Фасилитация контакта в гештальт терапии (анализ случая)

Пациентка, назовем  ее Светланой, — женщина 43 лет, замужем, имеет двоих детей (сыновья 19 и 14 лет), работает инженером. Первоначально обратилась за помощью к психиатру в связи с невротической депрессией (сниженный фон настроения» плохой сон, повышенная утомляемость). Ле­карственная терапия дала позитивный эффект, редуцировав симптоматику. На фоне состояния, которое можно было обозначить как субдепрессивное, пациентка поделилась с врачом своими трудностями в семейных отношениях и, кроме того, призналась, что не хочет «всю жизнь сидеть на таблет­ках», спросив о возможности психологической работы. Врач, согласившись с необходимостью психотерапии, рекомендовала пациентке обратиться ко мне.

1. Пациентская стадия: восстановление жизненности. В ходе первой встречи обсуждались как проблемы в е взаимоотно­шениях в семье и на работе, так и клинические особенности её состоя­ния . На первый план выступила массивная интроекция фигуры покойной ма­тери (оба родителя Светланы уже умерли), проявлявшей довольно высокий контроль по отношению к дочери. Одновременно в отношениях с мужем и сыновьями она сама стояла в довольно контролирующей позиции, будучи фактически главой семьи, расплачиваясь за это сексуальными проблемами в отношениях с мужем и плохим пониманием детей. И то, и другое ее, че­ловека хорошо воспитанного, интеллегентного и деятельного, беспокоило. С другой стороны, очевидным было наличие субдепрессивного состояния, проявлявшегося в плохом настроении по утрам («нет удовольствия от предчувствия начинающегося дня»), общего «недостатка радости жизни». Кроме того, на основании краткого, по ходу беседа, экспресс-тестирова­ния ее контакта со своими чувствами, можно было предположить наличие характерного для депрессивных пациентов подавления своего волнения.

О последнем «симптоме», о взаимосвязи волнения и депрессии, стоит сказать подробнее.

В физиологическом плане переживание волнения есть не что иное как отражение волн возбуждения, волн дыхания, волн кровообращения, волнообразности метаболических процессов.. Волнение — признак бодрствования, жизненности организма. В психологическом же плане волнение являет со­бой базу любого эмоционального процесса. Волнение, если можно так вы­разиться, — самый простой уровень психологического анализа. Далее идут уже физиологические механизмы. Любая эмоция стоит на фундаменте волне­ния. Это касается и таких чувств как страх, тревога, тоска. Более того, это касается указанных чувств в первую очередь, потому что они есть не что иное, как результат обращения волнения в форме затруднения волнения (тревога), подавления волнения (тоска) и т.п. Если волнение тем и ни иным образом связывается, не может проявляться в свободной форме, и это касается не сиюминутных , а устойчивых особенностей чело­века, то можно смело предполагать наличие депрессивной тенденции.

Итак, депрессия есть подавление жизненности. Стержнем депрессии, ее центральным психофизиологическим механизмом является подавление волнения. Конечно, стопроцентного подавления, как справедливо замечал Ф Перлp (Perls, 1969), не происходит, приближение к этому мы можем ви­деть лишь при апатической депрессии в рамках шизофрении и при некото­рых формах дефекта. Чаще мы имеем дело с блокировкой свободного тече­ния и выражения волнения, со связыванием его, в результате чего про­исходит трансформация качества эмоционального фона душевной жизни (тревожные, тоскливые и т.д. депрессии).

В связи со всем сказанным фасилитация свободного волнения играет весьма важную роль в работе с депрессивными пациентами. Однако, гештальт терапия, в отличие от множества телесно-ориентированных подходов не ограничивается контактом пациента со своим телом, со своими ощущениями. Она всегда движется в двух плоскостях одновременно: в плоскости контакта со своими переживаниями и в плоскости контакта с внешним миром. Гештальт терапия — это совмещение двух линий контакта. Поэтому чисто технологические средства фасилитации свободного волнения (работа о дыханием, сознавание телесных ощущений и пр.) могут привести к красивым эффектам, но не к устойчивому терапевтическому результату. Для достижения последнего необходима интеграция контакта с телом и контакта со внешним миром, с теми его сферами, которые касаются важ­нейших и актуальных потребностей пациента.

Попытаюсь на примере нескольких сессий продемонстрировать, как в этом направлении шла работа с пациенткой.

