Аккредитация на весенних собраниях в Москве

Приглашаем коллег из Москвы и Московской области принять участие в аккредитации в терапевты и супервизоры на предстоящих собраниях, проводимых на конференциях:

«Формула любви» 26.03.2024, с 9.30 до 11.00 — Запись на аккредитацию завершена.
«Сексуальность и телесность в жизни и терапии» 02.04.2024, вечер (время уточним позже). Заявки принимаются до 19.03.2024

Для записи на аккредитацию направьте на почту [email protected] следующую информацию:
1.ФИО
2.Город
3.Номер телефона
4.Статус в котором планируете аккредитоваться
5.Название и даты конференции

Решения собрания сообщества 8 февраля 2024г.

Предлагаем вам ознакомиться со списком разъяснений от профсовета и решений, принятых на собрании сообщества 8 февраля 2024 г. Перейти по ссылке: https://gestalt.ru/meeting-decision-08-02-2024/

Даты сертификаций

Уважаемые коллеги! Даты открытых сертификаций в офисе ОПП ГП: 9 ноября, 18 января, 21 марта, 25 апреля, 16 мая. Все сертификации начинаются в 10:00 и проходят, пока комиссия не примет решение по всем участникам (обычно до 17:00-18:00). Приглашаем принять участие в аквариуме. Запись по предоплате, количество мест ограничено. 

Как сделать добор группы?

Здравствуйте коллеги!

Мы видим, что в пользовании сайтом многим не удобно осуществлять донабор групп. Поэтому мы сделали новую опцию в вашем личном кабинете. Теперь вы можете сделать изменение дат без создания нового мероприятия и ожидания его одобрения профсоветом.

Инструкция: https://gestalt.ru/osushhestvlenie-dobora/

Подготовка сборника «ГЕШТАЛЬТ 2024»

Уважаемые коллеги!

К Зимней конференции ОПП «ГП» Издательская группа Программы МГИ готовит выпуск традиционного сборника «ГЕШТАЛЬТ 2024».

Если у Вас есть интересные материалы (статьи, описания случаев и т.д.), присылайте их на адрес [email protected] для рассмотрения редколлегией и включения в новый сборник до 30.12.2023г.

Материалы в сборник рассматриваются и принимаются редколлегией сборника. Тексты не рецензируются. Редакция оставляет за собой право сохранять в статьях авторскую стилистику, однако корректировать орфографические, пунктуационные и грамматические погрешности.

Обратите, пожалуйста внимание ❗️

ТРЕБОВАНИЯ К ОФОРМЛЕНИЮ СТАТЕЙ

— редактор Word 98 и выше;
— шрифт 14 кегль,
— TimesNewRoman;
— интервал 1,5;
— абзацный отступ 1,25 см;
— заголовки и подзаголовки отделяются от основного текста сверху и
снизу пробелом в 1,5 интервала и печатаются заглавными буквами без
переносов слов;
— шрифт заголовков полужирный, размер 18 пт.;
— шрифт заголовков подразделов: полужирный, размер 16 пт.;
— в заголовках точки не ставятся;
— текст выравнивается по ширине;
— поля слева – 2 см, сверху и снизу – 2,5 см, справа – 2 см;
— объем статьи не менее 3, не более 15 страниц;
— материалы не должны содержать постраничных сносок, сноски могут быть расположены только в конце статьи;
— статьи не должны содержать цветных фотографий, рисунков.

С благодарностью за сотрудничество.
Редакция.

Утверждение мероприятий

Уважаемые коллеги, информируем вас, что мероприятия не поданные на сайте www.gestalt.ru и не утвержденные профсоветом не будут считаться программами МГИ.

Напоминаем путь утверждения программы:

1. Руководитель программы подает заявку на сайт МГИ https://gestalt.ru/ в своем личном кабинете до начала программы. Учитывайте, что голосование процесс не быстрый и может занять несколько недель.

2.  Профсовет проверяет соответствие статусов ведущих заявленной программе, содержание программы сертификационным требованиям и утверждает, или не утверждает заявку как программу МГИ. Если программа не утверждается, вам в личный кабинет придет вопрос или сообщение об этом, а на электронную почту оповещение. Вы можете ответить на решение профсовета в личном кабинете.

3. После утверждения программы профсоветом возможна  реклама программы, ее проведение.

4. Регистрация программы проводится после начала  группы путем заключения договоров с ООО «Информационный центр МГИ» и оплаты ежегодных взносов участниками. См. «Правила регистрации групп базовой программы» на сайте gestalt.ru

5. После размещения вашего мероприятия на сайте, вы можете самостоятельно изменять даты начала и окончания, если указанная вами дата начала календарно дальше текущей. Если дата начала вашего мероприятия ближе текущей, изменение дат невозможно.

Реклама программы 1, 2 ступени или базового курса МГИ до утверждения заявки профсоветом не правомочна. После начала программы заявки утверждаться не будут, такие группы не станут засчитываться участникам как обучение в программе МГИ.

ПРАВИЛА ХОРОШЕГО ТОНА В ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ И ПСИХОАНАЛИЗЕ

В последнее время, обучаясь и работая в гештальте, я стал быстро уставать. Соответственно, возникла гипотеза о том, что я не придерживаюсь каких то гештальт-терапевтических правил или наоборот следую им слишком строго. Но каких?
Я стал искать эти правила в литературе и постоянно сталкивался с «двойным посланием».   Гештальт-терапия   «невыражаема», это   больше интуиция,   чем теория,   отношение и правила несовместимы, важна перспектива, а не техника. Вершиной моего недоумения явилось определение К. Наранхо гештальт-терапии — как атеоретического эмпиризма.   Это напомнило мне дзеновскую поговорку: «Знающий не говорит, говорящий не знает». Тогда о чем все это?
Этот парадокс связан с тем, что с легкой руки Ф. Перлза в гештальт-терапии длительное время было наложено «табу» на концептуализацию, философствование и теоретизирование, как на «слоновье и собачье дерьмо». Вспомним знаменитый призыв: «Потеряй  свой  разум и отдайся своим чувствам». Это табу, как впрочем, и всегда в жизни, привело к формированию одной из важных «дыр».
В   современной  гештальт-терапии  это  концентрация     на терапевтическом процессе цикла-контакта пациента и психотерапевта, в ущерб обозначению условий и возможностей возникновения этого процесса. А таковыми и являются правила гештальт-терапии, мирно «лежащие под сукном». Чтобы облегчить себе задачу, в качестве альтернативной модели я выбрал психодинамическую психотерапию,  а именно, хорошо описанные четыре психоаналитических правила.
 Психоанализ — правило свободных ассоциаций
Фундаментальным правилом     психоанализа   является   правило свободных ассоциаций.   Техника свободных ассоциаций рассматривается многими психоаналитиками, как самое важное достижение психоанализа.
Предоставлю слово 3.    Фрейду:    «… пациент должен соблюдать фундаментальное правило психоаналитической техники. Это следует сообщить ему в первую очередь. Есть одна вещь, прежде чем вы начнете. То, что вы расскажете мне, должно в одном отношении отличаться от обычной беседы. Как правило,   вы старается провести связующую нить через все ваши рассуждения и исключаете побочные мысли, второстепенные темы, которые могут у вас возникнуть, чтобы не отойти слишком далеко от сути. Однако сейчас вы должны действовать иначе». И далее. «Вы будете испытывать желание сказать себе, что то или иное не относиться к делу, или совершенно не важно, или бессмысленно и потому нет необходимости об этом говорить. Вы никогда не должны поддаваться этой критической установке, наоборот несмотря на нее. вы должны сказать это именно потому, что чувствуете отвращение к этому. …. Так, что говорите все, что бы не приходило вам в голову». Далее Фрейд приводит метафору путешественника, сидящего в вагоне поезда и рассказывающего обо всем, что он видит в окне.
Ассоциации рассматриваются   психоанализом,   как индикаторы бессознательного пациента, доступные для интерпретации аналитика. По сути, Фрейд призывает к снятию контроля Супер-Эго. Это похоже на то,  что происходит во сне или трансе, а известно, что сновидения Фрейд считал «царской дорогой» в бессознательное, и тогда: «… когда отбрасываются сознательные целевые идеи, то контроль за текущими идеями берут на себя скрытые целевые идеи», что в конечном итоге и лишь позволяет работать с бессознательным клиента». В мировой культуре можно наблюдать много аналогичных примеров: «карнавалы» в европейской культуре, «суфийские пляски» у мусульман, «совместные молебны и песнопения» у христиан, «випассана» у буддистов.
В настоящее время в современном анализе ведутся споры не столько о самом правиле, сколько о его точной формулировке и степени строгости в его соблюдении. Я приведу несколько современных трактовок.
Штерн говорит, что кабинет аналитика подобен подводной рубке подводной лодки, и просит пациента смотреть в перископ.   Шафер пишет о следующем: «Я ожидаю, что вы будете рассказывать мне о себе во время каждого посещения. По ходу рассказ вы заметите, что воздерживаетесь от высказывания некоторых вещей». И продолжает: «По сравнению с вопросом «Что приходит на ум?» концептуально и технически более точно модели действия соответствует вопрос «Что вы думаете в связи с этим? или «Что вы теперь с этим связываете?».
«С открытием свободных ассоциаций родилось лечение разговором, как отражение спонтанности личности и свободы мнения», — пишут Томе и Кехеле.
Ассоциации — это тот материал, в который аналитик своими интерпретациями что-то добавляет, с одной стороны, поддерживая диалог, а не монолог, а с другой стороны, как писал Фрейд: «Делиться с пациентами знаниями об одном из своих построений». Критерием успешности здесь является по мнению Спенса то:  «…что каждый из участников делает свой вклад в развитие языка, отличающегося от повседневной речи».
Ранее считалось, что когда пациент способен свободно ассоциировать, цель лечения достигнута. Так и напрашивается на ум, что критерием успеха терапии является шизофазия клиента. Но современный анализ считает, что большая внутренняя свобода клиента может проявляться по разному. Например, в молчании или действиях, даже в частичном отказе рассказать все (reservatio mentalis). Но если на начальном этапе терапии под этим нежеланием лежит страх осуждения,   то ближе к завершению,   это является выражением нормальной для здорового человека   потребности в самоопределении, независимости, здоровой индивидуализации.
Гештальт-терапия — правило концентрации на настоящем
Несмотря на то, что гештальт-терапия по сути свободолюбива, тем не менее,   к психоаналитической инструкции   пациенту, как например по Альтману: «Вам дается право говорить здесь все что угодно», — гештальт-терапевт добавил бы определенные ограничения. «Мне бы хотелось, чтобы вы говорили преимущественно о том, что происходит с вами здесь и сейчас, о чем вы думаете, что вы чувствуете в беседе со мной», — этой инструкцией я начинаю первую встречу. Таким образом, я суживаю жизненное пространство клиента, концентрируя его внимание на настоящем.
Манифест гештальт-терапевта в понимании К.   Наранхо звучит следующим образом: «Для гештальт-терапевта нет другой реальности, кроме вот этой самой, сиюминутной, здесь и сейчас. Принятие того, какие мы здесь и сейчас, придает ответственность за наше истинное бытие. Противное — это уход в иллюзорность». Так же как правило свободных ассоциаций является отправной точкой интерпретации бессознательного материала клиента психоаналитиком, правило концентрации на   настоящем,   является единственно возможным условием (процедурой) работы на границе контакта.
В то же время, в худшем своем варианте правило свободных ассоциаций может привести к принудительной исповеди и стремлении получить наказание, так же как прямое следование правилу концентрации на настоящем может быть всего лишь способом избеганием боли потери или страха приобретения. Левенштайн сообщает о пациенте, который сказал: «Я собирался свободно ассоциировать, но я лучше скажу вам, что я на самом деле думаю».
Правило «здесь и сейчас» это не что иное, как единство предписания и условия, способствующего пациенту в прямом выражении своих чувств, мыслей, переживаний, что только и ведет к осознанности, как цели терапии. Терапевт же в данном случае выступает и как создающий условия, и как фигура, перед которой пациент ответственен. Для гештальт-терапевта не имеет большого значения содержание воспоминаний или фантазий. Для него скорее представляет интерес, что заставляет пациента выбирать прошлое или будущее, как это соотносится с настоящим содержанием переживаний, какого выбора избегает пациент, игнорируя функцию «Это». Ведь свободное осуществление выбора возможно лишь в настоящем. Таким образом, для гештальт-терапевта диагностическим симптомом будет избегание настоящего, для психоаналитика — неудача свободных ассоциаций.
Это правило поддерживается тремя техническими приемами. В первом случае, это будет простое напоминание пациенту о необходимости выражать свои чувства и мысли, возникающие в поле сознания. В более прямой форме это упражнение на «континуум осознанности». Во втором — это по К. Наранхо «презентефикация» прошлого или будущего, как имеющего место «здесь и теперь». Таким образом, построена и работа со сновидениями в гештальт-терапии. И наконец, мы можем привлечь внимание пациента к смыслу его повествования, акцентируя внимания на трансференции, как препятствия на пути создания человеческих «Я-Ты» отношений.
С точки зрения современного психоанализа, пребывание для клиента в «здесь и сейчас» взаимоотношениях с психотерапевтом есть не что иное, как сильнейший катализатор формирования трансферентного невроза. Гештальт-терапевт, работая на границе контакта,    использует формирующийся трансферентный невроз   для ассимиляции пациентом своей актуальной потребности, спроецированной на психотерапевта. В то же время, это и прекрасная возможность для личностного роста терапевта. Каждое отношение — это смесь реального взаимоотношения и явления трансфера, так как перенос строится на реальных характеристиках.
Необходимо отметить, что Ф. Перлз, с естественной для него восторженностью, говорил о правиле «здесь и сейчас», не только, как о психотерапевтическом условии, но и как о принципе жизни, позволяющем избегать спекулятивных интерпретаций происшедшего и токсических страхов и опасений по поводу будущего. Это нашло выражение в метафоре Ф. Перлза о челноке, постоянно снующем вперед и назад, и лишающим нас возможности проживать свою жизнь. И действительно, в ряде восточных учений основным условием пробуждения является способность ученика оставаться в настоящем, отдаться потоку актуальных переживаний, находиться в постоянном контакте с единственной реальностью нашей жизни — настоящим.   Чаньский наставник Линьзци Хуэйчжао из Чжэньчжой обращаясь к собранию сказал: «Изучающие Путь! Дхарма (истина, закон) не нуждается в   специальной  практике (морально-психологического совершенствования).    Чтобы постичь ее, необходимо лишь обыденное не-деяние, испражняйтесь и мочитесь, носите свою обычную одежду и ешьте свою обычную пищу, а когда устанете — ложитесь спать. Глупый будет смеяться надо мной, но умный поймет!».
Но есть и другая реальность — это реальность наших воспоминаний, фантазий, представлений. С точки зрения моего внутреннего мира, секундная  стрелка на часах напротив и мое спокойствие не менее значимы для меня, чем моя радость или печаль по поводу встречи с супервизором. Ведь даже один раз нельзя войти в одну и ту же реку. Настоящее — всегда вернувшееся прошлое.
К чему может вести слепое следование этому правилу? То, что предъявляет клиент на границу контакта, вне отношения к актуальности происходящего в кабинете, может расцениваться психотерапевтом, как не имеющее терапевтической ценности и игнорироваться.   То есть часть личностного опыта клиента остается за пределами терапии. Мы лишаем клиента при «диком» следовании этому правоту возможности отреагирования своих переживаний и боли. Мой опыт говорит о том, что до тех пор, пока не произошло отреагирование, работа с содержанием не только не полезна, но даже вредна и очень часто вызывает недоумение, а порой и агрессию у пациента. Пример
Я вспоминаю, как на приеме у меня сидела пожилая деревенская женщина и, смотря куда-то вдаль рассказывала о смерти своего мужа. Я в духе гештальт-терапии спросил: «Зачем я Вам нужен?» Она с обидой ответила: «Я просто хочу Вам рассказать». Мне стало стыдно. Иногда не плохо дать возможность клиенту просто рассказать, а себе просто послушать. Р. Резник определяет эту «простоту», как феноменологический подход, проявляющийся в «истинном интересе и огромном уважение к опыту индивида» и относит его к решающему процессу в гештальт-терапии.

Психоанализ — правило нейтральности
Используя словарь Лапланш и Понталис можно узнать, что правило абстиненции или нейтральности звучит следующим образом: «Это правило, согласно которому аналитическое лечение должно быть организовано так, чтобы гарантировать, что пациент находит как можно меньше замещающих удовлетворений для своих симптомов».
Каким образом можно лишить клиента замещающих удовлетворений для симптомов? Классический психоанализ рекомендует психоаналитику быть нейтральным в общении с клиентом.  Занять, образно говоря, «нулевую социальную позицию». Современный психоанализ призыв к нейтральности рассматривает в следующих аспектах:
1. при работе не следует искать для себя преимуществ
2. чтобы  избежать  терапевтических амбиций, следует отказаться от гипнотических техник
3. при решении проблем целей не следует руководствоваться собственными ценностями
4. при контрпереносе аналитик должен отказаться от любого    скрытого удовлетворения собственных инстинктивных   желаний
Какова история этого правила,   пронизывающего   современную психотерапию в формулировке «безоценочного слушания»? Фрейд пришел к правилу абстиненции после работы с женщинами, страдающими истерией. Он столкнулся с их желаниями конкретных любовных взаимоотношений. И здесь он сознательно занял противоречивую позицию. С одной стороны, Фрейд не позволял себе грубо отказывать в притязаниях женщины, естественно если ситуация не переходила социальные рамки, с другой стороны, и не шел на поводу ее желаний. Такая позиция создавала, как писал Фрейд «…силы, заставляющие ее работать и добиваться изменений. Но мы   должны остерегаться потакать им, используя заменители». Позже, а именно в 1916 году, Фрейд писал: «Информация, которая нужна для анализа, будет дана при условии, что у него (пациента) есть особая эмоциональная привязанность к врачу; иначе он замолчит, как только заметит хотя бы одно свидетельство равнодушия».
Как же соединить неоднократно высказываемые Фрейдом правила нейтральности, анонимности психоаналитика и призыв к эмоциональной вовлеченности? Я думаю, что это примирение теоретически невозможно, а практически неизбежно. В чем причина этой внутренней противоречивости?
Психоанализ был научный проект, преследовавший цель свести к минимуму вклад экспериментатора в научный эксперимент и требовавший от  аналитика   изоляции от клиента.   Отсюда вытекает правило кушетки, отсутствие невербального контакта,  безоценочность,     запрет     на эмоциональный отклик у психотерапевта, то есть, все то, что называется нейтральностью. Однако, пациент не собака Павлова, а психоаналитик не фистула и мензурка с делениями, что требует от психотерапевта живого человеческого участия, а это формирует привязанность у клиента и влияет на течение ассоциативного процесса, что для Фрейда, как ученого, было трагично
Современный психоанализ признает,  что  правило  нейтральности оказало неблагоприятное развитие на психоаналитическую технику.  Оно лишило аналитика искренности, честности, в конце концов, человечности. Возможно, это правило послужило запускающим фактором развития гуманистического направления в психотерапии с особым акцентом на равноправии и диалоге. В 1981 ни один член АПА не высказался в пользу строгой аналитической нейтральности.  Сейчас аналитики считают, что допустимо удовлетворять в большей или меньшей степени потребности пациента, что способствует созданию терапевтического альянса. Это может быть одобрение или вознаграждение.   Важно,   чтобы эти действия не принимались ошибочно клиентом в качестве сексуального символа.

