого несовершенства // Гештальт-97. М.. 1997, С.35-42.
4.Кохут  X.  (1968) Психоаналитическое  лечение  нарциссических расстройств личности: принципы систематического подхода // Антология современного психоанализа. М.: ИП РАН, T.1, 2000, С. 409-429.
5.Перлз Ф. (1969) Эго, голод, и агрессия. М.: Смысл, 2000.
6.Польстер И., Польстер М. Интегрированная гештальт-терапия. М.: Класс, 1997.
7.Резник Р.В. «Порочный круг» стыда: альтернативный гештальт-подход // Российский гештальт. Новосибирск; Москва, 1999, с.9-24
8.Фром И. Гештальт-терапия и «Гештальт» // Гештальт-94. Минск, 1995, С.8-14.
9.Хензелер X. Теория нарциссизма // Энциклопедия глубинной психологии. М.: MGM-Interna, т. 1, 1998, С.463-482.
10. Хломов Д. Динамическая концепция личности в гештальт-терапии // Гештальт-96. М.. 1996, С.46-51.
Хломов Д. Индивидуальная история нарциссизма // Гештальт-97. М., 1997, С.24-28.
Эриксон Э. (1964) Идентичность: юность и кризис. М.: Прогресс, 1996.
Kohut Н. The Analysis of the Self. N.Y., 1971.
YontefG.M. Awareness Dialogue and Process. 1993.