Вскоре после начала пятой сессии я заметил, что выражение лица Светланы, до этого спокойное и «деловое», изменялось. На вопрос о том, что с ней происходит, она ответила: «Я немного волнуюсь. Но ничего… Сейчас пройдет. Я предложил ей осознать, как она собирается гасить свое волнение, где, в какой часта тела она чувствует мышечное напряжение, как она дышит. Мы легко выяснили, что она сдавливает грудь и сдерживает амплитуду дыхания. Я предложил ей не спешить с подавлением своего волнения, а выяснить, как она относиться к нему, и выразить это фразой, интонацией, жестом, обращенным к своему волнению. Она сказала:

«Я тебя презираю… и хочу спрятать!» — «Так вы относитесь к своему волнению.. Есть кто-то в Вашей жизни, кто так относиться или относился к вам?»  «Светлана» озадаченно посмотрела на меня, но вскоре с грустью

• сказала «Мне приходит на ум, то, что моя мама всегда была недовольна, если видела меня взволнованной… и — «Но сейчас, в этой комнате мы вдвоем ее здесь нет, а я не хотел бы, чтобы Вы скрывали свое волнение» — «Ее вообще нет на свете, но я не могу прогнать ее даже из этого кабинета.» Как же? Нет… хотя, конечно, я была бы рада видеть себя волнующейся …»

Расшепление и замешательство,               _
Я предложил ей несколько раз повторить «Я хочу волноваться» и «Я боюсь маминого недовольства», и посмотреть на то, как меняется ее состояние. Диалог двух позиций обнаружил и Диалог двух ощущений в области грудной клетки: тепла и тяжести. Убедившись, что мы действительно имеем дело с актуальной потребностью в прояснении отношений с интроектом я предложил ей поработать в технике «двух стульев», проведя
диалог с мамой. Не буду подробно его описывать; отмечу лишь, что окончился он словами: «Мама, я сама пришла к психологу, и мне надо побыть одной Пожалуйста, оставь меня… Оставь», Сессия закончилась
потеплением в области грудной клетки и несколько приподнятым состояни­ем пациентки. Теплота в груди сочеталась с небольшой дрожью в ногах

На следующую встречу Светлана пришла не столько взволнованной, сколько встревоженной. Тем не менее, выглядела она свежее, чем в первые наши встречи. Она сразу повела светские и деловые разговоры, а в ответ на мой вопрос о том» как прошла неделя, начала издалека. Я нем­ного послушал ее, а затем попросил связать свой рассказ с содержанием предыдущей встречи.

Из рассказа Светланы: «В четверг, после встречи, было хорошо и спокойно. А в пятницу утром — страх, захватывающий страх, и мысль: «Как же я так подставила, предала свою маму? Вот когда она так тяжело вставала и уходила из своего кресла напротив…» Думала позвонить Вам, но не решалась так рано. Это было в шесть утра.,. В конце концов, взя­ла свой страх за руку и пошла с ним на работу. А там стало понемногу отпускать, рассеялось…»

«Как Вы думаете, почему я так боюсь свою маму?» — спросила у меня Светлана. «Попробуйте задать этот вопрос себе. Может быть, Вы обнаружи­те какой-то интуитивный ответ…» — (После паузы) «Нет… Нет отве­та… » — «Может быть, Вы и Ваша мама — все-таки разные люди… » Светлана опешила. «Но мы с ней так похожи…»

В ответ на мою осторожную попытку дефлуенции (дефлуенция — разру­шение конфлуенции (Smith.1990)) Светлана отреагировала растерянностью. На этом чувстве растерянности от идеи о существовании двух разных, лю­дей — ее и ее мамы — и закончилась шестая наша встреча.

Между шестой и двенадцатой сессиями фигура мамы продолжала зани­мать довольно значительное место. Как можно было видеть, для успешной работы с интроективными и проективными тенденциями необходимо было преодолеть, к счастью, несильно выраженные, остатки конфлуенции отношений. На следующей сессии Светлана заговорила о своих сексуальных пе­реживаниях. Ей с трудом давалась открытость в этой теме, и я не возра­жал, когда она перемежала эту тему с анализом проблем на работе, во взаимоотношениях с сослуживцами и начальником. Тем более, что как в том, так и в другом случае акцент в терапевтической работе делался на стиле ее взаимоотношений с людьми.

В начале двенадцатой сессии Светлана сказала, что какой-то от­резок работы, по-видимому, близится к концу. «Мое состояние улучши­лось, а проблемы остались, — сказала она. Мы достигли минимума, а что дальше?»