Гештальт-терапия — правило присутствия
Проводя небольшое исследование, посвященное факторам успешности психотерапии,  я катамнестически опросил несколько пациентов, задавая вопрос: «Что на Вас оказало наибольшее позитивное влияние в процессе психотерапии?»   Эти   факторы   оказались   следующими   (дословно): невмешательство терапевта, расширение взгляда, вера в психотерапевта, искреннее желание терапевта помочь, способность выслушать, внимательность, искренний интерес, переосознание,    прочувствование,    примирение с реальностью, отсутствие страха у терапевта, доверие, раскрытие себя. На вопрос к группе психологов: «На кого это похоже?» — группа ответила: «На бога». Что же делать в сессии со всем «дьявольским» в нас?
Правоту нейтральности в психоанализе,   позволяющему  терапевту избежать «божественного и дьявольского», противостоит правило присутствия в гештальт-терапии. Это самое значительное различие между психоанализом и гештальт-терапией.   Правило присутствия формулируется мной следующим образом:   «Я позволяю себе в контакте с клиентом быть не только психотерапевтом, но и человеком, имеющим право и любить и ненавидеть». Конечно, все мои чувства, мысли и переживания, возникающие в кабинете, я не пытаюсь открыть клиенту, но я имею право приоткрыть ему дверь в свой мир, пустить его к себе и посмотреть, что он будет там делать.
Пример
После года работы с пациенткой я в сотый раз услышал: «Доктор мне опять плохо». Моему терпению пришел конец, я опустил голову и глубоко задумался, после чего пациентка спросила: «Что с вами?», — я ответил: «Мне грустно». И сколь велико было мое удивление,    когда я увидел удовлетворенную, даже радостную улыбку на ее лице и услышал следующие слова: «Да не расстраивайтесь доктор, все будет хорошо». Я думаю, что это стереотипное поведение, которым она на протяжении жизни добивается внимания и поддержки, манипулируя симптомами, вызывая горечь и боль в других. Но это интерпретация не избавила меня от реальной грусти, но позволила проанализировать нам, как пациентка строит контакт, стремясь получить поддержку, а взамен получает одиночество.
Важной особенностью правота присутствия есть не игнорирование и подавление психотерапевтом своих характерологических особенностей и отношений, а осознавание и использование их на границе контакта. Гештальт-терапевт предъявляет пациенту свои человеческие реакции, как необходимую часть реального мира. Это позволяет пациенту увидеть себя через мир психотерапевта, что обозначается в гештальт-терапии как «интегрированная обратная связь». Если же психотерапевт пренебрежет этим, он создаст дистанцию и лишит сам себя возможности развития и изменения.
Я приведу ряд примеров интервенций в основе которых лежали мои собственные чувства. Эти реплики со слов пациентов явились  наиболее запомнившимися в сессиях.
«Я не чувствую себя рядом с Вами мужчиной». «Я чувствую себя беспомощным и не знаю, что сейчас говорить». «Я злюсь на Вас, ведь я Вам сказал комплимент, а Вы отвернулись от меня и начали говорить что-то несущественное». «Сейчас я чувствую себя гордым и сильным, ведь ты такой слабый и неопытный». «Я тоже боюсь».
Я  понимаю,  что  эти  фразы  могут  оказаться  всего  лить контртрансферентными, то есть не соответствовать действительным отношениям или повторять мое прошлое (Гринсон Р. 1967). А возможно и нет. В этом и заключается вся   парадоксальность   «ответственности   и спонтанности» психотерапевтического взаимодействия в гештальте.    Если следовать  хорошо известной истине,   что лечит не метод, а личность психотерапевта, то именно гештальт-терапия позволяет и даже предписывает терапевту правилом присутствия предъявлять не только свои знания и умения, но и себя как личность на границе контакта.   И тогда действительно гештальттерапия может стать гештальт-жизнью.
Кстати, изучая самоотчеты пациентов Фрейда, биографы обнаружили, что он позволял себе одалживать деньги пациентам, кормил их, работал в долг. Это позволило современным психоаналитикам заявить, что Фрейд собственно не был фрейдистом. Как вы думаете, кем же он был? Ну, конечно же …

Психоанализ — правило контрвопроса
На протяжении всего развития психотерапии психотерапевты делились на два лагеря, имена которым: гипнологи и психоаналитики, директивные и недирективные,    поведенческие    и    гуманистически-ориентированные, фрустраторы и поддерживающие; что метафорично можно обозначить как советчики и молчуны.
История эта началась с 1918 года, а может быть и гораздо раньше. Правило «никогда не отвечать на вопросы пациента» сформулировал Ференци.
«Я сделал правилом, когда бы пациент ни задавал мне вопрос или не обращался с просьбой о какой-либо информации, отвечать контрвопросом: что его натолкнуло на этот вопрос? Если бы просто ответил ему, то импульс, вызвавший вопрос, был бы погашен ответом. С помощью же указанного метода интерес пациента направляется на источник его любопытства, и когда его вопросы рассматриваются аналитически,   он почти всегда забывает повторить свои первоначальные расспросы, показывая тем самым, что они были фактически неважны и их значимость заключалась в том, что они были средством выражения бессознательного».
Таким образом, Ференци полагал, что контрвопросы позволяют ему быстро добраться до бессознательных детерминант, до латентного смысла, содержащегося в вопросе. Типичный стереотипный ответ психоаналитика на вопрос пациента, исходя из правила Ференци звучит: «Что заставляет вас задавать этот вопрос?» Интересно, что в жизни, когда мы начинам вести себя подобным образом — это может вести к плачевным последствиям. Итак, что лежит в основании этого правила? Психоаналитики считают:
1.Ответ на вопрос представляет собой неприемлемое удовлетворение инстинктов пациента, препятствующее аналитическому процессу. Предполагается, что если аналитик отвечает, существует опасность, что пациент и далее будет задавать вопросы и в конечном итоге вопросы превратятся в сопротивление, которое спровоцировал сам аналитик.
Пример.
Вспоминаю случай с Дашей. Каждый раз на ее вопрос: «Все-таки чем я болею?» — я подробно рассказывал о патогенезе, этиологии и клинике неврозов. В результате на определенном этапе, каждая сессия начиналась утверждением: «Доктор, мне плохо, помогите, я не верю, что вы говорили о том, что я сама что-то могу изменить — это болезнь которая течет сама по себе», — и я опять в который раз начинал рассказывать о неврозах. И эта игра, пока я ее не понял, продолжалась полгода. Результатом явился мой взрыв: «Ладно, принимайте дальше лекарства и на этом закончим психотерапию», — и только после этого появился маленький прогресс. Вот к чему привели мои «честные» ответы на «честные» вопросы клиента.
2. Если психотерапевт отвечает на вопросы, касающиеся его личной жизни, то это разрушает терапевтическое инкогнито аналитика или раскрывает его контрперенос, нарушая развитие переноса. Порой это действительно так, но эту фразу можно было бы продолжить иначе: «… но это может вести и к формированию человеческих отношений».
Теперь попытаемся взглянуть на эту проблему с позиции клиента. Я прихожу к человеку за помощью, мне плохо и я спрашиваю: «Что мне делать, я совсем запутался?» А в ответ: «Откуда я знаю, ведь вы себя знаете лучше, чем я», — иди более мягкий вариант: «Давайте подумаем вместе». Можно представить, что чувствует человек, лишившийся последнего пристанища. Ведь пациент не знает о «соглашении», которое существует среди психотерапевтического сообщества: «Советов не давать, на вопросы не отвечать». Он мыслит нормальными житейскими категориями, где ответ вопросом на вопрос является признаком плохого тона.
X. Кохут сформулировал это следующим образом: «Молчать, когда вам задан вопрос, — значит, быть не нейтральным,  а грубым. Само собой разумеется, что — в особых клинических обстоятельствах и после соответствующих объяснений — во время анализа бывают моменты, когда аналитик не будет пытаться ответить на псевдореалистические запросы, но вместо этого будет настаивать на расследовании их трансферентного смысла».
По воспоминаниям Блантона во время его собственного анализа у Фрейда, он часто спрашивал его о его научных взглядах. Согласно Блантону, Фрейд отвечают на его вопросы прямо, без всяких интерпретаций. Очевидно, для него это проблему не составляло.
Завершая этот раздел, я приведу анекдот, показывающий, что кандидаты следуют этому правилу особенно строго. Незадолго до окончания своего первого интервью кандидат говорит своему первому анализируемому: «Если у вас еще есть вопросы, то задавайте их сейчас. Со следующего сеанса и в дальнейшем я буду связан принципом воздержания и не смогу больше отвечать на ваши вопросы».

Гештальт-терапия — правило диалога
Одной из основных задач гештальт-терапии ф. Перлз считают «попытку превратить терапевта из фигуры, облеченной властью, в человеческое существо».    Если следовать в работе психоаналитическому правилу контрвопроса, мы создаем двойной стандарт: психотерапевт имеет право фрустрировать вопросы клиента, но сам при этом требует ответов на свои.
Ф.Перлз писал: «Не легко разобраться в этой неувязке, но если терапевт разрешил парадокс работы одновременно с поддержкой и фрустрацией, методы его работы найдут уместное воплощение. Конечно, не только терапевт имеет право задавать вопросы. И невозможно даже перечислить всею, что пациент осуществляет с их помощью.   Его вопросы могут быть умными и способствующими терапии. Они могут быть докучливыми и повторяющимися… Мы хотим прояснить структуру вопроса пациента, его основания. В этом процессе мы хотим по возможности добраться до его самости. Так что наша техника состоит в том, чтобы предложить пациентам превращать вопросы в предположения или утверждения».
Современная  гештальт-терапия,  поддерживая  призыв  Ф.Перлза призывает терапевта быть аутентичным и полностью погружаться в близкий разговор с клиентом. Отвечать или не отвечать на вопросы клиента, исходя не из предписаний той или иной теории, а из реальной терапевтической ситуации. Основной задачей будет поддержание диалога, как возможности реализации магии встречи двух феноменологий. И здесь рецептов нет. Каждый раз гештальт-терапевт вынужден принимать решение о необходимости поддержки в форме ответа на вопрос клиента или конфронтации в форме конгрвопроса.
Сегодня в гештальт-терапии точки зрения по поводу степени открытости феноменологии терапевта существенно расходятся. Так, Р. Резник считает, что если теория позволяет терапевту приоткрывать небольшую часть своего опыта — это еще не диалог. Такая терапия не может быть объединена с гештальтом. С. Гингер, говоря об отношении «симпатии», рекомендует сообщать и показывать клиенту то, что ощущает психотерапевт лишь только с точки зрения продвижения терапии. Для меня более близка вторая позиция. Единственным исключением здесь является работа с пациентами,    страдающими психотическими расстройствами. Основная задача заключается в поддержании контакта, не побоюсь этого слова, любой ценой, ведь нередко это вопрос жизни и смерти.
К. Наранхо занимает позицию близкую к психоаналитической: вопрос — это форма манипуляции, не выражающая переживания спрашивающего. Вопросы уводят содержание терапевтического взаимодействия     от содержательности. Он даже советует применять правило отказа от вопросов (в особенности почемучных). Однако, истинный диалог — в экзистенциальном «Я-Ты» Буберовском смысле, а по мнению Р. Резника он является базисным основанием гештальт-терапии. не возможен без вопросов, которые нередко скрывают переживания. Где же выход?
Техническим приемом будет переформулирование вопроса в утверждение. Например: «О чем вы думаете? Меня беспокоит, что вы чувствуете ко мне, и я бы хотел об этом знать». Вторая возможность — это безотносительно того, отвечает терапевт или  нет, передать свое отношение к вопросу:   «Вы спрашиваете, а я отвечать не буду» или: » Ваш вопрос затронул меня за живое, и я боюсь на него ответить». Самое важное для гештальт-терапевта быть свободным. Каждый раз решать отвечать или не отвечать, исходя из контекста диалога.
С рядом своих наблюдений я хотел бы поделиться. Если я работаю на границе контакта, то более предпочтительно отвечать на вопросы клиента. Нередко в этой ситуации вопросы носят конфронтационный характер и как бы проверяют мою способность быть искренним и честным. Здесь пациент модулирует  гештальт-эксперимент для психотерапевта. Для меня же важно вовремя перейти к его анализу. Что произошло с клиентом, после того, как я ответил? Нередко можно услышать: «Вы такой же, как все». Или с точность до наоборот. Это прекрасная возможность осознавания клиентом особенностей построения контакта в реальной жизни. В данном случае психотерапевт выступает и как моделирующая фигура, показывающая на собственном примере способность быть откровенным, чувствующим, ответственным, а иногда и противостоять явному хамству, и в тоже время индикатором трансферентных отношений,  препятствующих экзистенциальной встрече. Работая же с внутренними феноменами (незаконченные действия), более целесообразно использовать технику контрвопроса. При этом не забывая о прекрасной возможности демонстрации клиенту, как его незаконченные дела формируют актуальные переживания,  оценки и сопротивления в форме вопросов. Здесь, конечно, нет места фрейдовскому «почему», а вступает в силу перлзовское «что и как?». Мои варианты выглядят следующими образом:
1. Что заставляет Вас спрашивать об этом именно сейчас?
2. Как Ваш вопрос связан с тем, что мы говорили прежде?
3. Что Вас беспокоит?
4. Какое отношение Ваш вопрос имеет ко мне?
Таким образом, в гештальт-терапии поддержание диалога это способ построения равноправных отношений. И в отличие от психоанализа, где психоаналитик во время работы выступает «отцовской фигурой», наделенной властью и ответственностью, гештальт-терапевт,   поддерживая диалог, разделяет ответственность между собой и пациентом, моделируя ситуацию сходную с реальной жизнью.
В завершении хочу отметить, что одно из испытаний гештальт-терапии заключается в том, что терапевт в диалоге одновременно выступает и как профессионал и как «обнаженная человеческая сущность» (Наранхо К.. 1993) и каждый раз приходится решать — отвечать или молчать, а результат непредсказуем.

Психоанализ — правило равномерно распределенного внимания
«Подобно тому   как телефонная трубка преобразует электрические колебания телефонной сети обратно в звуковые волны, также    и бессознательное врача по передаваемым ему производным бессознательного способно реконструировать   это   бессознательное, которое определяет свободные ассоциации пациента» — писал Фрейд в 1912 году.
Это утверждение легло в основу правила равномерно распределенного внимания. Позднее эта модель была названа также «теорией зеркала» или «доктриной безупречной перцепции». В основе этой концепции лежали воззрения ассоциативной   психологии   той эпохи, утверждавшие,   что реальность может восприниматься непосредственно и точно.
Современные исследования   доказывают,   что даже ребенок не воспринимает мир пассивно, а конструирует его. Не говоря уже о восприятии психотерапевта с его жизненным опытом, склонностью к рефлексии, теориями, которых он придерживается в работе. Так Хабермас пишет: «…что равномерно распределенного внимания как пассивного слушания без предвзятого мнения не существует». И тем не менее, хотя современную психологическую точку зрения можно представить как: «Без апперцепции нет перцепции», принцип свободно распределенного внимания остается в силе. Почему?
1. Правило создает условия, при которых пациент понимает и чувствует, что его слушают и это «очаровательно». Кому из нас не знакомо удовольствие от того, когда тебя не просто слушают, а слышат.
2. Правило позволяет аналитику в течение длительного времени (в среднем 7 часов в день) быть работоспособным и внимательным. Стремиться понять клиента во чтобы тоне стало, в данном случае, совсем не обязательно. «Оно (свободно плавающее внимание) спасает от напряжения, которое не возможно поддерживать в течение многих часов…» — писал В.Райх, выдвигая концепцию «третьего уха». Фрейд разрешат этим правилом погрузиться аналитику в своеобразный транс, что при определенном опыте даже приятно. Об этом свидетельствует   логически   доведенные   до   абсурда   рекомендации «психоаналитического мистика» Биона. Он рекомендует, для того чтобы достичь состояния сознания, необходимое для проведения анализа надо быть глухим, избегать всякого запоминания, событий определенного сеанса, рыться в памяти. Он приглушает любой   импульс к запоминанию чего-либо случившегося ранее или интерпретаций, которые он сделают до этого. Здесь мы видим полную и окончательную победу над контрпереносом, поскольку Бион не разрешает войти каким-либо мыслям, желаниям, чувствам в свои мысли.
3. Это правило при умелом применении позволяет избежать предвзятости в интерпретации. В. Райх писал: «Если мы напрягаем наше внимание до определенной степени, если мы начинаем выбирать среди предложенных нам данных и особенно хватаемся за какой-то фрагмент, тогда, предупреждает нас Фрейд мы следуем за нашими собственными ожиданиями и склонностями. Естественно возникает опасность, что мы никогда не найдем ничего, кроме того, что были уже готовы найти».
Таким образом, стремлением ортодоксального психоанализа было воспитание психоаналитика подобного «tabula rasa» Что нашло отражение в фундаментальной райховской метафоре «третьего уха» и можно продолжить «третьего глаза», который видит, слышит и воспринимает все абсолютно не предвзято. Но это абсурд, тогда почему столь великие умы …?
Фрейд, как всякий великий реформатор был идеалистом. Он не только хотел, но и считал возможным реализовать в психоанализе вековую потребность человека избавиться от иллюзий в восприятии мира. Особенно хорошо это прослеживается в религиозных и мистических традициях. Вспомним хотя бы понятие майи — иллюзии в древнеиндийской философии.
В современном психоанализе представленное правило    активно дискутируется. С начала 50 годов после выступления Ференци аналитик уподобляется Одиссею. Он находится постоянно между Сциллой требований «…  свободной игры ассоциаций и фантазий, полного погружения в его собственное бессознательное (аналитика)…» и Харибдой необходимости «… подвергнуть представленный им самим и пациентом материал логическому рассмотрению…». Принцип свободно распределенного внимания, согласно выражению Спенса — это миф, в основе которого лежит полная открытость миру — вместо сдержанности: мистическое ожидания слияния и единства между аналитиком и клиентом, как в метафоре Фрейда о телефоне.

Гештальт-терапия — правило любопытства
Пытаясь найти в литературе по гештальту замечания относительно внимательности терапевта в сессии,   я натыкался на типичные советы психоаналитического толка.   Позвольте   своему  я свободно блуждать, избегайте предварительных оценок и интерпретаций, следуйте феноменологии, не пытайтесь рассматривать мир клиента через призму своих теоретических линз и убеждений. Все это было абсолютно правильно, но меня смущало отсутствие живого человеческого участия. Я долго не мог подобрать слово вне моральных категорий, и после обсуждения с коллегами решил, что это, пожалуй, все же прекрасное русское слово-любопытство. На мой взгляд, внимание в гештальт-терапии есть следствие моего интереса к тому, что говорит или делает пациент.
Единственная книга,   из доступных мне,   в которой описывается гештальтистское понимание терапевтической внимательности — это «Практикум по гештальт-терапии» Ф. Перлз, П. Гудмена и Р. Хефферлина. Авторы разделяют то, что принято называть насильственным сосредоточением и подлинно здоровым, органическим сосредоточением. В тех редких случаях, когда оно возникает, его называют привлечением, интересом, очарованием или вовлечением. Субстанцией здорового сосредоточения являются два фактора — внимание к объекту или деятельности и волнение по поводу удовлетворения потребности, интереса   или   желания посредством объекта внимания. Интересен вопрос о том, какие потребности удовлетворяет терапевт, тем самым, поддерживая интерес к пациенту?
Если я «должен» заниматься психотерапией, то хорошо,  если мне удается произвольное сосредоточение превратить в спонтанное и таким образом привлечь все большее количество сил. А если нет? То тогда возникает скука, нередко раздражение, логическое продолжение — это взрыв, но «белый халат» не позволяет  и  тогда  может  возникнуть  то,  что  описывается  как психотерапевтическое «сгорание».
Мой опыт свидетельствует о том, что в процессе терапии, если я призывал себя к внимательности по отношению к пациенту, я совершал над собой насилие.  Нередко это превращалось в пустое глазенне вместо смотрения, в борьбу между «должен» и «хочу» спать, кушать, рисовать, скучать, танцевать и т.д. Выходом здесь являлось развитие способности оставаться в течение неопределенного времени в состоянии пустоты.
До тех пор пока ум пребывает на уровне относительности.
Он не может покинуть чертоги тьмы.
Но стоит ему потерять себя в Пустоте,
И он тут же возносится на престол просветления.
Император У династии Лян
Ф. Перлз обозначал это как «творческое безразличие», когда не принято решение в какую сторону двигаться, когда нет предпочтения. Это — «точка предразличия». Моя пауза перед началом действия через некоторое время приводила к прогрессивному формированию фигуры на фоне.   Такое формирование   сопровождалось волнением, нередко и с вегетативными проявлениями. Все окружающее отступало на второй план, уходило в фон, действительно возникало любопытство и «хороший гештальт» становился «хорошей сессией». Этот процесс   авторы   практикума описывают как спонтанное сосредоточение», Б.Резник обозначает как включенность». Он рекомендует    «допустить    в    себе чувство осознания хаотической бессмысленности окружающего», быть более снисходительным к себе, не слишком сурово подавлять отвлечения (фон) и не мучить себя долженствованием. И все же, спонтанное сосредоточение как результат любопытства,   требует   от   гештальт-терапевта  достаточно   больших энергетических затрат.   Правило свободно   распределенного   внимания объясняет способность психоаналитиков принимать 6-7 пациентов в день.
Кроме этого в основе осознавания, как достаточного условия успеха терапии, лежит также способность к сосредоточению у пациента. Ф. Перлз считал осознавание смутным двойником внимания. Он писал, что невротик буквально не может сосредоточиться, так как постоянно пытается обратить внимание на более чем один стимул.  Он не способен организовать свое поведение, так как утратил возможность сосредотачивать внимание на ощущениях, как знаках актуальных потребностей организма. Он не может быть вовлеченным в то, что он делает, чтобы завершить гештальт и перейти к новому. В основе всех этих недоразумений лежит неспособность отдаться потоку переживаний, проявить свое органическое любопытство. Клинически это  расценивается,  как рассеянное внимание или даже соскальзывание. атактичное мышление у психотических больных.
Ведь, чтобы выделить фигуру из фона, надо как минимум обладать способностью пребывать некоторое время в состоянии внимательной неопределенности.   Отсюда характерные жалобы больных неврозами на неспособность сосредоточиться, стоять в очередях, желание постоянно двигаться. Нередко задачей гештальт-терапевта является техническое обучение пациента способности слушать, видеть, обонять и осязать. В теории это называется возвращением функции «Ид». Перлз писал: «Он (пациент) сам узнает, что означают его реальные действия, фантазии и игровые действия, если только мы привлечем к ним его внимание. Он сам обеспечит себя интерпретациями». Не зря первое название гештальт-терапии было терапия концентрацией.
В общем виде, авторы практикума рекомендуют «найти определенный контекст и затем, все время придерживаясь его, допустить свободную игру фигуры и фона, избегая пристального «глазения» на сопротивления, но и не давая пациенту возможности блуждать где угодно».
Таким образом, насильственное внимание формирует скудную фигуру, свободно распределенное внимание путь к хаосу, объект же спонтанного сосредоточения становится все более    собой,    он детализирован, структурирован, любопытен и жив. Это ведет меня как терапевта к полноценному циклу контакта, как цели гештальт-терапии
****
Чтобы несколько развеять серьезность вышеизложенного, позволю себе представить эти правила следующим образом:
1. Клиент избегает настоящего, стремясь не признать мощь    интеллекта гештальт-терапевта;
2. Гештальт-терапевт избегает настоящего, потому что изначально свободолюбив;
3. Пребывание в настоящем мучительно   для   гештальт-терапевта неизбежностью встречи с клиентом;
4. Пребывание в настоящем так же мучительно и для клиента неизбежностью очарования гештальт-терапией.

ОТ ПОЛЯ К СИТУАЦИИ.

В течение многих лет, в основном под влиянием взглядов Фрейда,
психоанализ и психотерапия, которые на этих взглядах
основывались, были построены согласно, так  называемой, научной модели, в которой наблюдатель
рассматривал себя вне поля опыта, не вовлеченным в него.
Согласно такой перспективе, терапевтические отношения сужались до проблемы переноса,
проблема переноса сужались до обнаружения внутрипсихических   конфликтов,
внутрипсихические конфликты сужались до истории детства и т.д.
Эта последовательная редукция, хотя и позволяет терапевту создавать большое число
гипотез о человеческой душе, не допускает ничего похожего на
непосредственность терапевтической встречи.
По моему мнению
у психотерапия есть две альтернативы, из которых ей
приходится выбрать:
• Либо всегда склоняться к индивидуальной
 психологической модели,
 типа модели Фрейда (то, что я называю моделью Фрейда, часто не прописано в его
работах), которая ограничивает  терапевта в его присутствии и  функционировании.
• Либо придерживаться психологии взаимодействия двух людей, модель,
открытая Ференци, которой придерживались Баллинт,  Винникот и многие
другие. В этой модели терапевт больше не будет вне поля опыта.
Наши основатели предложили нам работу, которая колеблется
 между этими  двумя полюсами. Влияние Перлза и его определение контакта как «идущего к … и
берущего от …»  больше склоняется к   теории «поиска объекта», типа теории
Фербайрна, которая не очень сильно эпистемологически отличается от теории  драйвов Фрейда.
Влияние Гудмена, с другой стороны, определяет контакт как
творческое приспособление, создание значения из переживания опыта в поле  организм/ окружающая среда.
Обе эти теории сближаются том, что непосредственно вытекает из теории
поля — теории Self. Но из-за их предпочтений и предубеждений понятие поля — и
self-у Перлза часто соскальзывает в материализацию, в то время как поле и self у
Гудмена будет  рассматриваться как непрерывное течение.

Какое поле?
Именно поэтому, вплоть до сегодняшнего дня, гештальт-терапевты так по-разному понимают поле,
а, следовательно,  и self.
Для некоторых из нас упоминание о поле будет только признание того, что их пациент имеет
окружающую среду, культуру, историю, набор знакомств и отношений, которые
требуют быть принятыми во внимание. Фигуры, непрерывно возникающие в
процессе, имеют прямое отношение к этому фону из окружающей среды; понятия
«фон»,  «окружающая среда» и «поле» сразу становятся синонимичными.
Что касается меня, я хочу называть эту перспективу: «контекст»‘.
Для других более очевидным является понимание поля Куртом Левиным. Но
если более пристально анализировать его  работы,  подход Левина далеко не
однороден. Поле рассматривается как «поле сил», которые заложены в предметах.
Сравнение с магнитным/физическим полем —  интересная психологическая
метафора в случае с одним человеком, но она становится более рискованной,
когда мы имеем дело уже с двумя людьми.
 Поле, образованное группой или системой хотя бы из двух человек, трудно не рассматривать
 как некоторую сущность или вещь! В дополнение к этому,
 если, как рекомендует Левин, мы включаем наблюдателя в поле, то поле, воспринимаемое наблюдателем А и
воспринимаемое наблюдателем Б, будет  ими по-разному субъективно
оцениваться. Поэтому, когда каждый говорит о некотором «поле» (поле
наблюдателя А или поле наблюдателя Б),  то его значение не близко пониманию
поля группы или как межличностного поля.  Третий подход в использовании понятия «поле»,
если грубо свести все  взгляды в эти три направления, ближе к феноменологии.
 Этот подход рассматривает поле сознания или поле опыта. В этом направлении,
которое можно было бы назвать «субъективным» или «опытное», поле будет пониматься
как «жизненное пространство» восприятий и действий, чувств  и значений
любого индивидуума. Согласно этому определению, «поле» любого конкретного
индивидуума не может быть испытано другим, к нему можно  только
приблизительно приближаться через сочувствие, понимание, эмпатию,
интуицию, прозрение или любую другую модальность чувств, способную
 приблизить к субъективности опыта другого.  Когда Перлз и Гудмен говорят о контакте или других явлениях,
 связанных с полем, то подчеркивают  различие между терминами «в поле» и «принадлежащее полю».
Если говорить о «предмете», «организме», «вхождении в контакт», это значит говорить
 о явлениях поля, а не в поле, что делает более ясным их
понимание как элементов в потоке, в то время как последние — это путь в
материализацию.  Для лучшего понимания явлений поля, я буду пользоваться положениями
других различных подходов, о которых я не упоминал ранее, как, например,
теория морфогенетических полей. Она касается только одной стороны нашей
главной проблемы: понимания того, как поля могут создавать формы, придавать
форму нашему опыту и т.д. Но давайте будем последовательны и пойдем дальше
в нашем исследовании.
Терапевтическая ситуация.
Как мы говорим о так называемом поле, состоящим из одного пациента и
одного терапевта?  Мы должны заметить, что, даже хотя Перлз и Гудмен
поместили проблему поля в самый центр теории, которую они создавали,
они  редко употребляют сам термин «поле». С другой стороны, если тщательно
проанализировать их текст, каждый может обнаружить,  что они очень часто
используют слово ситуация, на котором я хотел бы остановиться и обсудить его
подробнее, т.к., на мой взгляд,  это открывает большую возможность для
прояснения и разработки нашей проблемы.
Терапевтический сеанс является, прежде всего, некоторым видом ситуации.
 Если знать о том, как эта ситуация воздействует на нас — то можно понимать, как
на нас могли воздействовать многие ситуации из нашего прошлого.
Знание того, как мы создаем вместе с клиентом ситуацию здесь и теперь, открывает путь к
восстановлению и увеличению наших способностей к творческому  приспособлению.
 Я был очень озадачен, когда обратил внимание на небольшую фразу в
работах Перлза и Гудмана, где они говорят об Id: «Id ситуации», без любых
дальнейших разъяснений!  (Снова «id ситуации», не «id в ситуации»!). Для того,
чтобы понять это удивительное предложение нам придется свернуть с пути,
проложенного Гроддеком и Фрейдом,  уйти от теории драйвов — этих так
называемых внутренних сил, определяющих наше поведение. Я обнаружил, что
они довольно часто использовали это понятие ситуации.
Например, одной из характеристик self должна быть «включенность в ситуацию»; невроз описывается
как «ситуация хронического критического положения низкого уровня»:
 непосредственно сама психотерапия, более всего описана в терминах ситуации,
которые можно найти в их работах.  « Терапевтическая ситуация — это больше, чем только
статистический случай «доктор плюс пациент». Это встреча доктора и пациента. […]. Ни полное
понимание функций организма, ни лучшее знание об окружающей среде
(обществе и т.д.)  не охватывает ситуацию полностью. Только взаимодействие
организма и окружающей среды составляет психологическую ситуацию, а не
организм и окружающая среда, взятые отдельно.
Чтобы это сделать, мы меняем наше понимание терапевтической ситуации /
.. Клинический путь становится экспериментальной ситуацией » («Гештальт-
терапия. Возбуждение и рост личности человека»).
Я часто удивлялся тому, что большинство гештальт-терапевтов, желающих
улучшить свои навыки, предпочитают изучать «функции организма» (биологию,
учение о мозге или других функциях,  психологические теории и т.д.) и редко
ищут лучшее «знание об окружающей среде (об обществе и т.д.) » через
социологию, экологию, антропологию и т.д,
Каждая из этих наук несомненно представляет большой интерес, но наши основатели ведут нас через эти слова,
не останавливаясь на них, (позже они назовут их «абстракциями»,
 включая организм  и окружающую среду) к более детальному исследованию «ситуации».
Эта концепция ситуации настолько банальна, что редко привлекает внимание.
Она является своего рода основанием, неявное и редко превращаясь в
отдельную фигуру. Однако, на протяжении долгого времени, несколько
исследователей, особенно из Чикагской Школы Ирвина Хофмана, посвящали этой
концепции ситуации свои работы. Бесспорный интерес в этом подходе
представляет работа Джона Девея. И мы должны также иметь в виду, что Dewey
оказал большое влияние на Пола Гудмана.  Так, например, это различие между «в
Поле» и «принадлежащее Полю» возможно непосредственно заимствовано от
Девея, который подчеркивал, что организм живет не в окружающей среде, но
посредством окружающей среды.  Включенность в ситуацию
Когда Перлз и Гудман, очерчивая характеристики self, описывают
«включенность в ситуацию», они определяют ее так: «Мы подразумеваем, что нет
никакого ощущения себя или других вещей  вне опыта ситуации» (PHG, \Q, 4).
 Я  рожден ситуацией и, в свою очередь, принимаю участие совместно с другими в
создании ситуации. Даже перед любым построением гештальта в пределах
терапевтической сессии,  ситуация уже начала складываться и становится
основанием для возникновения предстоящих фигур. Self будет связано с
ситуацией, независимо от того, что это за ситуация. Если мы соглашаемся с
концепцией self  как функцией изменения поля, возникающей на основе
творческого приспособления, то в работе мы будем особенно аккуратны в
созданий благожелательных условий для реализации или восстановления Self.
Невроз, определяемый как нарушение функционирования Self, при котором
стереотипы, вторичная физиология, привычки обеспечивают минимальное
творческое приспособление, может рассматриваться как противостояние
ситуации.  Невротические действия, как будто бы новые в ситуации здесь и
теперь, в условиях, когда ситуация могла быть расчленена до некоторых ее
элементов, раз и навсегда устанавливают образцы мыслей, чувств и действий.
 Давайте вернемся к определению невроза как «хронической ситуации низкой
интенсивности» и к рекомендациям для терапии, данным Перлзом и Гудменом.
В новой ситуации отсутствия равновесия, опасности, угрозы выживанию,
 которую наши авторы называют «острое состояние», любой организм дает целостный
приспособительный ответ: целостное восприятие, ощущения, представления и
мысли, моторная активность и т.д.; возможности в границах контакта,
 который реализовывает это приспособление, позволяют непосредственно и творчески
управлять ситуацией. Мощности для ориентации и манипуляции в поле
полностью разворачиваются и сопротивляются любому разрушению поля.
Но посредством повторений и неудач в восстановлении некоторого баланса,
нахождении убежища в фантазиях или галлюцинациях происходит хронификация
дисбаланса и формируется приспособительный гештальт на низком уровне.
Создается двойная напряженность: тревога и фрустрация, которые дополняют
друг друга до невроза. Это то, что Перлз и Гудман называют «хронической
острой ситуацией низкой интенсивности» как одно из их определений невроза.
В этой ситуации, любой ограниченный контактом опыт имеет тенденцию упрощать
полевой опыт двумя кризисными способами: преднамеренной установкой или
непреднамеренной гиперактивностью. «Если невротическое состояние — это
реакция на несуществующее хроническое критическое состояние низкой
интенсивности, с пониженным тонусом, унынием и фиксированной тревогой
вместо расслабления или нормального тонуса и острой, гибкой тревоги: тогда
цель состоит в том,  чтобы концентрироваться на существующем критическом
положении высокого уровня, с которым пациент может реально справляться и
развивать. » (PHG, 4,12) .Таким образом психотерапия становится противоположным острым
состоянием,  которое воспроизводит многие из параметров от хронической острой
ситуации, но которое в новом безопасном экспериментальном контексте лишит
пациента его устаревших реакций, для того чтобы продвинуть создание им новых
ответов,  приспособленных к новизне ситуации. Мы должны «концентрироваться
… на структуре фактической ситуации как на задаче творческого приспособления;
добиваться в целом нового синтеза и делать этот главным пунктом сессии» (PHG,
4, 11).  Эта способность, постулируем мы, относиться к тому, что в гештальт-
терапии называется «self». Эта работа по восстановлению self кажется гораздо
более связанной с глубоким внедрением в ситуацию, чем с любым видом
экспертизы кого-либо о душе другого.
В ситуации, «id ситуации», которая начинается с самых первых моментов
каждой терапевтической встречи, неотъемлемой частью является «предконтакт».
Но предконтакт не может рассматриваться только как момент внутри
последовательности контакта, потому что он касается определенной
модальности. Иногда, даже в течение будущих стадий развития гештальта, мы
должны «возвращаться» к ситуации, чтобы сделать его более определенным,
более явным, помогая, таким образом, разъяснению и усилению фигур и фона.
 Теоретики, занятые проблемой развития, постоянно отстаивают идею, что любая
стадия не заменяет предыдущую, но добавляется к ней, каждая стадия
продолжает развиваться также в течение последующих стадий (см. например Дэниела Стерна).
В своем интервью, несколько лет назад,  Ирвинг Полстер
заявил, что вероятно наиболее важной вещью, которую унаследовал от Пола
Гудмана, является рассмотрение взрослой жизни как прибавления к детству, а не
каким-либо последствием… Этой логикой «в том же самое время», в
противоположность «вместо» действительно пронизана вся Гештальт Терапия.
Рост, который происходит в непрерывном потоке согласно этим принципам,
является таким же процессом как и строительство гештальта в короткий период
времени,  во время терапевтической сессии.
 Ситуация, выступающая как основание для терапевтической встречи, строится на всем
 протяжении каждой сессии. Часто полезным бывает делать элементы ситуации все более явными,
как они продолжают, так как эта ситуация нас создает и наше создание определяется
этими элементами. 
Что означает фокусироваться на ситуации?
Когда пациент сидит передо мной и сообщает мне о своем беспокойстве, я
могу воспринимать его слова не только как слова в некоторой ситуации, но также
и как слова ситуации, поскольку эти слова принадлежат недифференцированному полю,
 которое нужно исследовать, а не индивиду, который сообщает их вам.
Индивидуалистичность — некоторая классическая позиция, состоящая в фокусировке,
 как я обычно и делал в течение многих лет, на беспокойстве пациента:
как он чувствует его, где оно находится, о чем оно напоминает ему, что
к нему приводит и т.д. Находясь в этой позиции, терапевт полагает, что он
получает все более определенное знание о его пациенте. Это кажется
«естественным», потому что так «обычно» и происходит, однако эта позиция —
только «вариант», -основанный на предубеждении.
Другой вариант, основанный на другом мнении, — это понимание этого беспокойства как
«изначально» принадлежащего ситуации. Это беспокойство может быть его реакцией на меня?
Возможно, я — причина беспокойства? Возможно, я вызываю беспокойство
своим наблюдением за ним? Или за нашей встречей? Возможно «его» беспокойство —
 в реальности мое беспокойство? Или может быть это атмосфера, которая создается между нами?
Выбор ситуации как отправной точки не имеет отношения к реальности: это
только методологический, теоретический выбор. То, что я называю «Я», можно
рассматривать как предварительную дифференциацию поля. «Опыт существует
до «организма» и «окружающей среды», которые являются абстракциями от
опыта» (P. Goodman3, 1972). Непрерывная и прогрессивная дифференциация от
интеграции до индивидуализации, заканчивающаяся дестабилизацией любого
установленного набора представлений о себе (Это — я / это — не я) является ядром
терапевтической работы и саморазвития через рефлексию.
Этот вариант несколько отличается от диалогичности, хотя множество
диалогических принципов могли бы использоваться и здесь. Диалогическая перспектива, даже если
и принимает во внимание проблему поля, по моему мнению, рассматривает двух
четко определенных индивидов как два предмета, встречающие друг друга и
 таким образом преобразовывающие свой опыт. Эпистемологически это ближе к «в Поле»,
чем «принадлежащий Полю».  Две  индивидуальности вместо развивающегося одного целого из этих двух человек.’
Можно говорить о том, что в ситуационном подходе, который я отстаиваю,
диалогический компонент также осуществляется. Одно предупреждение: не
думайте здесь о вербализации как одной из главных функций, которой множество
теоретиков посвятили много внимания: говорящий должен заполнить промежуток между собой и другим,
 преодолевая тем самым первоначальное разделение, иногда на мгновение вводя в заблуждение себя…
Это требование осуждено на неудачу, бесконечные попытки, как у Сизифа,
который мог бесконечно перекатывать с места на место свою речь…
В этом процессе индивидуализации, действительно есть моменты, в которых
и я, и Вы являемся собой, и тогда мы можем встретиться друг с другом, но есть
также время, где я — Вы, и Вы — я. Время, когда существует только он, они, оно,
другие, где мы существуем как даже иллюзорные другие, где я понятия не имею
о том, кто я такой или кто Вы!  Эти движения поля или ситуации, которые позволяют отражать друг друга —
отличительные признаки течения контакта. Я уже много подчеркивал тот факт,
что гештальт-терапия гораздо больше является культурой глагола,
чем существительного, культурой действия, более чем культурой предмета.
Следуя этой логике, когда я слушаю пациента, его истории или сны, я с готовностью
сосредотачиваюсь, как на фигуре, на глаголах, которые используются как ключи
для протекания ситуации. Если пациент, в рассказе о своем сне, например
говорит, что он уронил (в англ. — dropped ) свою ручку, и не считает эту деталь
«незначительной», я могу задержаться на ней и исследовать это странное
событие: не осознанное ли это желание пропустить (dropped) терапию? Чувство,
которое может быть потерянно мной? И т.д. Кроме того, это сосредоточение на ситуации,
выявляющее ее элементы,  приводит к гораздо более чувствительному пониманию, что здесь есть,
 в данный момент, в отличии от того, чего здесь нет. Преждевременное внимание к тому,
чего здесь нет, часто включает неявную установку «должно быть здесь», почти
неизбежно и неадекватно. Замечая, что пациент настойчиво смотрит на картину,
которая висит позади меня, может и не являться тем, что он не смотрит на меня.
Заметить то, что он начинает сдерживать дыхание не значит заметить того, что он
почти не дышит. Если он говорит монотонно, то это не значит, что он не
позволяет себе выражать свои эмоции.
Дальнейшие соображения о «ситуации».
Это будет легко для любого гештальт-терапевта, кто использует каждую
человеческую активность (мышление, действие, разговор, чувство, исследования
окружающей среды и т.д.) как явление контакта, то есть модальность контакта,
рассматривать их как «ситуационную активность». Чтобы начать использовать
эту идею о ситуации как основание для моей терапевтической практики, я
исследовал работы различных представителей гуманитарных наук (социологии,
этнометодологии, семиотики, философии, экопсихологии и др.). Среди многих
книг, которые я читал главным образом по-английски, более всего полезной
оказались книга на французском языке: «La logique des situations — Nouveaux
regards sur 1’ecologie des activite’s sociales» под редакцией Michel de Fornel и Louis
Quere и изданная L’Ecole des Hautes Etudes в Социальных науках. Эта книга имеет
большое преимущество перед многими работами, рассеянными по множеству
книг. Я готов продолжить изложение, как гештальт-терапевт, который конечно
нуждается в дальнейшем и постоянном развитии.
Ситуация — «это часть окружающей среды, в которую агенты входят
самостоятельно и понимают ее через свое индивидуальное восприятия, не будучи
способными вывести из нее какое-либо объективное знание или
проанализировать ее составляющие».
a. Ситуация управляет опытом (Девей)
Ситуация способна управлять опытом, который не протекает случайно.
Культурные правила определяют способы поведения, с помощью которых
индивиды должны вести себя согласно своему положению на встрече. (Goffinan, 1988а).
b. Ситуация — представление о цели.
Значение ситуация состоит в том, что субъекты приспосабливаются через
цели и представления, которые сами создают. Эти предоставления предшествуют
любому акту действия (Томас и Знанецкий).
c. Действие — это управление ситуацией.
Человек не только анализирует ситуацию, в которой он находиться,
но фактически формирует ее. Значимые особенности, отобранные при формировании ситуации,
создают непосредственный контекст для действия.
d. Понимание ситуации позволяет предсказать действие.
К. Поппер утверждает, что для анализа действия субъекта достаточно объяснить
его исходя из ситуации, без какой-либо помощи психологии:
любое действие адекватно ситуации. Индивид одновременно находится и в поле возможностей, и
в поле принуждений (см. выше; экспериментальная острая ситуация).
e. Ситуация индетерминированна
Этнометодология полагает, что ситуации не познаваемы; они проявляются и
обнаруживают себя при вовлечении в некотором протекающем действии.
Опираясь на гештальт-психологию и феноменологию, этнометодолог полагает,
что обстоятельства, ситуации, события становятся прозрачными из-за
непосредственной связи чувства и значения, восприятия и движения. Значение
ситуации образовывается из их сосуществования, благодаря которому возникает
молчаливое ее понимание.
f.»Значение — это отношение между ситуациями.»
g.Значение образуется из восприятии или понимания?
Виттгенштейн (Wittgenstein) 10, на которого сильно повлияли работы Келера
и других гештальт-психологов, посвященных не прекращающемуся спору об этой
важной проблеме; утверждает, что можно говорить о восприятии значения
без  участия каких-либо выводов. Восприятие значения — неотделимая часть от
восприятия вещей, что отличается от утверждения Келера, согласно которому
значение образуется из определенного акта приписывания значения, который
происходит уже после восприятия сенсорных единиц. Витгенштейн очень близок
к феноменологическому  предположению о «непосредственности», которая
позволяет нам постигать в единственном, отдельном акте конкретный стул и
«предмет для сидения на нем». Мы можем увидеть, как позже эта идея работает в
концепции «affordance» (возможностей). Мы можем чувствовать объекты,
события, ситуации непосредственно, наряду со свойственными им значениями.
h. Affordance
«Иметь возможность» значит иметь средства, чтобы что-либо сделать. Эта
концепция affordance служит продолжением работы Левина о «валентностях»,
хотя кажется, что изначально она опиралась на Гибсона (Gibson)ll. Affordance
предполагает способы, которыми может быть воспринята окружающая нас среда,
обусловленные нашими доступными возможностями воздействия. Для Гибсона,
однако, возможности вещей из окружающей среды воспринимаются
непосредственно и любое значение находится вне восприятия. Активное
восприятие ситуаций, таким образом, управляется через поиск возможностей.
Многие, вместе с Гибсоном, далеки от конструктивного спора о невозможности
восприятии действительности кроме той, который мы строим. Однако
критические исследования, использующие эту концепцию, выдвинули на первый
план то, что возможности объектов, событий и ситуаций зависят от намерений и
перспектив, стандартизированных и социально организованных.
Заключение.
«Ситуации не вызывают наших  действий и при этом они не представляют из
себя простого фона для реализации наших намерений. Мы ощущаем ситуацию
только согласно нашим способностям и отражаем способности, чтобы иметь
возможность действовать.» X. Джоас
Я хотел бы возвратиться еще раз к одному из моих любимых примеров.
Женщина шестидесяти лет в течение  нашей совместной первой или второй
сессии, говорила о своей хронической усталости от своих многочисленных детей
и внуков, которые вторгаются в ее жизнь и «захватывают» ее. Был красивый
летний полдень, и особенно сильный солнечный луч упал на ее лицо, он ослепил
ее, не вызвав никакого ее понимания того, что происходит.
(«Замеченный, но незамеченный» как сказали бы исследователи ситуации). Достаточно было бы
переместить ее лицо всего на несколько дюймов, чтобы избежать этого
неприятного солнца, взывающего ужасные гримасы. Но «мы ощущаем ситуацию
только согласно нашим способностям и отражаем способности, чтобы
действовать.» Согласно Джоасу, очевидно,  что недостаток ее способностей
действовать запрещал ей адекватное восприятие ситуации… Скорее всего
непосредственная работа с нею в ее семейной системе, с ее трудностями в
установлении границ имела бы низкую эффективность, пока ее непосредственный
контакт с ситуацией, как показал этот случай, не будет осознаваться.
Гештальт-терапевт работает над процессом построения фигуры (Терапия или
анализ Гештальта. PHG, 17). Большинство фигур заставляет нас фокусироваться
не на них, а на отношениях между фигурой и фоном, ее образующим.
Изолированная фигура не имеет никакого значения. Художник Марсель Дучамп,
поместивший унитаз в музее скульптуры, продемонстрировал этот принцип
поразительным образом. Обычно о таком значении фона гештальт-терапевты
задумываются, когда начинают обращать внимание на специфику «здесь», на
здесь-и-теперь каждой сессии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В качестве определения терминов, я с готовностью принял бы вариант,
предложенный Барвайзом (Barwise J., The situation in Logic, Stanford CSLI
publica-tions,1989-pp. 149-150):
• Контекст является тем, что обеспечивает формирование значений из «четко
обозначенных  элементов» информации, которую несет ситуация.
• Фон (основание) состоит из элементов, способных быть обозначенными
из числа  «необозначенных элементов» этой информации
 • Обстоятельства определяют «четко обозначенные не-элементы» этой
информации.