Опрос-оценка клинического состояния действительно показал, что с психиатрической точки зрения ее можно считать здоровой. Да и выглядела она уже по-другому: исчезла бледность, появился блеск в глазах, оживи­лась мимика и пластика, более звонким стал тембр голоса и отчетливей запах духов.

Светлана была настроена на работу с сексуальными проблемами, но в тот день, опираясь на свое актуальное состояние, она захотела расска­зать мне свой сон, который вызыезл у не смутную тревогу.

Во сне она видела голый мужской торс, без рук и без ног. Он лежал на животе, на чем-то вроде операционного стола в больнице, Врачи под­няли его за нос и стали вырезать что-то в области копчика. Она отчетливо слышала хруст. Сон сопровождался ощущением страха и как будто предвосхищения боли.

Я попытался поработать с этим сном в технике «двух стульев» (воз­можно, я оказался в плену клише или своего очарования от Перлзовской техники работы со сновидениями), но, честно говоря, добился весьма немногого. Этот образ стал ей чуть ближе, но вряд ли можно было гово­рить об «обращении проекции». В ходе диалога пациентка связала этот сон с перенесенной некогда гинекологической операцией. Можно было бы фантазировать в психоаналитическом духе о связи этого сновидения с психотерапевтическим процессом и т.п. Но я не стал этого делать. Вско­ре значение этого сновидения, значение образа безрукого и безногого, да к тому же мужского, существа стало очевидным. Прояснение произошло не в результате «свободного ассоциирования» и не в результате примене­ния техники «двух стульев». Оказавшись неожиданным и простым, и в об­щем-то очевидным, оно было связано.с особенностями межличностного кон­такта , присущими пациентке.

II. Клиентская стадия: фасилитация контакта .

Вначале четырнадцатой встречи Светлана призналась, что два последних дня и сейчас находиться в состоянии ярости. Это проявилось и на работе, и дома, в отношениях с сыном и с мужем. Говоря о своем состоянии, она охарактеризовала его как «слепую ярость». «Я разъярена и не вижу никого перед собой».

Я попросил ее сконцентрироваться на тех чувствах и ощущениях, ко­торые она испытывает в данный момент.

«Ноги дрожат… Ярость… Щеки напряжены…. Светлана говорила вслух, но как будто в себя, никому. «Попробуйте сказать это мне. Скажите, что Ваши ноги дрожат, что Вы разъярены». Она боязливо, мельком посмотрела на меня. Налицо был шанс поработать со «слепым чувством», вернее с такой ситуацией, когда чувства актуально сознаются, но не выражаться другому человеку, теряют свою межлич­ностную обращенность.

В ходе работы была сконструирована техника одновременного говорения – из – себя – о — своих чувствах и видения другого человека — в его зримой конкретности. В качестве вспомогательного средства я предложил ей об­раз траектории («я говорю из себя» из своего тела к поверхности тела другого человека; .мои слова рождаются в моем теле, отдаются в нем  и достигают другого человека»).

Когда Светлана уже достигла некоторых успехов в ощущении телесной укорененности своего голоса, я почувствовал, что чего-то не хватает, и предложил ей начинать фразу с моего имени. Это озадачило ее . «Я очень редко  обращаюсь   к    людям   по     имени», — призналась    она .

Мы вместе конструировали процесс межличностного контакта, акцен­тируя наиболее важные его моменты, в окончательном виде каждый акт контакта был раздел н на четыре части:

погружение в себя и осозна­ние своих чувств, желаний, ощущений;
 обращение к терапевту по имени и тем самым подтверждение его присутствия, его зримой конкретности;
 возврат к своим чувствам и ощущениям;
говорение из них изнутри к другому человеку.
При этом наша задача состояла не столько в том, что­бы добиться технически безупречного выполнения четырех звенной операции, сколько в том, чтобы на основании сознавания своих чувств и живо­го присутствия другого человека восстановить способность к межличност­ному контакту, что включает в себя целостное переживание всего бо­гатства каждого акта общения с другим человеком.

Когда Светлана первый раз без сбоев прошла все четыре звена, она, в ответ на вопрос о своем самочувствии, сообщила, о сдавленности в груди и о том, что голос скорее идет из горла. Одновременно она облегченно улыбнулась и почувствовала как исчезает напряжение в щеках.