Механизмы психотерапии.

ГАРИ ЙОНТЕФ
(Продолжение. Начало в Гештальт-2001,2002,2003)

Перевод А.Моховикова.
 
Механизмы психотерапии.
Прежние ограничения, новые возможности.
 
Общеизвестно, что ребенок нуждается в родительском отношении, которое
поддерживает экологическое равновесие между
 его организмом и окружающей  средой. Например, матери важно следить за удовлетворением потребностей и
способствовать   развитию потенциальных возможностей ребенка. Ему жизненно
необходима заботливая, питающая рефлексия его потребностей.
И в то же время  ему важно предоставить пространство для борьбы, в котором он мог быть
фрустрирован или пережить неудачу.
Он также нуждается в установлении
пределов, в которых мог бы переживать и осваивать последствия своих
поступков. Если родители не удовлетворяют эти потребности в силу
необходимости иметь чрезмерно зависимого ребенка или недостатка
 собственных  внутренних ресурсов, то у него возникают нарушения границы контакта и
осознавания и появляется сниженная
самооценка.  К сожалению, дети часто растут в обстановке, когда удовлетворение
потребностей требует обязательного
 получения одобрения родителей. В
результате, как правило, спонтанная личность замещается искусственной
структурой.
 У других формируется убеждение, что все их потребности без
исключения должны удовлетворяться извне, и они отказывают
значимым людям в  праве на автономию.
 Вместо спонтанности это приводит к развитию импульсивности. Пациентам в контакте
необходимы здоровые и непосредственные терапевтические отношения,
 которые для терапевта не будут таить угрозы утраты
себя как личности в силу потворствования пациентам, а состоять в исследовании
и проработке их проблем, и которые не
породят у пациентов чрезмерной тревоги,
стыда или фрустрации по поводу терапевтической позиции, исключающей
проявления  уважения, заботы, принятия, прямоты и честности.
У пациентов, приступающих к психотерапии, обычно выявляется низкая
способность к осознанию своих потребностей и сильных сторон личности, они
испытывают страдание (pain), тратя больше сил
 на сопротивление, чем  поддерживая свою организмическую целостность (self).
Они прилагают усилия заставить терапевта
сделать за них то, что, по их мнению, не способны совершить
сами. И если в этом им идут на встречу, то у пациентов
исчезает возможность  возвратить себе и интегрировать утраченный или не развившийся потенциал.
Они не могут, по-прежнему,  обращаться к организмическому уровню
саморегулирования и быть ответственными за себя. Они не в состоянии
обнаружить в себе  силы, необходимые для автономного существования, ибо
терапевт лишь удовлетворяет их потребности, не развивая осознавания
и не способствуя упрочению эго-границ (см. Resnick, 1970).
По мере того, как гештальт-терапия продолжается,
и пациенты осваивают, что значит быть осознанными, ответственными и непосредственными в контакте,
состояние их  эго-функции улучшается. В результате, у них появляются
инструменты для более глубокого изучения своей личности.
 С их помощью детские переживания, оказавшие влияние на развитие пациентов, могут быть
исследованы без состояний регрессии и сверхзависимости, столь необходимых
регрессивным способам терапии, а также без временной утраты компетентости,
которую влечет за собой трансферентный невроз. Травматические детские
переживания помещаются в контекст текущего
осознавания без установки, что
поведение человека целиком и полностью определяется прошлым опытом.
Пациенты активно  проецируют трансферентный материал на гештальт-терапевта,
получая в ответ новые возможности более глубокого исследования
 своей личности.
Два следующих примера представляют пациентов с непохожими типами
защиты и нуждающихся в различных
терапевтических подходах, но имеющих
близкие глубинные проблемы.

Том был 45-летним мужчиной, гордившимся своим умом,
самодостаточностью и независимостью. Он не осознавал неудовлетворенной
 
потребности в зависимости, скрытого негодования и  обиды. Они вносили
дискомфорт в его супружескую жизнь,
 ибо жена чувствовала свою
невостребованность и неполноценность,  осознавала свои потребности и заявляла
о них.
 Самодостаточность этого человека нуждалась в уважении — это
удовлетворило бы  потребность, стало чем-то конструктивным
 и явилось основой
для повышения самооценки.
!
 
П: [с гордостью]  Когда я был маленьким мальчиком, моя мать все время
была так занята, что мне приходилось полагаться
    только на самого себя.
 
Т: Я высоко ценю вашу силу, и, когда я думаю о таком надежном во всех
отношениях ребенке,
    мне хочется погладить вас и   дать немного
родительского тепла.

 П: [начиная плакать] Никто так и не смог дать мне этого.

 Т: Вы выглядите опечаленным.
 
П: Я вспоминаю, когда я был ребенком…. [дальнейшее исследование
приводит к осознанию чувства стыда перед недостижимыми
родителями
и компенсаторно развившейся опоры на свои силы].
 
Боб был 45-летним мужчиной, чувствовавшим стыд и стремившимся
изолировать себя от любого взаимодействия,
которое не казалось ему целиком и
полностью позитивным. Он выказывал постоянное   сопротивление экспериментам,

связанным с необходимостью самоподдержки.
 
П: [скуляще-хныкающим голосом] Я не знаю, что делать сегодня.
 
Т: [смотрит на него и не произносит ни слова]
П: Я мог бы рассказать, как прошла неделя,
     [глядит вопросительно на
терапевта]
 
Т: Сейчас я чувствую, что вы принуждаете меня к чему-то. Мне кажется, вы
хотите,
      чтобы я направлял вас.
 
П: Да. И что в этом плохого?

 Т: Ничего. Но мне не хотелось бы сейчас вести вас куда-либо.

 П: Почему?

 Т: Вы можете вести себя сами. Я полагаю, что вы сейчас уводите нас от
вашей внутренней сущности.
    И мне не хочется помогать вам в этом.
[молчание].
 
П: Я чувствую потерянность.

 Т: [смотрит на него и продолжает молчать]
 
П: Вы, что, не собираетесь меня никуда вести?
 
Т: Нет.
 
П: Хорошо, тогда давайте поработаем с моим убеждением, что я не в
состоянии заботиться о себе,
 [пациенту удается плодотворно завершить
фрагмент работы, приводящий к осознаванию тревоги заброшенности и
 
чувства стыда по отношению к недостижимым родителям].
 
Фрустрация и поддержка.
 
Гештальт-терапия поддерживает равновесие между фрустрацией и
поддержкой пациента. Терапевт скорее исследует,
 чем вознаграждает его желания
—  это и фрустрирует собеседника. Контакт, предлагаемый терапевтом, несомненно,

 является поддерживающим, но его честность фрустрирующим образом действует
на манипуляции. Проявляя себя в контакте,
 гештальт-терапевт сосредотачивает 
внимание на исследовании побуждений, крушений планов и надежд,
 потворства
своим желаниям и слабостям.
 На манипуляции пациента терапевт отвечает их 
неподкреплением, неосуждением, не стремясь намеренно фрустрировать
 за подобное
поведение. Поддержание баланса между заботой и твердостью постоянно остается
важной терапевтической задачей.

Парадоксальная теория изменений.
 
Парадокс состоит в том, что, чем сильнее человек пытается стать тем, кем
он не является на самом деле,
тем он больше остается прежним (Beisser, 1970).
Множество пациентов, будучи сосредоточенными на том,
 какими они «должны  быть», в то же время упорно противятся этим долженствованиям.
Гештальт-терапевт работает в направлении интеграции личности, задавая
клиенту вопросы, связанные с необходимостью
 идентификации с каждой из
конфликтующих ролей, и интересуясь переживаниями в каждый конкретный
момент отождествления.
Когда клиент начинает осознавать полярность обеих
ролей, то для преодоления дихотомии могут быть использованы интегрирующие

техники.
В гештальт-терапии существуют две аксиомы: «Есть то, что есть» и «Одно
событие влечет за собой другое»
(Polster and Polster, 1973). Агентом изменений
являются отношения с терапевтом, который таким образом организует контакт,
 что показывает клиенту, кем он или она являются на самом деле, в то же время
проявляя понимание и принятие.
 Осознавание того, «что есть» ведет к спонтанным изменениям. Если
манипулирующая поддержкой личность находит принимающего
и  непосредственного, но не идущего на поводу у манипуляций терапевта, то в
контакте с ним клиент может начать осознавать то,
 что он делает. Появляющееся
восклицание «Ага!» является новым гештальтом, новым взглядом, вкусом новой
возможности:
«Я могу быть с другим, не манипулируя и не являясь объектом
манипуляции». И если впоследствии такой пациент столкнется
с  «терапевтическим» сговором, высмеиванием, досужими играми ума, кутежом,
прикрывающим банкротство, или другими подобными
формами отношения  терапевта, то это лишь усилит возможности его осознавания.
Новое «Ага!» может возникнуть в любой момент
времени и в каждой точке  терапевтического пути.
 Пока терапевт или пациент склонны видеть новые
возможности, и у последнего сохраняется желание узнать их, новое «Ага!»
является возможным, а вместе с ним и новый личностный рост.
 Работа по  осознаванию может начаться в любой момент, когда этого пожелает пациент, и
если терапевт способен осознанно интегрировать ее в некую целостность.
Дальнейший процесс гештальт-терапии ведет к повсеместным изменениям в поле,
более тщательному исследованию и его интенсивной реорганизации. Поэтому
некоторые изменения могут стать заметными и
быть оценены лишь годы спустя.
Пациенты, проходящие гештальт-терапию, несут ответственность за свою
жизнь. Терапевт способствует сосредоточению их внимания на расширении
суженного осознавания и областях с нарушенной границей
 контакта; он содействует укреплению и прояснению пределов зон, отличающихся слабыми
границами. По мере того, как в ходе терапии чувства и ощущения приобретают
ясность и живость, дыхание становится более полным и расслабленным,
и пациенты оказываются способными улучшать свой контакт, они начинают
переносить в жизнь навыки, полученные в ходе терапии.
 Иногда семейная близость или благоприятные изменения на работе наступают вслед за гештальт-
терапией подобно акту милосердия, и пациенты не всегда видят их
непосредственную связь с работой, проделанной в терапии. Но, как бы там ни
было,  несомненно одно: рост организма возможен лишь при осознавании и в
контакте. И одно событие влечет за собой другое.
 
Возможности использования.
 Проблемы.
 
Гештальт-терапия может оказаться эффективной в отношении любой
категории пациентов,
профессионально знакомой терапевту, в которой он
чувствует себя комфортно. Если у терапевта есть реальные возможности
 установить отношения с пациентом, то основные принципы гештальт-терапии —
диалог и непосредственное переживание —
вступают в силу немедленно. Однако для каждого пациента, общие принципы терапии следует
 согласовать с конкретной  клинической ситуацией. Если лечение осуществляется путем слепого
следования «гештальт-терапии», то оно может оказаться
неэффективным и даже  вредоносным. Больные шизофренией, социопатические личности, клиенты,
страдающие пограничными или обсессивно-компульсивными расстройствами,
естественно, нуждаются в различных терапевтических подходах. Таким образом,
компетентная практика гештальт-терапии требует более широких оснований,
чем просто теория гештальт-терапии.
 Несомненно, терапевту необходимы дополнительные знания в области психиатрического диагноза,
теории личности и  психодинамических концепций.
В практике гештальт-терапии клиницист встречается со значительной долей
благоразумия и  осторожности.  Подходы, которые применяет гештальт-терапевт,
различаются терапевтическим стилем,
учитывают особенности личности клиента,  диагностические соображения и т.п.
При их использовании важное значение сохраняет и всемерно поощряется индивидуальная ответственность терапевта.
 Однако гештальт-терапевтов следует стимулировать, чтобы они имели твердые
знания в области теории личности, психопатологии,
 различных направлений психотерапии и возможностей их применения, а также соответствующий
клинический опыт.  Кроме того, участников терапевтической встречи поощряют к
экспериментированию с  новыми формами поведения и
последующему  когнитивному и эмоциональному обмену тем, чем стал для них этот опыт.
Традиционно гештальт-терапия считается наиболее эффективной в помощи
«чрезмерно социализированным, подавляющим себя и
зажатым индивидам»
(клиентам, испытывающим страх, тревогу, депрессию или отличающихся
перфекционизмом),  неполноценное или наполненное ограничениями
функционирование которых исходно является результатом «внутренних запретов»
(Shepherd, 1970, рр.234-35). У них возможность получить удовольствие от
проживания жизни сводится к минимуму.
 Хотя точка зрения Шеферд достаточно четко определяет популяцию для
гештальт-терапии, в которой она является наиболее
эффективной, ее современная
клиническая практика сталкивается с лечением гораздо более широкого круга
проблем.
Гештальт-терапия, проводимая в стиле «перлзовских» мастерских, обладает
значительно меньшими возможностями применения,
чем гештальт-терапия в  целом (Dolliver, 1981; Dublin, 1976).
Обсуждая ее пределы и необходимые
предосторожности, Шеферд обращает внимание на ограничения, которые следует
иметь в виду любому терапевту, но, прежде всего,относящиеся к условиям
терапевтической мастерской и терапевтам, не получившим достаточной
подготовки или не имеющим опыта работы с тяжелыми психическими
нарушениями.
Работа с психотическими, дезорганизованными клиентами, иными словами,
пациентами с глубокими психическими расстройствами является более
трудоемкой и требует соблюдения соответствующих
предосторожностей, особой
чувствительности и терпения. Шеферд не советует отваживаться на нее, если
«долговременные обязательства» в отношении клиента становятся
невыполнимыми. С самого начала пациенты с серьезными
психическими  нарушениями, главным образом, нуждаются в предоставлении терапевтической
поддержки и минимальной,  по крайней мере, толики веры в естественно
присущие им способности к выздоровлению до тех пор, пока их состояние
не  позволит перейти к более глубокому исследованию и интенсивному
переживанию «душераздирающего страдания, боли,
ярости и отчаяния», которые лежат в основе психологических процессов, развивающихся при тяжелых
психических расстройствах  (Shepherd, 1970, pp. 234-35).
Работа с пациентами, страдающими тяжелыми психическими нарушениями,
требует клинических знаний для поддержания баланса между поддержкой и
фрустрацией, определения характера
динамики психопатологических проявлений,
необходимости обращения за дополнительной помощью (такой, как лечение в
 дневном стационаре или использование медикаментов) и т.п.
Некоторые положения гештальт-терапии, которые, очевидно,
имеют смысл  для встречи в терапевтической мастерской,оказываются несостоятельными при
использовании в более широком контексте.
Задумайтесь, например, над предложением психотическому пациенту «делайте то, что вам хочется» в
контексте терапевтического отреагирования.
Внимательное знакомство с рядом источников по гештальт-терапии, таких
как Гештальт-терапия сегодня
(Fagan and Shepherd, 1970), Расширяющийся
горизонт гештальт-терапии (Smith, 197Ъ) и Гешталът-журнал, показывает,
что  она находит применение в кризисной интервенции, программах помощи бедным,
живушим в гетто (Barnwell, 1968),  группах общения, предназначенных для
психически больных и любых других группах,которые можно вообразить.
 К  сожалению, в качестве иллюстраций ее применения в литературе приводятся
примеры (и их совсем немного),  в которых отсутствует полноценное обьяснение
изменений, происходящих в фокусе терапии, и обсуждение отрицательных
результатов.
Гештальт-терапия уже давно успешно используется для лечения широкого
круга психосоматических расстройств, таких как мигрень,
 неспецифический  язвенный колит, спастика шеи и спины.
Гештальт-терапевты эффективно  работают с парами, индивидами, испытывающими трудности перед
авторитетными фигурами  или переживающими широкий спектр
интрапсихических конфликтов, Кроме того, имеются неплохие результаты при
работе с  психотическими пациентами или выявляющими тяжелые расстройства
характера.
Из-за влияния приемов гештальт-терапии и  той легкости, с которой могут
быть достигнуты сильные, часто глубоко спрятанные аффективные реакции,
терапевту и пациенту  следует вовремя позаботиться о создании островков
безопасности, куда при необходимости можно без помех возвратиться.
 Кроме  того, терапевту очень важно оставаться с пациентом до тех пор, пока он или она
не окажутся в состоянии вернуться
в эти безопасные пределы. Например, после
проживания интенсивных эмоциональных переживаний их стоит поощрить к
налаживанию зрительного, тактильного или контакта иной модальности с
терапевтом, одним или несколькими участниками группы,
а затем попросить  поделиться полученным новым опытом.
Другой обеспечивающей безопасность техникой является попеременное
  движение — от актуального контакта с терапевтом или участниками группы к
обремененой эмоциями незавершенной ситуации,
 пережитую в прошлом и  обратно — до тех пор, пока не произойдет отреагирования большей
части эмоций и  не завершится  проработка этой ситуации.
Как уже неоднократно отмечалось, гештальт-терапия сосредотачивает
внимание на личной  ответственности, межличностном контакте и улучшении
четкости осознавания, которые могут иметь важное значение
для разрешения  проблем клиентов в настоящем. Одним из примеров может служить
использование гештальт-терапии в школах (Brown, 1970; Lederman, 1970).

Критерии оценки.

Гештальт-терапевтов каким-то странным образом не впечатляют
существующие возможности современной психодиагностической оценки
 и  номотетическая  методология научных исследований. Видимо, не существует
статистического подхода, с помощью которого
можно сказать конкретному  пациенту или терапевту,  к чему следует стремиться ему или ей. Как
свидетельствует практика, то,  за что ломают копья большинство, не всегда
необходимо конкретному индивиду.
 Эти замечания, однако, не означают, что
гештальт-терапевты неодобрительно относятся к научным исследованиям.
Хорошо известно, что этим целям, например, служат гранты, выделяемые
Институтом Гештальт-терапии в Лос Анжелесе.
Хотя сам Перлз не советовал
использовать количественные статические методы для доказательства
эффективности гештальт-терапии.
 Он говорил: «Мы не делаем ничего такого, что
не могло бы не быть истинным для вас с точки зрения вашего собственного
поведения» (F.Perls et al., 1951, р.7).
Тем не менее, в издании его Гештальт- терапии приводится целый ряд экспериментов, которые можно
 использовать для проверки  ее валидности.
В гештальт-терапии каждая сессия рассматривается как эксперимент, как
экзистенциальная встреча,  в ходе которой оба участника отводят время, чтобы
определить необходимость риска (экспериментов), включающего исследование
 неизвестных или запрещенных территорий. Навыки феноменологического
сосредоточения и диалогического контакта могут помочь
пациенту оценить, какие  из подходов работают, а какие нет. Таким образом, в ходе терапии постоянно
происходит  идиографическое исследование. Гештальт-терапия «совершила
жертвоприношение точному доказательству ценности идиографической
экспериментальной психотерапии» (Yontef, 1969, р.27).
В обзоре, посвященном научным исследованиям в области
гештальт- терапии, Хармен (1984) указывает лишь на отдельные попытки качественной
оценки ее результатов.
Им обнаружены работы, которые свидетельствуют об
улучшении самоактуализации и позитивного самовосприятия после групповой
терапии (Foulds and Hannigan, 1976; Giunan and Foulds, 1970).
В ряде исследований, проведенных Лесли Гринбергом и его
 коллегами  (Greenberg, 1986), отмечается недостаточность внимания, уделяемого контексту
психотерапевтических научных
 исследований, а также неблагоприятно
сказывающееся -отделение работ, изучающих процесс, от исследований,
посвященных  результатам терапии. В своем проекте Гринберг соотносил
соответствующие специфические действия и изменения в процессе
терапии с ее конкретными результатами. В его исследовании отмечены три варианта
эффективности (непосредственный,
промежуточный и окончательный) и три
уровня процесса терапии (речевое послание, диалогический эпизод и
межличностные  отношения). Он исследовал речевые послания в контексте
характера диалогического эпизода, в котором они возникали,
и подвергал  изучению фрагменты диалогов в контексте имевших место межличностных
(терапевтических) отношений.
 В одной из работ Гринберг исследовал использование техники двух стульев
для устранения расщепления (split).
 Он определяет расщепление «как проявление
словесного характера, которым клиент сообщает о разделении своего
 личностного  (self) процесса на два частичных аспекта или тенденции». В ней он приходит к
заключению,  что «действия, связанные с использованием двух стульев
соответствуют принципам [в его исследовании], созданным,
чтобы усилить глубину переживания, повысить индекс продуктивности психотерапии… и
устранить расщепление у обращающихся за консультированием клиентов» (1979, р.323).
В работе, получившей название «Результаты диалога на двух стульях и
разрешение конфликтов» Л.С.Гринберг и Г.М.Хиггинс пришли к выводу, что
«диалог на двух стульях, по-видимому,
способствует более непосредственному
переживанию конфликта [расщепления], поощряя клиента к конфронтации с
самим собой,
что ведет к его разрешению» (1980, р.224).
Хармен (1984) обнаружил ряд исследований, в которых проводилось
сравнение поведения гештальт-терапевтов с тем, как ведут себя их коллеги.
Бруннинк и Шредер, например, сопоставляли  мнения психоаналитиков,
бихевиоральных терапевтов и гештальт-терапевтов, и выявили, что гештальт-
терапевты  «в большей мере обеспечивали непосредственное руководство ходом
терапии, меньше способствовали речевой фасилитации,
в большей степени  стремились к самораскрытию и меньше фокусировались на клиенте, больше
стимулировали инициативу и оказывали меньше эмоциональной поддержки». Они
также нашли, что содержание «интервью» гештальт-терапевтов имело тенденцию,
 отражавшую больший эмпирический или субьективный подход к
терапевтическому процессу» (1979, р.572).
В литературе, посвященной гештальт-терапии, никогда не утверждалось,
что именно она является «самой лучшей».
Не существует никаких теоретических
оснований, в соответствии с которыми ей следует быть, в целом, более
эффективной,
чем другим видам психотерапии, по другому называющимся, но
соответствующим принципам адекватной психотерапии.
Обобщенное изучение эффективности может оказаться менее полезным по полученным результатам, чем
исследование  терапевтического процесса, касающееся форм поведения,
взаимоотношений, позиций и возникающих следствий.
Примером может служить  предпринятая Симкином оценка гештальт-терапии в стиле мастерских
(«массового обучения»), контрастировавшая с эффективностью еженедельных
терапевтических сессий, разделенных временным промежутком.
Им найдены  свидетельства превосходства массового обучения (Simkin, 1976).
Ряд точек зрения гештальт-терапии на то,  что является составными частями
адекватной психотерапии, разделяются общепсихотерапевтическими
исследованиями.
Изучение получения опыта пациентом в терапии, основанной на
роджерианской традиции, свидетельствует об эффективности
сосредоточения  внимания на непосредственном опыте терапевта. В гештальт-терапии
дополнительно уделяется внимание межличностному взаимодействию
присутствию и переживанию. К сожалению, некоторые психотерапевты’
систематически и вопиюще нарушают принципы адекватной психотерапии
принятые моделью гештальт-терапии, и при этом не перестают именовать себя
гештальт-терапевтами (Lieberman, Yalom and Miles, 1973).

Гештальт 2004.Содержание.

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ РЕДАКЦИИ   ————————————————————-      4
ЖАН-МАРИ РОБИН От поля к ситуациии ;——————————-       5
ГАРИ ЙОНТЕФ. Механизмы психотерапии (Продолжение. Начало в
Гештальт-2001,2002,2003) Перевод А.Моховикова.———————    15
АНДРЕ ШЕМЕН К вопросу о гештальттераиии семейной системы
Перевод Елены Лебедевой.————————————————     25
А.Н. МОХОВИКОВ Психическая боль. Природа, диагностика и
принципы гештальт-терапии. ———————————————     35
ЕЛЕНА ПЕТРОВА. «Папа, расскажи мне, что такое гештальттерапия?»
(горестные заметки преподавателя гештальттерапии)—————-     55
Д.Н.ХЛОМОВ О вреде «хороших» чувств. ——————————-     61
ВЕРОНИКА ТВЕРИЦКАЯ. Оно вам надо?!    ——————————-     65
ВЛАДИМИР МАТКОВ. Феномен тяги у наркозависимых и цикл
контакта. ———————————————————————     76
АНАСТАСИЯ ИВАНЦОВА. Объектные отношения нарциссической
личности или счастье это когда тебя понимают.————————     80
АЛЕКСЕЙ СМИРНОВ. Как быть клиентом? Инструкции для
начинающих пользователей гештальт-терапевтов.———————     87
ТВОРЧЕСТВО ГЕШТАЛЬТИСТОВ.
МАКСИМ СВИРИДОВ. Прошлая жизнь старого психиатра.—————     92

Уважаемые коллеги!
Как всегда мы надеемся, что это последний сборник, который готовится как всегда штурмом и аврально.
Но сами себе уже не верим.
Материалов к этому выпуску было прислано много, и многие из них очень хороши.
В них описаны интересные случаи терапевтической работы и высказаны
глубокие теоретические рассуждения. Но не они оказались включены в этот
сборник «Гештальт-2004».

В сборник вошли работы, в которых рассматриваются критические,
сложные аспекты гештальт-теории и практики гештальт-терапии.
Это говорит о том, что гештальт-терапия находится в процессе живого роста.
Раньше основной задачей было развитие образовательных программ,
профессиональная подготовка гештальт-терапевтов, определение стандартов и
дизайна учебных программ. Теперь на первый план выходит поддержка
развития гештальт-сообщества, отношений между членами сообщества, терапевтами и
тренерами. Начало этому процессу было положено утверждением
кодекса профессиональной этики гештальт-терапевта на Зимней конференции МГИ в
прошлом 2003 году.
Перечисление только основных событий в жизни сообщества за прошлый
год заняло бы слишком много места. Поэтому мы отсылаем вас на сайт МГИ http://www.gestalt.ru/
Все эти события, конечно были связаны с конкретными людьми, которых тоже много. Их тем более невозможно
перечислить здесь, что очень жаль.
Ведь гештальт-подход не может быть безличным. И мы рады, что люди в
гештальт-сообществе такие разные, это дарит нам неповторимые встречи друг с
другом.

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ ПОДХОД В ПСИХОТЕРАПИИ: СООТНОШЕНИЕ ГЕШТАЛЬТ — И ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ТЕРАПИИ.

В течение ряда лет я являюсь руководителем программ по экзистенциальной терапии при Московском гештальт институте. Неоднократно приглашала в Россию американских психотерапевтов, учеников Дж. Бьюдженталя, одного из основателей экзистенциально-гуманистической терапии в США, и организовала учебные тренинги под их руководством. В результате этой работы была подготовлена группа специалистов, которая занимается распространением и развитием экзистенциального подхода в Москве и Санкт-Петербурге. В настоящее время я провожу семинары, мастерские и долговременные учебные программы по экзистенциальной терапии, которые дают мне очень ценный и интересный опыт. В этой статье я хотела бы раскрыть основы экзистенциального подхода и поделиться своими размышлениями о возможности его применения в гештальт-терапии.
Акцентирование экзистенциального измерения в гештальт-терапии, на мои взгляд, сможет сделать ее более эффективной, гибкой и глубокой.