Наше общение продолжалось с прежним вниманием к процессу контак­та. Под конец она отметила у себя состояние «мягкой грусти». «Я даже сестру не называю по имени, говорю «сестра», — призналась Светлана. «Как Вам в этой «мягкой грусти?» .- «Хорошо. Это не неприятное чувство».

Впоследствии мы еще неоднократно возвращались к структуре контак­та, к тому, в какой мере он является подлинно межличностным в ее пове­дении.

Любопытно, что вслед за этой сессией началась будто новая фаза работы, отличающаяся по содержанию от предыдущей. Во-первых, появилась фигура удовольствия. Светлана стала уделять своему удовольствию больше внимания и, я бы сказал заботы. Получила широкое развитие тема сексуальных проблем и сексуальных переживаний. Во-вторых в ретроспек­циях место матери, об оглядке  на которую Светлана говорила раньше столь часто, заняла фигура отца. Если в отношениях с матерью Светлана была вовлечена в сплав конфлуентных, интроективных и проективных тен­денций, то в отношениях с отцом больший вес приобретала ретрофлексия. Нельзя, конечно же, говорить о полном изчезновении одного ряда искаже­ний контакта и совершенном преобладании второго. Но тенденция была на­лицо, и это — третий из замеченных мною параметров изменений. Начали всплывать и активно прорабатываться ретрофлексивные и эготические ме­ханизмы.

В последующей работе с клиенткой хочется выделить два отрезка. Первый — это довольно длительный (несколько месяцев) период работы в основном с ее сексуальными переживаниями. Второй — закрепление достиг­нутых в предыдущие фазы результатов в ходе интенсивной терапевтической группы.

II. Особая стадия: разблокирование сексуальности.

На фоне оппозиции удовольствия и долга все больше места в работе стали занимать сексуальные проблемы Светланы. С одной стороны, было очевидно, что она дискредитирует своего мужа, сохраняя, таким образом, высокую степень контроля, препятствующую освобождения сексуальности. С другой стороны, контроль доходил до того, что она не допускала пиковых эмоциональных переживаний и была весьма близка к аноргазмическому ста­тусу . Как-то вспомнив свой сон о безруком-безногом существе, она вдруг сказала: «Может быть, я больше похожа на мужчину, чем на женщину…?» — ? — «Я не отдаюсь мужчинам….» Эта «пиррова победа» независимости подкреплялась отголосками фрагментарных дисморфофобических тенденций из подросткового возраста.

Вначале больший акцент в ее работе приходился на отношение Свет­ланы к своему телу, на ее разрешение себе получать удовольствие от те­ла и признавать его как несомненную базу своей женственности. Однако главную роль здесь сыграло совершенно другое, а именно процесс приня­тия чувства стыда.

К тому времени Светлана уже была способна к таким переживаниям, как волнение и страх. Страх, как правило, уже не парализовывал ее, и, принимая чувство страха, она часто возвращалась к свободному волнению от встречи с новым опытом. Но переживание стыда было еще за кулисами.

Однажды Светлана призналась, что ей стыдно говорить со мной о своей женственности. При этом она покраснела и за ерзала на стуле. С уважением относясь к психоаналитическим концептам я отметил про себя, что это могло бы называться «манифестацией трансференции». Я так же понимал, что терапевту в подобных ситуациях нужно пройти между неволь­ным «запретом» на демонстрируемое поведение и невольным «соблазнением» пациентки. Эти соображения, однако, остались на втором плане, а главной моей заботой была возможность поддержки/реабилитации свободного выражения чувства стыда. Это работа, опять же, шла по двум направлени­ям. Одна линия — это мое принятие ее стыда, Я отметил, что, испытывая сейчас чувство стыда, она выглядит весьма женственно и привлекательно (Конечно, это была чистая правда!). Вторая линия — исследование того, какие ощущения несет с собой это чувство. Оказалось, что по мере при­нятия стыда и освобождения своего дыхания, сдавленность в груди заме­няется приятной теплотой, которая затем разливается по всему телу.

В дальнейшем еще несколько встреч начиналось с того, что Светлана сообщала о своем присутствующем здесь-и-теперь (как только мы усажи­вались друг напротив друга) состоянии, включающем в себя «немного страха, но больше волнения и стыда».

По ходу описания хочу заметить, что в своей практике я неоднок­ратно встречался с тем, какую важную роль играет чувство стыда в прео­долении трудностей сближения вообще и сексуальных проблем в частности. Стыд — это сигнал о сближении. Можно сказать, что это чувство возника­ет тогда, когда степень близости не соответствует степени любви. Оно побуждает человека соизмерить внешнюю близость и свое отношение к дру­гому человеку. Подавление чувства стыда (в противоположность его снятию в акте любви) часто приводит к тому, что сближение носит меха­нический характер и оборачивается причудливой смесью слияния и отчуж­дения.

Еще одна важная особенность чувства стыда состоит в том, что, то ли под влиянием воспитательного поведения взрослых по отношению к ребенку («как тебе не стыдно!..» и т.п.), то ли по каким-то другим при­чинам чувство стыда часто оказывается смешанным с виной. Это предопре­деляет субъективное отнесение его к классу «неприятных переживаний». Однако принятие этого чувства, очищенное от самообвинений и подавле­ния, показывает, что его непосредственное и «непредвзятое» переживание оказывается скорее приятным. Довольно часто в таких случаях можно наб­людать переход от ощущения сдавленности к ошущению тепла или жара в груди и других частях тела, как то было с нашей клиенткой.)

Адаптировавшись к чувству стыда» Светлана сделала следующий шаг: она рискнула выразить свое восхищение мной. Однажды она даже попросила разрешения встать передо мной на колени и подержать мою руку. Секунду поколебавшись , я согласился. С одной стороны, я видел ее неподдельное желание оставить чрезмерный контроль и подтвердить свою способность к открытому выражению симпатии. С другой стороны, в моей голове мелькну­ло напоминание о необходимости быть осмотрительным в ситуации пере­носа, мысль о «невротической зависимости» и т.п. Я все же решил подстраховаться и, после 30-40 секунд 8 стояния на коленях мягко ска­зал ей, что я надеюсь, что в своем восхищении она ощущает себя равной мне. Она отреагировала на это как на банальность, «Конечно. — Сказала Светлана. — Просто мне важно это сделать. . . убедиться, что я способна на это».

В ходе этой работы заметно росла степень ее самопринятия. Это касалось и отношения к своей женственности и к своему телу, и некото­рому смягчению в отношениях с сослуживцами, и дальнейшему улучшению взаимопонимания в отношениях с сыном. Вскоре, однако, Светлана верну­лась к дискредитации своего мужа. И тогда я спросил у нее о том, испы­тывала ж она когда-нибудь чувство стыда по отношению к нему. Ее ответ сводился к тому, что она в свое время выбрала именно такого мужчину, перед которым она не испытывала этого чувства. Не вдаваясь в детали терапевтической технологии, отмечу, что теперь мы сфокусировались на том, как она избегает чувства стыда в отношениях с мужем.

После означенной сессии нам пришлось прервать работу на три неде­ли (я уезжал в отпуск). Когда после перерыва Светлана пришла ко мне, она с радостью и смущением рассказала, что провела с мужем на даче прекрасное время.

iv. Участник группы: индивидуальная и групповая динамика

К тому моменту, когда я предложил Светлане принять участие в ра­боте группы , она была в терапии уже около года . Группа была довольно интенсивной (30 рабочих часов в течении 5 дней). Любопытно, как в те­чение групповой работы вновь актуализировались различные ее проблемы, и как она вновь разрешала их в связи с различными задачами, стоящими перед группой в целом в ее динамическом развитии.

Оказалось, что содержание различных стадий индивидуальной тера­певтической работы с клиенткой отразилось в ее поведении — на различных стадиях групповой динамики.

На первой стадии, стадии знакомства, формирования взаимного дове­рия и первичной общности, перед Светланой стоял вопрос о расширении ее I жизненности в общении с другими людьми, о том, насколько она готовавпустить в свои переживания других людей, допустить свою эмоциональную связанность с другими. Я был озабочен тем, что в самом начале работы группы она демонстрировала нечто близкое к формальному самопредъявлению, весьма прохладно реагируя на вопросы и реплики других участников. Однако, спустя некоторое время (не без помощи ведущих) она с удавлени­ем обнаружила черты сходства ее проблем с проблемами и переживаниями других людей. Светлана стала внимательнее смотреть на других людей, ее взгляд перестал казаться безадресным, а речи — направленными в прост­ранство, а не «к поверхности тела другого человека».