Гештальт — и экзистенциальная терапия являются родственными видами психотерапии.    Гештальт-терапия    изначально   развивалась    внутри экзистенциально-феноменологического направления и, как известно, экзистенциализм и гештальт-психология, составляющие истоки гештальт-терапии, производим от феноменологии.
В 50-е гг. Ф. Перлз и Л. Перла называли гештальт-терапию экзистенциальным анализом и считали ее одной из форм экзистенциальной терапии. Позже в 60-70 гг. гештальт-терапия приобрела вполне четкие границы: она сформулировала свой собственный концептуальный и методический аппарат и оформилась во вполне самостоятельную психотерапевтическую школу. На наш взгляд, на сегодняшний день теоретические границы гештальт — и экзистенциальной терапии достаточно ясны, но на практике эта ясность теряется, часто сессии гештальт-терапевта и экзистенциального терапевта выглядят очень схожими. Боб Резник, известный гештальт-терапевт из Лос-Анжелеса, делясь своими впечатлениями о практической работе Джима Бьюдженталя, говорят, что его реальной работе с клиентом выглядит почти так же, как и работа гештальт-терапевта, но Джим иначе теоретически объясняет свою терапию. И действительно, гештальт-терапия широко использует экзистенциальный подход в своей практике. Что же составляет суть экзистенциального подхода? Для ответа на этот вопрос мы обратимся к работаем основателей экзистенциально-гуманистического направления в психотерапии, которое получил свое развитие в США и связано с именами Ролло Мея, Джеймса Бьюдженталя и Ирвина Ялома
Экзистенциальный подход ставит в центр внимания факт существования человека, его бытие, жизнь человека в целом. Экзистенциальный подход побуждает человека искать ответ на вопросы: «Что значит быть живым? Что мы делаем с чудом нашего сознательного существования? Как мы можем наиболее полно и сознательно реализовать то, что потенциально заложено в нашей природе?»
Специфика экзистенциального подхода состоит в том, что, в отличие от других подходов, он опирается на определенные философские положения и служит основой для целого ряда других психотерапевтических подходов. Так на Западе  можно  встретить  психотерапевтов,  которые  считают  себя экзистенциалистами и в тоже время причисляют себя к другим психотерапевтическим школам, называя себя также психоаналитиками, юнгианцами, гештальтистами и гуманистическими психологами. По сути, экзистенциальный подход задает общий смысловой контекст для проведения психотерапии (Bugental & Sterling, 1995).
Суть экзистенциального подхода состоит в том, что он возвращает внимание к целостному человеческому существованию: «Человек превосходит сумму своих частей» (Мау,1958). Эта идея широко развивается и в гештальт-терапии. Экзистенциальный терапевт обращается к целостной личности, и рассматривает   страдания этичности не как некоторое заболевание или нарушение, которое можно изучить путем объективного анализа и вылечить, а как переживание, имеющее смысл, который может быть понят в отношении к целостному способу существования человека в мире и может стать источником его внутреннего развития.
Принципиально важным для экзистенциального подхода является то, что человеческие существа являются единственными в природе организмами, обладающими способностью сознавать и в то же самое время осознавать свое сознавание. Эта способность к рефлексивному осознаванию лежит в основе процесса личностного изменения в психотерапии. Рефлексивное осознавание дает возможность уменьшить и трансформировать препятствия и блоки к аутентичной жизни, что  является центральной задачей экзистенциально-гуманистической психотерапии.
Специфическим   понятием   экзистенциальной   терапии   является представление   об   экзистенциальных   «данностях»   (Ялом,   1999). Экзистенциалисты полагают, что жизнь сталкивает людей с определенными, постоянными и неизменными условиями существования, которые называются «данностями», каждая из них привносит в жизнь конкретного человека неизбежные обстоятельства или «конфронтации», с которыми необходимо справляться. Ялом выделяет 4 «данности»: смерть, свобода, бессмысленность. изоляция, Бюдженталь описывает 5 «данностей»: телесность, конечность, свобода и способность к действию, бессмысленность и поиск смысла, отделенность и связанность (Bugental & Kleiner, 1993).
И хотя ответы людей на эти «данности» широко варьируют, можно выделить определенные паттерны таких ответов, которые воплощаются в системе конструктов «Я-и-Мир» (Bugental, 1987). Эта система заключает в себе основные способы, какими люди справляются с тревогами, достигают целей и в тоже время ограничивают область своего существования. С точки зрения экзистенциально-гуманистического подхода клинические симптомы и стрессы, с которыми клиенты приходят в терапию, имеют глубинные корни в паттернах ответов на эти «данности» человеческого существования.
Специфика практики экзистенциального подхода состоит в том, что он в большей степени вооружает психотерапевтов особым способом видения клиента, чем предлагает определенный набор специфических техник и приемов работы. Следствием этого является широкое разнообразие и свобода в использовании техник, которые применяют экзистенциальные терапевты, главное для них не техники, а соблюдение принципов практической работы.
Несмотря  на  различие  в  конкретных  путях  осуществления психотерапевтической работы существует ряд базисных принципов, которые объединяют   психотерапевтов,    придерживающихся   экзистенциально-гуманистического подхода.
Д. Бьюдженталь называет 4 основных принципа клинической практики экзистенциального терапевта (Bugental & Klainer, 1993):
1.  Экзистенциальный подход предполагает, что за психологическими дистрессами, с которыми клиенты обращаются в терапию, скрываются более
глубокие и часто скрытые экзистенциальные проблемы. У экзистенциального терапевта со временем вырабатывается особый «экзистенциальный слух», позволяющий за фасадом жалоб и проблем пациента уловить звучание этих скрытых экзистенциальных проблем.
2.   Экзистенциальный подход основывается на безусловном уважении к уникальности каждой личности. Это означает, что ценность личности клиента, ее автономность и неповторимость, терапевт ставит в терапии выше любых психотерапевтических теорий и интерпретаций.
3.   Экзистенциальный подход ставит в центр внимания переживание клиентом своего бытия, осознавание или субъективность. Фокусом работы экзистенциального терапевта является субъективность клиента или внутренний поток его переживаний.   Экзистенциальный терапевт развивает у своих клиентов способности к более глубокому внутреннему осознаванию и чувствованию своих сил и ресурсов, своих эмоций и интенций, а также к осознаванию препятствий этому процессу, паттернов защит и сопротивлений. Потеря человеком ощущения соединенности своего существования с ощущением своего внутреннего бытия рассматривается в экзистенциальной терапии в качестве источника дистресса, препятствия к полной яркой и аутентичной жизни.
4. Экзистенциальный подход подчеркивает значимость живого настоящего субъективной жизни для процесса психотерапии. Все другие временные рамки — прошлое и будущее — рассматриваются в их отношении к непосредственному настоящему. Не отрицая влияния прошлого опыта и представлений о будущем на эмоции и действия, возникающие в настоящем, экзистенциальный психотерапевт постоянно фокусирует свое внимание на том, что действительно «живо» и актуально в субъективности клиента. Именно поэтому экзистенциальный терапевт слушает не только то, что рассказывает клиент о своем прошлом и будущем, но и то, как он говорит об этом. Важно подчеркнуть, что экзистенциальные проблемы пациента и его жизненные заботы приобретают свой смысл только в контексте непосредственного переживания человеком своего бытия в мире.
В соответствии с вышеизложенными принципами экзистенциального мышления разрешение дистресса возможно только в настоящем. Невозможно пойти назад к ранней травме, рост и изменения могут происходить только на пути конфронтации с эмоциями и представлениями, возникающими в настоящем. (Последний принцип нашел самое широкое применение в гештальт-терапии).
Таковы клинические принципы экзистенциальной терапии. Обратимся теперь к актуальным процессам, которые происходят в психотерапевтической практике. Что же на самом деле делает экзистенциальный терапевт?
Приведенный выше третий принцип экзистенциального подхода подчеркивает, что значительная часть усилий терапевта направлена на то, чтобы помочь клиенту сфокусировать свое внимание на внутреннем ощущении клиента собственного бытия, на сфере внутреннего опыта, которая часто игнорируется в психотерапии. Ролло Мэй писал:   «Центральная задача и ответственность психотерапевта состоит в том, чтобы понять пациента как бытие, как бытие в его особом мире. Все технические проблемы являются вторичными по отношению к такому пониманию, заложив этот фундамент, психотерапевт получает возможность помочь своему пациенту осознавать и непосредственно переживать опыт его собственного существования, что и является главным процессом психотерапии» (Мау,1958). Ощущать свое собственное бытие означает постоянно осознавать интенсивность, глубину и непрерывность внутреннего потока субъективных переживаний. Бьюдженгаль определяет субъективность следующим образом: «Это внутренняя обособленная и интимная реальность, в которой мы живем наиболее подлинно. Элементами и структурами этой реальности являются наши восприятия, мысли, чувства и эмоции, ценности и предпочтения, ожидания и опасения, фантазии и сновидения — и все остальное, что бесконечным потоком протекает внутри нас и днем и ночью, в бодрствующем состоянии и во сне, определяя как наши поступки во внешнем мире, так и то, что мы делаем по отношению к происходящему с нами там… Субъективность является источником «забот», которая побуждает нас обратиться за помощью к психотерапевту. Она является также корневой системой нашей интенциональности, без мобилизации которой психотерапия не может быть успешной» (Bugental, 1987).
Экзистенциально-гуманистическая терапия уделяет особое внимание ответам на вопросы, которые ставит жизнь:
«Что ты собой представляешь, и кто ты есть? Что представляет собой этот мир? Что приносит удовлетворение? Что причиняет боль и разочарование? Какие источники силы можно привлечь, чтобы помочь себе в жизни?» Важно подчеркнуть, что конфронтация с этими вопросами может давать ощущение жизненной силы и удовлетворения, или создавать чувство фрустрации и пустоты, но именно через исследование субъективности клиентов в наибольшей степени раскрываются и прорабатываются жизненные базисные паттерны, структурирующие их внутренний мир, отвечающие за ощущение ими своего существования в мире. В том случае, когда существующие жизненные паттерны клиентов не приносят им удовлетворения и удерживают слишком много боли, необходимо их повторно исследовать и изменить. Это трудный, часто пугающий и болезненный процесс, который предъявляет определенные требования, как клиенту, так и терапевту, который должен поддерживать мужество клиента и сохранять собственную устойчивость, проходя через стадии испытаний уходов и даже отвержений клиентом (Bugental &К1ешег, 1993).
Таким образом, исследование субъективности и открытие клиенту доступа к переживаниям собственного бытия составляют основную задачу экзистенциально-гуманистической терапии.
Для того, чтобы процесс экзистенциальной терапии продвигался эффективно, важно, чтобы психотерапевт и клиент были достаточно полно вовлечены в терапию, то есть необходимо, чтобы они «присутствовали». Концепция присутствия была разработана Д. Бьюдженталем и названа им краеугольным камнем психотерапевтического искусства (Bugental, 1987).
Присутствие — это качество нахождения в ситуации или в отношениях, когда клиент и терапевт настолько целостно и глубоко участвуют в психотерапевтическом процессе, насколько это возможно. Присутствие развивается через мобилизацию сензитивности, которая существует в двух видах как внутренняя сензитивность к субъективности, и как внешней — к ситуации и другим людям.
Эффективный экзистенциальный терапевт обладает чувствительностью к тому,   насколько   искренне   и   подлинно   клиент   присутствует   в психотерапевтической ситуации, насколько он избегает этого присутствия, участвует в психотерапевтической ситуации скорее отстраненно как наблюдатель, комментатор, критик или судья. Терапевт  также обращает внимание на то, насколько проблема, с которой обратился клиент, актуально переживается им и описывается исходя из живой внутренней и ощущаемой субъективности, а не преподносится им в объективной и отстраненной манере. В последнем случае, сущность представляемой проблемы актуально не переживается клиентом,   остается абстрактной и безличной,   и клиент полностью не присутствует в терапии.
Эта неспособность полностью присутствовать является тем способом, каким   клиент   избегает   привнесения   своей   субъективности   в психотерапевтическую работу. Точно таким же способом клиент избегает и своей подлинной включенности в жизнь. Экзистенциальный психотерапевт направляет свои усилия на то, чтобы увеличить включенность клиента в терапию, а, следовательно, и в жизнь. С точки зрения экзистенциального подхода все способы избегания полного присутствия являются формами сопротивления клиента, которые должны быть проработаны психотерапевтом. Важно, что психотерапевт не только следит за присутствием клиента, но также поддерживает собственное присутствие, и даже стремится проявить более глубокое присутствие по сравнению с клиентом, чтобы углубить погружения последнего в собственную субъективность.
Подчеркивая   важность   исследования   субъективности   клиента, экзистенциально-гуманистическая психотерапия относится к проблеме клиента как к источнику,  задающему мотивацию к работе и направление психотерапевтического     процесса.     Экзистенциально-гуманистическая психотерапия подчеркивает, что локус терапевтических изменений находится только внутри клиента, и что потенциальные изменения, возникающие внутри клиента, происходят только благодаря исследованию клиентами их внутреннего субъективного переживания. Экзистенциальный терапевт полагает, что только таким путем становятся возможными значительные и длительные изменения в жизненных структурах. Для экзистенциально-гуманистической психотерапии не представляют большого интереса подходы психотерапевтических школ, которые пытаются внедрить клиенту специфическую теорию и интерпретацию Экзистенциальные терапевты полагают, что терапевт не может дать инсайт клиенту, инсайт только тогда может служить источником изменений, когда он вытекает из опыта клиента и соответствует его внутренним субъективным переживаниям. Экзистенциальный подход не отрицает значение наблюдений, анализа, интерпретаций и обратной связи терапевта, но подчеркивает, что все они имеют смысл, если они расширяют и углубляют собственное видение самого клиента и опираются на его опыт.
С точки зрения экзистенциально-гуманистической психотерапии цель психотерапевта состоит не столько в том, чтобы лечить, определять и изменять пациента, а в том, чтобы помочь ему проявить способность к внутреннему исследованию собственных субъективных переживаний, а также снять сопротивления, которые служат препятствием к этому внутреннему исследованию.
Процессу внутреннего исследования отводится особая роль  в экзистенциальной терапии, он был назван процессом поиска. Поиск — это естественный    субъективный спонтанный процесс, который начинает включаться тогда, когда человек сталкивается с трудной жизненной ситуацией. Этот процесс является основой воображения, креативности и открытий. Д. Бъюдженталь рассматривает этот процесс как проявление жизненности и считает, что он может стать могучим источником, задающим направление жизни (Bugental&Sterling, 1995). По сути, экзистенциальная терапия целенаправленно использует природный процесс поиска для изменений в ходе психотерапии. Освоить процесс поиска — значить приобрести неоценимое искусство совладания практически со всеми жизненными ситуациями. В психотерапии поиск — это основной путь выполнения терапевтической работы клиентом, это путь раскрытия своего внутреннего мира, путь обретения более глубокого понимания своей индивидуальности, более явного осознавания своего потенциала.   Поиск является основой для других психотерапевтических процессов.   В   ходе  психотерапии  процесс  поиска  осуществляется последовательно и поэтапно. Он требует достижения клиентом подлинной концентрации внутри себя, способности занять позицию слушателя, быть внимательным по отношению к тем глубинным   процессам, которые открываются внутри сознания.   Поиск — это процесс самоисследования и самоосознавания, когда клиент входит в соприкосновение со своей внутренним бытием и начинает осознавать многое, что имеет ценность для его жизни. Следовательно, поиску отводится центральное место в экзистенциально-гуманистической терапии, и развитие поиска составляет искусство экзистенциального терапевта.
Такова терапевтическая суть экзистенциального подхода. Каким же образом этот подход используется в гештальт-терапии?
Ф. Перлз называл гештальт-терапию единственной     истинной экзистенциальной терапией (Perls, 1969). Более поздние исследователи гештальт-терапии пытались доказать, что гештальт-терапия является наиболее экзистенциальной формой терапии, которая опирается на феноменологическую онтологию осознавания, Дазайн (бытие здесь) и телесность (Dublin, 1976).
Прежде всего, гештальт-терапия придерживается экзистенциального взгляда на человека как на существо, которое способно бесконечно открывать свой мир и раскрывать свои новые возможности. В центре внимания гештальт-терапии — человек, который переживает свои радости, потери, страдания. Гештальт-терапия открывает клиенту путь, как жить подлинно, выбирать свое существование, осмысленно его организовывать свою жизнь и отвечать за себя. Как и экзистенциальная терапия, гештальт подход широко использует процессы осознавания, она стремится сделать непосредственные переживания более ясными и отчетливыми, она обращена к непосредственному переживанию настоящего (Робин, 1998).
Подобно экзистенциальной терапии, цель гештальт-терапии — помочь клиентам осознать не только, что они делают, но и как они это делают. В ходе терапии гештальт-терапевт сосредотачивается скорее на процессе (на том, что происходит), а не на содержании (не на том, о чем говорит клиент) (Энрайт,2000)
Гештальт-терапия,  так же  как и  экзистенциальная,  доверяет непосредственному осознаваник), она полагает истинным знанием то, что непосредственно дано в переживании, в опыте. В отличие от экзистенциального подхода,  гештальт-терапия  практикует  не  только  непосредственное осознавание, но и систематическое, направленное осознавание (Перлз, 1995). Также как и в экзистенциальном подходе, инсайт в гештальт-терапии вытекает из опыта клиента, однако концепция инсайта в гештальт-терапии — это концепция поля. Инсайт — это понимание структуры изучаемой ситуации. Широкое использование теории поля составляет отличие гештальт-терапии от экзистенциальной терапии.
Важно,   что  в  центре  внимания  гештальт-терапии  находятся терапевтические отношения. Взаимоотношения между терапевтом и клиентом рассматриваются в экзистенциальном контексте как встреча двух человеческих существ, обладающих уникальным и неповторимым внутренним миром. Для гештальт-терапевта представляет интерес то, как терапевт и клиент переживают и осознают свои отношения. Гештальт-терапия большое внимание уделяет развитию терапевтических отношений, которые основаны на заботе, доверии, принятии. Терапевтические отношения выражаются через диалогические отношения Я-ТЫ. Диалог — это особая форма контакта, где участники развивают отношение к другому как к субъекту, как к самостоятельной и независимой личности, диалог развивает отношения, основанные на подлинности, ответственности и свободе Природу этих отношений подробно описал Мартин Бубер — экзистенциальный философ (Бубер, 1993).
Каким образом еще экзистенциальный подход используется в гештальт-терапии? Также как и в экзистенциальной терапии, гештальт-терапия обращает внимание на присутствие терапевта. Необходимо, чтобы терапевт разделял с клиентом свои чувства, наблюдения, личные переживания, помогая ему тем самым    учиться доверять своим непосредственным переживаниям и использовать их для возрастания осознавания. Именно непосредственные переживания терапевта являются более сильным инструментом для увеличения осознавания клиента в гештальт-терапии, чем интерпретации и комментарии, основанные на теориях. Личное присутствие психотерапевта — достаточно сильный терапевтический фактор гештальт-терапии, который объединяет ее с экзистенциальной терапией. Однако, как говорил Д.Бьюдженталь, гештальт-терапевт занимает более активную, а иногда даже и директивную позицию, по сравнению с экзистенциальным терапевтом.
Все вышеизложенное показывает, что экзистенциальный подход пронизывает гештальт-терапию, и именно использование этого подхода, на наш взгляд, делает гештальт-терапию такой эффективной и притягательной. Несмотря на сходство экзистенциальной и гештальт-терапии, обе терапии, конечно, имеют четкую границу контакта, и эта граница проходит в области значимости внутреннего опыта клиента.
Это положение нам хотелось бы особенно подчеркнуть. Если экзистенциальная терапия концентрирует свое внимание на внутренних процессах и переживаниях или субъективности клиента, то гештальт-терапия в центр своего внимания ставит контакт, цикл построения и разрушения гештальта, а также способы поддержания и прерывания контакта. Работа с контактом — это специфика и преимущество гештальт-терапии, однако, на практике, сведение всего многообразия событий психотерапевтической работы только к особенностям контакта между терапевтом и клиентом, с нашей точки зрения, существенно ограничивает возможности терапии. Это ограничение может проявиться в том, что психотерапевт не обращается к глубинным внутренним переживаниям клиента, к его субъективности, не раскрывает проблемы клиента в более широком и глубоком смысловом контексте. Эти ограничения могут также лишать собственно терапевтические отношения их трепетной интимности, столь необходимой для подлинных и реальных изменений в жизни клиента.
На наш взгляд; эти ограничения могут быть в значительной степени сняты, благодаря овладению знаниями и специфическими практическими методами и техниками экзистенциальной терапии, столь родственной, как мы стремились показать, гештальт-терапии. Понимание сути экзистенциального подхода и знание принципов его практического применения, поможет гештальт-терапевтам развить в себе сензитивность к экзистенциальным аспектам психотерапевтического процесса и  позволит более активно и осознанно использовать их в своей работе. Прежде всего применение принципов экзистенциального подхода создаст возможность для более эффективного использования в гештальт-терапии тех ресурсов для изменения, которые заключены в процессах исследования внутреннего потока субъективных переживаний клиента, в процессах поиска. Это сделает работу гештальт-терапевта более целостной, глубокой и подлинной. Ведь гештальт-терапия — это терапия, направленная на фундаментальные изменения жизни.
Литература
1.Бьюдженталь Д. Наука быть живым. М., Класс, 1999.
2.Бубер М. Я и ты. М. 1993.
3.Перлз Ф. и др. Практикум по гештальт-терапии. С-Пб., 1995.
4.Робин Ж-М. Гештальт-терапия. М., 1998.
5.Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М., 1999.
6.Bugental J. The art of the psychotherapy. N.Y. 1987.
7.Bugental J & Kleiner R. Existential psychotherapies. In Comprehensive handbook of psychotherapy integration, (Ed.) Striker G. & Gold J. N.Y. 1993.
8.Dublin J. Gestalt therapy, Existential-gestalt therapy and/ versus Perls-ism. In The growing edge of gestalt therapy. (Ed.) Smith E. N.Y. 1976.
9. May R., Angel E & Ellenberg H. Existence. N.Y. 1958.
10. Perls F Gestalt Therapy Verbatim. Cat. Real People press, 1969.

СУПЕРВИЗИЯ

 
Так уж получилось, что на сегодняшний день тема супервизии для меня то ли не очень актуальна, то ли не очень интересна. Гораздо любопытнее для меня же самой, почему это именно так, ведь речь идет о профессиональных отношениях, в которые не могут не вплетаться личные, что создает и свои проблемы, и, в то же время имеет свою особенную прелесть. В чем тут дело, я сама не очень хорошо понимаю, у меня есть смутное чувство, что отношения терапевт-клиент меня интересуют больше, чем терапевт-супервизор, однако не могу не признать, что влияние и пользу супервизии я ощутила на себе. В связи с этим то, что я хочу сказать о супервизии, будет скорее результатом наблюдения, чем длительных и серьезных раздумий на эту тему.
Прежде всего, есть супервизия, как некий процесс, помогающий профессиональной деятельности терапевта, а есть поддержка терапевта в его состоянии, то есть доброжелательно высказываемые впечатления о том, что в работе «понравилось», а что «не понравилось», которые звучат в ответ на просьбу терапевта «сказать что-нибудь» о его работе.
В моем понимании супервизия имеет своей задачей восстановление творческой активности терапевта, если она по какой-то причине оказалась заблокированной,  проще говоря,  супервизор  «призван»  восстановить способность терапевта продолжать работать. Это происходит путем обнаружения проблемной области терапевта, которая пересеклась с проблемой клиента, и осуществляется супервизия по запросу терапевта.
 