На второй стадии групповой динамики (стадия конфронтации) Светла­на решилась на открытое выражение своих агрессивных чувств. Но любо­пытным оказалось, то, что хотя она громко и взволнованно говорила дру­гой участнице: «Я ненавижу тебя!», она (вновь !) не смотрела на нее, будучи больше занятой своими чувствами, чем живым взаимодействием. Так  как я уже «привык» к тому, что, когда Светлана перестает смотреть на  другого человека, это — сигнал о страхе перед новым опытом, то я пред­ложил ей назвать другую участницу по имени и не отводить взгляда. Она повторяла: «Галя, я ненавижу тебя!». Потом посмотрела на других. «Ты не забыла, как нас всех зовут?» — спросил я. «Да. . .Я помню…» ~ отве­тила Светлана, и вдруг стала обращаться по имени к другим участникам.

Когда группа подошла к третьей стадии (стадии подлинной бли­зости), Светлана вдруг изменилась и почти выключилась из взаимодействий. Царственная гордость и независимость читались на ее лице. Эпизодические атаки оставляли ее невозмутимой. Я несколько раз обращался к ней, задавая по сути два вопроса. Я спрашивал» что происходит в ее груди, и как долго она собирается бороться с собой. Кажется, у ме­ня было мало возможностей для продолжения работы с ней, так как ее от­клик был весьма вялым. В последний день работы группы, на фоне атмосфе­ры любви и эмоциональной наполненности, Светлана вдруг сказала «мне стыдно… Потому что я не с вами». — «Значит, тебе хочется к нам?»- с интересом спросил один из участников. Она покраснела как маленькая де­вочка. «Да…» — «Как в груди?» — спросил я. — «Тепло… Боже, нако­нец-то тепло…»

Таким образом, в ходе группы Светлана последовательно возвраща­лась к различным этапам своего психотерапевтического пути. Характерные для нее трудности сначала реактуализировались, а затем преодолевались в ходе групповой работы.

После окончания группы она была у меня два раза, причем вторую из
этих двух встреч она начала с сообщения о том, что эта сессия будет
последней. «Я теперь могу и без Вас», — сказала Светлана. Мы подвели
итоги. «Я не со всем согласна из того, что Вы говорили, сказала она, —
но благодарна за все, что было». «Кажется, она обменяла долю своей ре­активной независимости на кусочек аутентичности», — подумал я и поде­лился с ней этим соображением, мы договорились, что она позвонит через
месяц. Ока действительно позвонила ровно через месяц и подтвердила
что может жить свою жизнь сама.         „      ‘

 

***

В заключение хотелось бы еще раз вернуться к одной из идей, высказанных в данной статье.

В настоящее время в нашей стране весьма популярным стало словосо­четание «телесно-ориентированная гештальт-терапия». В некоторых случа­ях речь идет о телесно-ориентированных техниках, вспомогательных средствах, могущих продуктивно использоваться в терапии. Порой, однако, подразумевается существование некоей «телесно-ориентированной гештальт-терапии», весьма близкой к различным формам медитативной практи­ки. В таких случаях гештальт-терапия рискует потерять свое челове­ческое (то есть обращенное не только внутрь, но и к другому человеку) лицо. Здесь мне хочется напомнить известный тезис Фрица Перлза: «Пере­живание происходит на границе между организмом и его окружением…Пе­реживание является функцией этой границы, и психологически реальными являются «целостные» конфигурации этого функционирования, некий обретенный смысл, некое завершенное действие. «Целостности» переживания включают не «все»., а лишь определенные объединенные структуры; на пси­хологическом уровне все остальные характеристики организма и окружения являются либо абстракцией,… либо потенциально содержащимся в пере­живании нам ком на другое переживание. Мы говорим об организме, кон­тактирующем с окружающим миром, но именно сам контакт есть простейшая и первейшая реальность…»   (Perls, Hefferline, Coodman,   1951,  р.227)

Гештальт-терапия практически всегда является телесно-ориентиро­ванной, но она практически всегда является не только телесно-ориенти­рованной. Она, прежде всего, ориентирована на контакт. Гештальт-терапия представляется совмещением двух плоскостей контакта — контакта со сво­ими переживаниями (при фасилитации которых часто незаменима опора на телесные ощущения) и контакта с внешним миром, прежде всего, с другими людьми.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Perls F., Hefferline R. E. , Coodman .P, Gestalt Terapy NY Delta Book, 1951 .

2. Perls F., Gestalt Therapy Verbatim, Moab Utah, Real Реор1е, 1969.

3. Smith E.W.L. Exploring Confluence, In: J. of Couples Therapy,   1990.