В результате терапевт начинает лучше сознавать, как и какие выборы он делает, каким путем ведет своего клиента, а какие возможности сознательно «отсекает» или бессознательно игнорирует.
Основана супервизия все на том же воспроизведении незаконченных ситуаций и стремлении к их завершению таким образом, чтобы эмоциональный конфликт, лежащий в их основе, был разрешен, «закрыт», и личность могла бы сосредоточить свое внимание на решении следующих задач.
Затруднения в работе терапевта часто являются результатом совпадения проблемных областей терапевта и клиента. Те переживания, которые мешают продвижению в работе с клиентом , и те способы, которыми терапевт себя блокирует, избегая своих «проблемных чувств», воспроизводятся им в работе с супервизором, дело которого обнаружить эти способы блокировки и сами проблемные области, чтобы в дальнейшем сам терапевт мог обращать на них внимание, а в случае необходимости «проработать» их со своим психотерапевтом.
Супервизия нужна, когда после сессии или более длительного отрезка работы, терапевт чувствует незавершенность и неудовлетворенность ходом своей работы с клиентом и вряд ли можно говорить о собственно супервизии, когда у терапевта с клиентом все в порядке. Если терапевт все же говорит о необходимости супервизии, мне кажется речь идет о поддержке, желании услышать комментарии к своей работе, что часто бывает у начинающих или не очень уверенных в себе терапевтов.
Супервизия может включать и «разбор полетов», то есть процесс-анализ работы терапевта, и прослеживания какого-то проявления терапевта, являющегося для него проблемным на данном этапе, например, проявления агрессии, слабости, или с определенным клиентом.
Существует еще один вариант обратной связи терапевту, который я не могу однозначно назвать супервизией. Это комментарии к тем шагам, которые терапевт делал в своей работе, с высказыванием своих предложений относительно других возможных вариантов продвижения в сессии.
Здесь же хочу сказать, что на мой взгляд, супервизия — это не обучение, с четкими рекомендациями, как надо действовать для достижения наилучшего результата и набором правил, которые надо соблюдать, и в то же время, это не терапия терапевта, поскольку границы супервизии проходят там, где заканчивается работа с профессиональными затруднениями в конкретной работе с конкретным клиентом и начинается работа с личными проблемами терапевта. Грубо говоря, если нет конкретной работы, вызывающей затруднения, а есть запрос терапевта «поработать, например, с моим страхом», то это запрос не к супервизору, а к индивидуальному терапевту. Кстати, здесь могут начаться всякие тонкости отношений, если подобный запрос поступает к супервизору при наличии своего терапевта, и уж если с чем работать « в обход» личного терапевта, то скорее, всего именно с этим. ( Никак я не могу отвлечься  от реалий нашей жизни ). При отсутствии своего терапевта, разумеется , и супервизор может «пролечить» , но для меня в этом случае границы супервизии начинают расплываться.
Главное отличие супервизии от индивидуальной терапии на мой взгляд, в том, что первая предполагает «горизонтальные» отношения между супервизором  и терапевтом, то самое равенство, которое в индивидуальной терапии является скорее приманкой для клиента, чем реальностью отношений. В реальной терапии власть всегда в руках терапевта, и именно это является важным фактором «продвижения» клиента. Распределение степени власти меняется, но «перевес» остается за терапевтом.
Когда в процессе супервизии супервизор начинает « лечить» терапевта, то есть открыто переходит к «решению» его личностных проблем, происходит абсурдное смешение взаимоисключающих позиций( в одном месте и времени ): партнерской и иерархической. С этим связано и то, что я думаю, учителя вполне могут запрашивать супервизию у своих учеников, однако, терапии это касаться не может. Ученики не могут быть терапевтами своих учителей, и это не связано с компетентностью или не компетентностью.
Я полагаю, что на уровне бессознательного хороший учитель может быть соотнесен с родительской фигурой, и должно пройти немало времени, чтобы влияние переноса значительно снизилось. Отношения учителя и ученика есть отражение того же порядка вещей, в соответствие с которым любой человек имеет родителей, которые о нем заботятся, оберегают его, пока он слаб, обучают всему необходимому для жизни и в глубине души остаются для человека источником бескорыстной любви и жизненного опыта. Вырастая, уже дети осуществляют эту заботу о родителях, но, пока они живы, взрослые остаются немного детьми, в смысле присутствия чувства прочной связанности с кем-то, в поиске защиты и опоры, обращаясь уже не столько к конкретным родителям, а к собственному мифу об идеальных родителях, в чьей единственной в своем роде любви продолжают нуждаться. Слабость, беспомощность родителей наносит глубокую рану, причиняет боль обиды и горечи, рождает чувство, что тебя обманули, или едкую непереносимую жалость, растерянность, печаль и сожаления. (Нам некуда спрятаться и негде «отлежаться». Наш внутренний ребенок по-прежнему нуждается в защите и одобрении и это нормально и правильно, таковы его особенности как составляющей нашей внутренней психологической структуры. Можно до Второго пришествия твердить о «хорошем родителе самому себе» как идеальном решении вопроса безопасности и независимости, но. Честно сказать, мне так и не повезло увидеть этот вариант воплощенным кем-либо в полной мере.) Кстати, осуществление именно этого «идеала» в семейных отношениях, когда позиции и роли родителей и детей ясны и определенны, формирует наиболее успешных и «здоровых» в психологическом смысле людей. Как бы ни складывались отношения с родителями в реальности, потребность в этом мифе, если хотите, и силу его воздействия, сознаваемую или нет, отрицать трудно.
 
Здоровая потребность в авторитете, идеале, которая скорее может переживаться как потребность в защищенности кем-то большим, чем ты сам, реализуется в связанности с родителями или фигурами уже во взрослой жизни способными их заменить. Но эти фигуры должны быть чуть больше тебя, в каком-то внутреннем психологическом смысле. О родителях хорошо бы заботиться, но учить и « воспитывать» их, давая этим невольно и с самыми лучшими намерениями, понять, что их опыт жизни малопригоден, занятие вредное и пустое. И это нормальный, обычный, ход вещей, заложенный в нас изначально, и в нашу биологическую и в психологическую природу, одна из составляющих внутренней упорядоченности и устойчивости.
В психотерапии, особенно продолжительной, воспроизводятся отношения зависимости, отношения с властью и авторитета-ми, путь возрастающей самостоятельности, который каждый проходит по мере взросления. Это происходит и на символическом уровне отношений, где терапевт занимает место важнейших фигур в жизни клиента и первое место принадлежит родительской, заботящейся или отвергающей фигуре. И это отражение реальной жизни любого человека теперь уже на ином, символическом уровне.
Этот же порядок вещей отражается в отношениях учитель-ученик в более или менее мягкой форме. Психотерапия — это особый вид деятельности, специальность, в которую и приходят не так, как в любую другую профессию, и растут в ней иначе. Я подозреваю, что хорошее обучение психотерапии неизбежно формирует перенос, наверное, прежде всего детско-родительский, и должно пройти не мало времени, чтобы его влияние исчерпало себя. Как в жизни: рост процесс медленный. И если принимать все сказанное во внимание, то терапия учеником учителя тоже несет какой-то дестабилизирующий момент, независимо от степени его осознавания. Просто в силу установившемуся в жизни порядку вещей. Возможно, где-то здесь надо искать источник растерянности, неуверенности и смутного дискомфорта, которые могут сопровождать терапевтическую работу со своим учителем. Вполне возможно, что со мной мало кто согласится , или вообще все это имеет значение только для меня. Тем не менее, я рада, что смогла поговорить об этом, для меня во всем этом много жизни, любопытства и чего-то очень личного.

 

СЛУЧАЙ О ТОМ, КАК СТАТЬ ПОСЛУШНЫМ.

Это эссе в 1996 году получило награду круглого стола писателей Калифорнии. Его автор, Рут Ламберт является гештальт-терапевтом, она училась вместе с Арнольдом Бейссером в Институте Гештальт-терапии в Лос-Анджелесе. Поскольку д-р Бейссер является вдохновителем этого эссе, нам показалось, что оно могло бы следовать за его статьей «Парадоксальная теория изменений».
 Джо Уисонг
Редактор «Гештальт-журнача»

Не следуй послушно в тот мрак кромешной ночи,
Старость должна пылать и ярится на исходе дня;
Пошли гнев и ярость умирающему свету.

Я впервые прочла строчки Дилана Томаса, обращенные к умирающему отцу, когда была подростком, и, помню, что кричала, что есть мочи, собирая воедино любые слова родного языка, приходившие в голову — «ДА!».
Как был он прав, думала я, требуя бороться до самого конца. Это и есть путь, который будет моим, когда придет мое время, это путь который следует иметь каждому.
А теперь у меня есть несколько (совсем немного) лет, чтобы поразмышлять над этим. Хотя сейчас с приходом «почтенного возраста» не столь отдаленная конечность, горение и неистовая ярость становятся все менее привлекательными.
На  моем седьмом десятке, побывав близко со многими людьми различного возраста, которые глядели и утили в «тот мрак кромешной ночи», я едва сдерживаюсь от многократных восклицаний: «Да пошли вы все к черту!».
Вероятно, гневная поза служила поддержкой Томасу как сыну. Психотерапевт во мне думает: «Существует один способ избежать боли утраты — сосредоточиться на том, как тот, кого вы теряете, должен вести себя». И если мы отказываемся принять смерть родителей, мы можем, подобно Вуди Аллену, лелеять секрет, лукавое желание, что, хотя «каждый умирает, я надеюсь, что в моем случае будет сделано исключение».
Но как чувствовал бы себя Томас в этом случае в качестве отца? Мы не относимся к числу посвященных в это знание.
Мой собственный отец скончаются неожиданно во сне, когда мне исполнилось девять лет. Какая-то часть во мне, по-видимому, чувствовала себя разгневанной и преданной, но в свои девять я была не в состоянии выразить свое горе, не говоря уже о ярости. И уже никогда ни узнаю, чем это было для него.
В последствие я пережила смерти бабушки, когда ей было   за восемьдесят, матери на восьмом десятке, друзей, коллег и учителей в середине их жизни и молодых клиентов, жестоко отмеченных СПИДом и раком. Большую часть времени я отчаянно хотела, чтобы человек жил и не умирал, однако я стала очень внимательной к тому, чтобы не добавлять ничего от своих собственных нужд к бремени, отягощающему умирающего человека, и дарить ему только безусловную любящую поддержку.
Я пришла к убеждению, что подтверждение жизни не является чем-то не конгруэнтным с принятием своего неизбежного конца; что инстинкт, направленный на выживание, не является несовместимым с окончательным, неохотным согласием с уходом. «Хорошая смерть» может и представляет собой раритет, но никак не является оксюмороном.
Этот кажущийся парадокс мне помогла понять работа и пример одного из последних гештальт-терапевтов, моего учителя, доктора медицины Арнольда Бейссера.
Арни было 25, когда в 1950 году недавно закончившего медицинскую школу офицера запаса военно-морских сил и чемпиона по теннису поразил полиомиелит, парализовавший его ниже шеи. Однако он продолжал идти к семейной жизни, заниматься своей профессиональной карьерой и оказывать влияние на бесчисленных пациентов, студентов и коллег своей мудростью и человечностью. В 1970 году в изящно сжатой «Парадоксальной теории изменений» он высказал интригующую мысль, что самый быстрый путь к изменениям, обеспечивающим рост, идет не через усилия (ваши собственные или других людей), а посредством полного принятия, что за человек находится в нас.
Наши метафоры для здоровья и выживания оказываются теми же самыми, что для поля боя или поглощенного конкуренцией мира бизнеса и спорта. Мы «выигрываем» или «проигрываем». У нас есть «оружие», чтобы «сразиться» с раком. Наши некрологи ежедневно сообщают о павших бойцах, которые «потерпели поражение после длительной борьбы с……». Мы аплодируем тем, кто «успешно» выздоровел и называем их «звездами».
Как долго мы будем считать, что все эти события находятся в нашей власти, что мы в состоянии контролировать их, если только приложим усилия. А затем закроемся от нахлынувшей боли и скорби, если родится ребенок с уродствами, или семья погибнет в авиакатастрофе. В чем-то, по-видимому, была и их ответственность. И если мы только приложим усилия для приобретения сверхсмертельного «оружия», изгоняющего трагедию, произнеся правильные заклинания, то избежим сходной участи.
Неужели вместо оружия у нас нет средств, помогающих исцелиться, прожить нашу жизнь с максимальной полнотой?
Несколько лет тому назад я участвовала в мастерской по использованию визуализации для лечения опухолей — техники, предложенной доктором медицины Карлом Саймонтоном и его коллегами. В ходе работы предлагалось представлять себе танки, расплющивающие раковые клетки, пушки, уничтожающие их и т.д. Когда несколько женщин, включая и меня, запротестовали против воинственных метафор, нам сообщили, что наша реакция является функцией женского сопротивления в отношении принятия собственного гнева.
Однако у нас не было никаких проблем, что касалось принятия и выражения гнева. Помня о некоторых исследованиях, показавших, что мышечное расслабление, вызванное мягким заботливым воображением, расширяет способности иммунной системы, а обратный эффект оказывается справедливым для провоцирующей напряжение враждебной визуализации, мы предложили ряд альтернативных изображений:
«Это сад, в котором вместе растут чудесные цветы и ядовитые сорняки. Мы поливаем цветы и удобряем землю. Мы выкапываем сорняки и распыляем химикалии (не столь сильные, чтобы повредить цветам), но, главным образом, мы заботимся о цветах, наблюдаем за ними среди массы сорной травы и следим садом».
В другой визуализации злокачественные клетки предлагалось увидеть как агрессивные пули. Используя «разбитую запись» техники самоутверждения, мы снова и снова повторяли послание: «Нет, вам никак не попасть… конечно, вы очень хотите, но это не позволено… дверь очень прочная, прострелить ее не получится… замки невероятно крепкие… чтобы вы не сделали, вам не удастся проникнуть. Прекратите это».
В конечном счете раковые клетки убирались вон недовольно ворча: «Мы только теряем время. Давайте исчезнем».
По всей видимости, Арнольду Бейссеру никогда не была свойственна воинственность (embattled). Он никогда не относился с ненавистью к своей инвалидности или угрозе смерти, а поскольку ненависть является обязательной составной частью военного дела, он избегал участвовать в войне. Впоследствии он подвергнулся предписанной ему интенсивной физической терапии, которая по иронии судьбы оказалась не только неэффективной, но и нанесла вред.
Так «потерпел ли он поражение» в своих усилиях выздороветь? Любой, кто знает его или читал его замечательную книгу 1970 года «Полет без крыльев», понимает абсурдность подобного утверждения. Означает ли его смерть в возрасте 60 лет, что он «потерпел поражение в своей долгой борьбе с полиомиелитом». Звучит еще более нелепо. Его жизнь была  ответом инвалидности и потерям, который вдохновляет нас. Он поднялся над трагическими обстоятельствами, став послушным.
Является ли долговечность тем, к чему мы все стремимся? Восхищаемся ли мы розой меньше оттого, что она не живет так долго, как дуб?
Молитва Анонимных Алкоголиков просит о мужестве изменить то, что может быть изменено, о безмятежности принять то, что я не могу изменить, и о мудрости отличать первое от второго. Достижение мудрости вне всяких сомнений является одной из наиболее ценных и важных жизненных целей.
Примирение с нашим отношением по достижении почтенного возраста к облысению, косметической хирургии, изменениям фигуры, пересадке бедер, контактным линзам и т.д. — и, само собой разумеется, смерти — является существенным для безмятежности.
Мы можем, я уверена, дорожить жизнью, без устали работать, чтобы находить исцеляющие средства, облегчающие страдание, и краситься губной помадой, в тоже время признавая истину и красоту слов Будды:
«Все, что имеет свое начало, имеет и конец. Творите свой мир с этой мыслью, и все будет хорошо».
Рут Ламперт — гештальт-терапевт, публицист и педагог, которая на протяжении более 25 лет работала с семьями и индивидами. Они опу6ликовала значительное число статей, глав в антологиях и аудиокассет, также заметок в журналах и газетах, включая юмористические эссе, обзоры книг и описания истории семей. Ее эссе «Случай стать послушным» получило в 1996 году награду круглого стола писателей Калифорнии. В настоящее время она заканчивает свою книгу «Гештальт-терапия глазами ребенка» и работает над профилями женщин в исполнительском искусстве и литературе. Она была приватным профессором школы образования и психологии Университета Пеппердайн, также преподавала в Университетах Нортридж и Доминикс Хилз штата Калифорния и Университете Энтиок и провела более 100 мастерских в США и Европе, включая презентационную мастерскую на Всемирном конгрессе по психотерапии в Вене в 1996 году под названием «Гештальт-подход с детьми и их родителями». Сегодня она занимается частной практикой в Западном Лос-Анджелесе, где является одним основателей и директоров Центра усовершенствования в консультировании и тренинге, специализирующегося на тренингах служб в сфере образовательной психотерапии. Она является матерью четырех детей. Уилен, Лори, Ьрайана и Бетси — имеет пять внуков — Дилана, Остин, Телию, Алекса и Джозефа — и живет в Калвер Сити, штат Катфорния, вместе со своим .мужем. Тони Меролдой.
* Название эссе по-английски звучит как «Case of Going Gentle» и является антитезой последующему эпиграфу из американского поэта Дилана Томаса и стержневой метафорой дальнейшего содержания. Перевод «going gentle» на русский язык не является однозначным и допускает ряд возможностей — «стать послушным, смиренным, покорным, безмятежным». Все эти слова имеют ряд побочных коннотаций в русскоязычном дискурсе. Нами выбран первый вариант — «стать послушным», означающий умение слушать жизнь в ее самых трагических обстоятельствах и от этого становится послушным, т.е. принимающим реальность (Прим. пер.)
Пер. А.Моховикова

ПРАВИЛА ХОРОШЕГО ТОНА В ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ И ПСИХОАНАЛИЗЕ

В последнее время, обучаясь и работая в гештальте, я стал быстро уставать. Соответственно, возникла гипотеза о том, что я не придерживаюсь каких то гештальт-терапевтических правил или наоборот следую им слишком строго. Но каких?
Я стал искать эти правила в литературе и постоянно сталкивался с «двойным посланием».   Гештальт-терапия   «невыражаема», это   больше интуиция,   чем теория,   отношение и правила несовместимы, важна перспектива, а не техника. Вершиной моего недоумения явилось определение К. Наранхо гештальт-терапии — как атеоретического эмпиризма.   Это напомнило мне дзеновскую поговорку: «Знающий не говорит, говорящий не знает». Тогда о чем все это?
Этот парадокс связан с тем, что с легкой руки Ф. Перлза в гештальт-терапии длительное время было наложено «табу» на концептуализацию, философствование и теоретизирование, как на «слоновье и собачье дерьмо». Вспомним знаменитый призыв: «Потеряй  свой  разум и отдайся своим чувствам». Это табу, как впрочем, и всегда в жизни, привело к формированию одной из важных «дыр».
В   современной  гештальт-терапии  это  концентрация     на терапевтическом процессе цикла-контакта пациента и психотерапевта, в ущерб обозначению условий и возможностей возникновения этого процесса. А таковыми и являются правила гештальт-терапии, мирно «лежащие под сукном». Чтобы облегчить себе задачу, в качестве альтернативной модели я выбрал психодинамическую психотерапию,  а именно, хорошо описанные четыре психоаналитических правила.
 Психоанализ — правило свободных ассоциаций
Фундаментальным правилом     психоанализа   является   правило свободных ассоциаций.   Техника свободных ассоциаций рассматривается многими психоаналитиками, как самое важное достижение психоанализа.
Предоставлю слово 3.    Фрейду:    «… пациент должен соблюдать фундаментальное правило психоаналитической техники. Это следует сообщить ему в первую очередь. Есть одна вещь, прежде чем вы начнете. То, что вы расскажете мне, должно в одном отношении отличаться от обычной беседы. Как правило,   вы старается провести связующую нить через все ваши рассуждения и исключаете побочные мысли, второстепенные темы, которые могут у вас возникнуть, чтобы не отойти слишком далеко от сути. Однако сейчас вы должны действовать иначе». И далее. «Вы будете испытывать желание сказать себе, что то или иное не относиться к делу, или совершенно не важно, или бессмысленно и потому нет необходимости об этом говорить. Вы никогда не должны поддаваться этой критической установке, наоборот несмотря на нее. вы должны сказать это именно потому, что чувствуете отвращение к этому. …. Так, что говорите все, что бы не приходило вам в голову». Далее Фрейд приводит метафору путешественника, сидящего в вагоне поезда и рассказывающего обо всем, что он видит в окне.
Ассоциации рассматриваются   психоанализом,   как индикаторы бессознательного пациента, доступные для интерпретации аналитика. По сути, Фрейд призывает к снятию контроля Супер-Эго. Это похоже на то,  что происходит во сне или трансе, а известно, что сновидения Фрейд считал «царской дорогой» в бессознательное, и тогда: «… когда отбрасываются сознательные целевые идеи, то контроль за текущими идеями берут на себя скрытые целевые идеи», что в конечном итоге и лишь позволяет работать с бессознательным клиента». В мировой культуре можно наблюдать много аналогичных примеров: «карнавалы» в европейской культуре, «суфийские пляски» у мусульман, «совместные молебны и песнопения» у христиан, «випассана» у буддистов.
В настоящее время в современном анализе ведутся споры не столько о самом правиле, сколько о его точной формулировке и степени строгости в его соблюдении. Я приведу несколько современных трактовок.
Штерн говорит, что кабинет аналитика подобен подводной рубке подводной лодки, и просит пациента смотреть в перископ.   Шафер пишет о следующем: «Я ожидаю, что вы будете рассказывать мне о себе во время каждого посещения. По ходу рассказ вы заметите, что воздерживаетесь от высказывания некоторых вещей». И продолжает: «По сравнению с вопросом «Что приходит на ум?» концептуально и технически более точно модели действия соответствует вопрос «Что вы думаете в связи с этим? или «Что вы теперь с этим связываете?».
«С открытием свободных ассоциаций родилось лечение разговором, как отражение спонтанности личности и свободы мнения», — пишут Томе и Кехеле.
Ассоциации — это тот материал, в который аналитик своими интерпретациями что-то добавляет, с одной стороны, поддерживая диалог, а не монолог, а с другой стороны, как писал Фрейд: «Делиться с пациентами знаниями об одном из своих построений». Критерием успешности здесь является по мнению Спенса то:  «…что каждый из участников делает свой вклад в развитие языка, отличающегося от повседневной речи».
Ранее считалось, что когда пациент способен свободно ассоциировать, цель лечения достигнута. Так и напрашивается на ум, что критерием успеха терапии является шизофазия клиента. Но современный анализ считает, что большая внутренняя свобода клиента может проявляться по разному. Например, в молчании или действиях, даже в частичном отказе рассказать все (reservatio mentalis). Но если на начальном этапе терапии под этим нежеланием лежит страх осуждения,   то ближе к завершению,   это является выражением нормальной для здорового человека   потребности в самоопределении, независимости, здоровой индивидуализации.
Гештальт-терапия — правило концентрации на настоящем
Несмотря на то, что гештальт-терапия по сути свободолюбива, тем не менее,   к психоаналитической инструкции   пациенту, как например по Альтману: «Вам дается право говорить здесь все что угодно», — гештальт-терапевт добавил бы определенные ограничения. «Мне бы хотелось, чтобы вы говорили преимущественно о том, что происходит с вами здесь и сейчас, о чем вы думаете, что вы чувствуете в беседе со мной», — этой инструкцией я начинаю первую встречу. Таким образом, я суживаю жизненное пространство клиента, концентрируя его внимание на настоящем.
Манифест гештальт-терапевта в понимании К.   Наранхо звучит следующим образом: «Для гештальт-терапевта нет другой реальности, кроме вот этой самой, сиюминутной, здесь и сейчас. Принятие того, какие мы здесь и сейчас, придает ответственность за наше истинное бытие. Противное — это уход в иллюзорность». Так же как правило свободных ассоциаций является отправной точкой интерпретации бессознательного материала клиента психоаналитиком, правило концентрации на   настоящем,   является единственно возможным условием (процедурой) работы на границе контакта.
В то же время, в худшем своем варианте правило свободных ассоциаций может привести к принудительной исповеди и стремлении получить наказание, так же как прямое следование правилу концентрации на настоящем может быть всего лишь способом избеганием боли потери или страха приобретения. Левенштайн сообщает о пациенте, который сказал: «Я собирался свободно ассоциировать, но я лучше скажу вам, что я на самом деле думаю».
Правило «здесь и сейчас» это не что иное, как единство предписания и условия, способствующего пациенту в прямом выражении своих чувств, мыслей, переживаний, что только и ведет к осознанности, как цели терапии. Терапевт же в данном случае выступает и как создающий условия, и как фигура, перед которой пациент ответственен. Для гештальт-терапевта не имеет большого значения содержание воспоминаний или фантазий. Для него скорее представляет интерес, что заставляет пациента выбирать прошлое или будущее, как это соотносится с настоящим содержанием переживаний, какого выбора избегает пациент, игнорируя функцию «Это». Ведь свободное осуществление выбора возможно лишь в настоящем. Таким образом, для гештальт-терапевта диагностическим симптомом будет избегание настоящего, для психоаналитика — неудача свободных ассоциаций.
Это правило поддерживается тремя техническими приемами. В первом случае, это будет простое напоминание пациенту о необходимости выражать свои чувства и мысли, возникающие в поле сознания. В более прямой форме это упражнение на «континуум осознанности». Во втором — это по К. Наранхо «презентефикация» прошлого или будущего, как имеющего место «здесь и теперь». Таким образом, построена и работа со сновидениями в гештальт-терапии. И наконец, мы можем привлечь внимание пациента к смыслу его повествования, акцентируя внимания на трансференции, как препятствия на пути создания человеческих «Я-Ты» отношений.
С точки зрения современного психоанализа, пребывание для клиента в «здесь и сейчас» взаимоотношениях с психотерапевтом есть не что иное, как сильнейший катализатор формирования трансферентного невроза. Гештальт-терапевт, работая на границе контакта,    использует формирующийся трансферентный невроз   для ассимиляции пациентом своей актуальной потребности, спроецированной на психотерапевта. В то же время, это и прекрасная возможность для личностного роста терапевта. Каждое отношение — это смесь реального взаимоотношения и явления трансфера, так как перенос строится на реальных характеристиках.
Необходимо отметить, что Ф. Перлз, с естественной для него восторженностью, говорил о правиле «здесь и сейчас», не только, как о психотерапевтическом условии, но и как о принципе жизни, позволяющем избегать спекулятивных интерпретаций происшедшего и токсических страхов и опасений по поводу будущего. Это нашло выражение в метафоре Ф. Перлза о челноке, постоянно снующем вперед и назад, и лишающим нас возможности проживать свою жизнь. И действительно, в ряде восточных учений основным условием пробуждения является способность ученика оставаться в настоящем, отдаться потоку актуальных переживаний, находиться в постоянном контакте с единственной реальностью нашей жизни — настоящим.   Чаньский наставник Линьзци Хуэйчжао из Чжэньчжой обращаясь к собранию сказал: «Изучающие Путь! Дхарма (истина, закон) не нуждается в   специальной  практике (морально-психологического совершенствования).    Чтобы постичь ее, необходимо лишь обыденное не-деяние, испражняйтесь и мочитесь, носите свою обычную одежду и ешьте свою обычную пищу, а когда устанете — ложитесь спать. Глупый будет смеяться надо мной, но умный поймет!».
Но есть и другая реальность — это реальность наших воспоминаний, фантазий, представлений. С точки зрения моего внутреннего мира, секундная  стрелка на часах напротив и мое спокойствие не менее значимы для меня, чем моя радость или печаль по поводу встречи с супервизором. Ведь даже один раз нельзя войти в одну и ту же реку. Настоящее — всегда вернувшееся прошлое.
К чему может вести слепое следование этому правилу? То, что предъявляет клиент на границу контакта, вне отношения к актуальности происходящего в кабинете, может расцениваться психотерапевтом, как не имеющее терапевтической ценности и игнорироваться.   То есть часть личностного опыта клиента остается за пределами терапии. Мы лишаем клиента при «диком» следовании этому правоту возможности отреагирования своих переживаний и боли. Мой опыт говорит о том, что до тех пор, пока не произошло отреагирование, работа с содержанием не только не полезна, но даже вредна и очень часто вызывает недоумение, а порой и агрессию у пациента. Пример
Я вспоминаю, как на приеме у меня сидела пожилая деревенская женщина и, смотря куда-то вдаль рассказывала о смерти своего мужа. Я в духе гештальт-терапии спросил: «Зачем я Вам нужен?» Она с обидой ответила: «Я просто хочу Вам рассказать». Мне стало стыдно. Иногда не плохо дать возможность клиенту просто рассказать, а себе просто послушать. Р. Резник определяет эту «простоту», как феноменологический подход, проявляющийся в «истинном интересе и огромном уважение к опыту индивида» и относит его к решающему процессу в гештальт-терапии.

Психоанализ — правило нейтральности
Используя словарь Лапланш и Понталис можно узнать, что правило абстиненции или нейтральности звучит следующим образом: «Это правило, согласно которому аналитическое лечение должно быть организовано так, чтобы гарантировать, что пациент находит как можно меньше замещающих удовлетворений для своих симптомов».
Каким образом можно лишить клиента замещающих удовлетворений для симптомов? Классический психоанализ рекомендует психоаналитику быть нейтральным в общении с клиентом.  Занять, образно говоря, «нулевую социальную позицию». Современный психоанализ призыв к нейтральности рассматривает в следующих аспектах:
1. при работе не следует искать для себя преимуществ
2. чтобы  избежать  терапевтических амбиций, следует отказаться от гипнотических техник
3. при решении проблем целей не следует руководствоваться собственными ценностями
4. при контрпереносе аналитик должен отказаться от любого    скрытого удовлетворения собственных инстинктивных   желаний
Какова история этого правила,   пронизывающего   современную психотерапию в формулировке «безоценочного слушания»? Фрейд пришел к правилу абстиненции после работы с женщинами, страдающими истерией. Он столкнулся с их желаниями конкретных любовных взаимоотношений. И здесь он сознательно занял противоречивую позицию. С одной стороны, Фрейд не позволял себе грубо отказывать в притязаниях женщины, естественно если ситуация не переходила социальные рамки, с другой стороны, и не шел на поводу ее желаний. Такая позиция создавала, как писал Фрейд «…силы, заставляющие ее работать и добиваться изменений. Но мы   должны остерегаться потакать им, используя заменители». Позже, а именно в 1916 году, Фрейд писал: «Информация, которая нужна для анализа, будет дана при условии, что у него (пациента) есть особая эмоциональная привязанность к врачу; иначе он замолчит, как только заметит хотя бы одно свидетельство равнодушия».
Как же соединить неоднократно высказываемые Фрейдом правила нейтральности, анонимности психоаналитика и призыв к эмоциональной вовлеченности? Я думаю, что это примирение теоретически невозможно, а практически неизбежно. В чем причина этой внутренней противоречивости?
Психоанализ был научный проект, преследовавший цель свести к минимуму вклад экспериментатора в научный эксперимент и требовавший от  аналитика   изоляции от клиента.   Отсюда вытекает правило кушетки, отсутствие невербального контакта,  безоценочность,     запрет     на эмоциональный отклик у психотерапевта, то есть, все то, что называется нейтральностью. Однако, пациент не собака Павлова, а психоаналитик не фистула и мензурка с делениями, что требует от психотерапевта живого человеческого участия, а это формирует привязанность у клиента и влияет на течение ассоциативного процесса, что для Фрейда, как ученого, было трагично
Современный психоанализ признает,  что  правило  нейтральности оказало неблагоприятное развитие на психоаналитическую технику.  Оно лишило аналитика искренности, честности, в конце концов, человечности. Возможно, это правило послужило запускающим фактором развития гуманистического направления в психотерапии с особым акцентом на равноправии и диалоге. В 1981 ни один член АПА не высказался в пользу строгой аналитической нейтральности.  Сейчас аналитики считают, что допустимо удовлетворять в большей или меньшей степени потребности пациента, что способствует созданию терапевтического альянса. Это может быть одобрение или вознаграждение.   Важно,   чтобы эти действия не принимались ошибочно клиентом в качестве сексуального символа.

Гештальт-терапия — правило присутствия
Проводя небольшое исследование, посвященное факторам успешности психотерапии,  я катамнестически опросил несколько пациентов, задавая вопрос: «Что на Вас оказало наибольшее позитивное влияние в процессе психотерапии?»   Эти   факторы   оказались   следующими   (дословно): невмешательство терапевта, расширение взгляда, вера в психотерапевта, искреннее желание терапевта помочь, способность выслушать, внимательность, искренний интерес, переосознание,    прочувствование,    примирение с реальностью, отсутствие страха у терапевта, доверие, раскрытие себя. На вопрос к группе психологов: «На кого это похоже?» — группа ответила: «На бога». Что же делать в сессии со всем «дьявольским» в нас?
Правоту нейтральности в психоанализе,   позволяющему  терапевту избежать «божественного и дьявольского», противостоит правило присутствия в гештальт-терапии. Это самое значительное различие между психоанализом и гештальт-терапией.   Правило присутствия формулируется мной следующим образом:   «Я позволяю себе в контакте с клиентом быть не только психотерапевтом, но и человеком, имеющим право и любить и ненавидеть». Конечно, все мои чувства, мысли и переживания, возникающие в кабинете, я не пытаюсь открыть клиенту, но я имею право приоткрыть ему дверь в свой мир, пустить его к себе и посмотреть, что он будет там делать.
Пример
После года работы с пациенткой я в сотый раз услышал: «Доктор мне опять плохо». Моему терпению пришел конец, я опустил голову и глубоко задумался, после чего пациентка спросила: «Что с вами?», — я ответил: «Мне грустно». И сколь велико было мое удивление,    когда я увидел удовлетворенную, даже радостную улыбку на ее лице и услышал следующие слова: «Да не расстраивайтесь доктор, все будет хорошо». Я думаю, что это стереотипное поведение, которым она на протяжении жизни добивается внимания и поддержки, манипулируя симптомами, вызывая горечь и боль в других. Но это интерпретация не избавила меня от реальной грусти, но позволила проанализировать нам, как пациентка строит контакт, стремясь получить поддержку, а взамен получает одиночество.
Важной особенностью правота присутствия есть не игнорирование и подавление психотерапевтом своих характерологических особенностей и отношений, а осознавание и использование их на границе контакта. Гештальт-терапевт предъявляет пациенту свои человеческие реакции, как необходимую часть реального мира. Это позволяет пациенту увидеть себя через мир психотерапевта, что обозначается в гештальт-терапии как «интегрированная обратная связь». Если же психотерапевт пренебрежет этим, он создаст дистанцию и лишит сам себя возможности развития и изменения.
Я приведу ряд примеров интервенций в основе которых лежали мои собственные чувства. Эти реплики со слов пациентов явились  наиболее запомнившимися в сессиях.
«Я не чувствую себя рядом с Вами мужчиной». «Я чувствую себя беспомощным и не знаю, что сейчас говорить». «Я злюсь на Вас, ведь я Вам сказал комплимент, а Вы отвернулись от меня и начали говорить что-то несущественное». «Сейчас я чувствую себя гордым и сильным, ведь ты такой слабый и неопытный». «Я тоже боюсь».
Я  понимаю,  что  эти  фразы  могут  оказаться  всего  лить контртрансферентными, то есть не соответствовать действительным отношениям или повторять мое прошлое (Гринсон Р. 1967). А возможно и нет. В этом и заключается вся   парадоксальность   «ответственности   и спонтанности» психотерапевтического взаимодействия в гештальте.    Если следовать  хорошо известной истине,   что лечит не метод, а личность психотерапевта, то именно гештальт-терапия позволяет и даже предписывает терапевту правилом присутствия предъявлять не только свои знания и умения, но и себя как личность на границе контакта.   И тогда действительно гештальттерапия может стать гештальт-жизнью.
Кстати, изучая самоотчеты пациентов Фрейда, биографы обнаружили, что он позволял себе одалживать деньги пациентам, кормил их, работал в долг. Это позволило современным психоаналитикам заявить, что Фрейд собственно не был фрейдистом. Как вы думаете, кем же он был? Ну, конечно же …

Психоанализ — правило контрвопроса
На протяжении всего развития психотерапии психотерапевты делились на два лагеря, имена которым: гипнологи и психоаналитики, директивные и недирективные,    поведенческие    и    гуманистически-ориентированные, фрустраторы и поддерживающие; что метафорично можно обозначить как советчики и молчуны.
История эта началась с 1918 года, а может быть и гораздо раньше. Правило «никогда не отвечать на вопросы пациента» сформулировал Ференци.
«Я сделал правилом, когда бы пациент ни задавал мне вопрос или не обращался с просьбой о какой-либо информации, отвечать контрвопросом: что его натолкнуло на этот вопрос? Если бы просто ответил ему, то импульс, вызвавший вопрос, был бы погашен ответом. С помощью же указанного метода интерес пациента направляется на источник его любопытства, и когда его вопросы рассматриваются аналитически,   он почти всегда забывает повторить свои первоначальные расспросы, показывая тем самым, что они были фактически неважны и их значимость заключалась в том, что они были средством выражения бессознательного».
Таким образом, Ференци полагал, что контрвопросы позволяют ему быстро добраться до бессознательных детерминант, до латентного смысла, содержащегося в вопросе. Типичный стереотипный ответ психоаналитика на вопрос пациента, исходя из правила Ференци звучит: «Что заставляет вас задавать этот вопрос?» Интересно, что в жизни, когда мы начинам вести себя подобным образом — это может вести к плачевным последствиям. Итак, что лежит в основании этого правила? Психоаналитики считают:
1.Ответ на вопрос представляет собой неприемлемое удовлетворение инстинктов пациента, препятствующее аналитическому процессу. Предполагается, что если аналитик отвечает, существует опасность, что пациент и далее будет задавать вопросы и в конечном итоге вопросы превратятся в сопротивление, которое спровоцировал сам аналитик.
Пример.
Вспоминаю случай с Дашей. Каждый раз на ее вопрос: «Все-таки чем я болею?» — я подробно рассказывал о патогенезе, этиологии и клинике неврозов. В результате на определенном этапе, каждая сессия начиналась утверждением: «Доктор, мне плохо, помогите, я не верю, что вы говорили о том, что я сама что-то могу изменить — это болезнь которая течет сама по себе», — и я опять в который раз начинал рассказывать о неврозах. И эта игра, пока я ее не понял, продолжалась полгода. Результатом явился мой взрыв: «Ладно, принимайте дальше лекарства и на этом закончим психотерапию», — и только после этого появился маленький прогресс. Вот к чему привели мои «честные» ответы на «честные» вопросы клиента.
2. Если психотерапевт отвечает на вопросы, касающиеся его личной жизни, то это разрушает терапевтическое инкогнито аналитика или раскрывает его контрперенос, нарушая развитие переноса. Порой это действительно так, но эту фразу можно было бы продолжить иначе: «… но это может вести и к формированию человеческих отношений».
Теперь попытаемся взглянуть на эту проблему с позиции клиента. Я прихожу к человеку за помощью, мне плохо и я спрашиваю: «Что мне делать, я совсем запутался?» А в ответ: «Откуда я знаю, ведь вы себя знаете лучше, чем я», — иди более мягкий вариант: «Давайте подумаем вместе». Можно представить, что чувствует человек, лишившийся последнего пристанища. Ведь пациент не знает о «соглашении», которое существует среди психотерапевтического сообщества: «Советов не давать, на вопросы не отвечать». Он мыслит нормальными житейскими категориями, где ответ вопросом на вопрос является признаком плохого тона.
X. Кохут сформулировал это следующим образом: «Молчать, когда вам задан вопрос, — значит, быть не нейтральным,  а грубым. Само собой разумеется, что — в особых клинических обстоятельствах и после соответствующих объяснений — во время анализа бывают моменты, когда аналитик не будет пытаться ответить на псевдореалистические запросы, но вместо этого будет настаивать на расследовании их трансферентного смысла».
По воспоминаниям Блантона во время его собственного анализа у Фрейда, он часто спрашивал его о его научных взглядах. Согласно Блантону, Фрейд отвечают на его вопросы прямо, без всяких интерпретаций. Очевидно, для него это проблему не составляло.
Завершая этот раздел, я приведу анекдот, показывающий, что кандидаты следуют этому правилу особенно строго. Незадолго до окончания своего первого интервью кандидат говорит своему первому анализируемому: «Если у вас еще есть вопросы, то задавайте их сейчас. Со следующего сеанса и в дальнейшем я буду связан принципом воздержания и не смогу больше отвечать на ваши вопросы».

Гештальт-терапия — правило диалога
Одной из основных задач гештальт-терапии ф. Перлз считают «попытку превратить терапевта из фигуры, облеченной властью, в человеческое существо».    Если следовать в работе психоаналитическому правилу контрвопроса, мы создаем двойной стандарт: психотерапевт имеет право фрустрировать вопросы клиента, но сам при этом требует ответов на свои.
Ф.Перлз писал: «Не легко разобраться в этой неувязке, но если терапевт разрешил парадокс работы одновременно с поддержкой и фрустрацией, методы его работы найдут уместное воплощение. Конечно, не только терапевт имеет право задавать вопросы. И невозможно даже перечислить всею, что пациент осуществляет с их помощью.   Его вопросы могут быть умными и способствующими терапии. Они могут быть докучливыми и повторяющимися… Мы хотим прояснить структуру вопроса пациента, его основания. В этом процессе мы хотим по возможности добраться до его самости. Так что наша техника состоит в том, чтобы предложить пациентам превращать вопросы в предположения или утверждения».
Современная  гештальт-терапия,  поддерживая  призыв  Ф.Перлза призывает терапевта быть аутентичным и полностью погружаться в близкий разговор с клиентом. Отвечать или не отвечать на вопросы клиента, исходя не из предписаний той или иной теории, а из реальной терапевтической ситуации. Основной задачей будет поддержание диалога, как возможности реализации магии встречи двух феноменологий. И здесь рецептов нет. Каждый раз гештальт-терапевт вынужден принимать решение о необходимости поддержки в форме ответа на вопрос клиента или конфронтации в форме конгрвопроса.
Сегодня в гештальт-терапии точки зрения по поводу степени открытости феноменологии терапевта существенно расходятся. Так, Р. Резник считает, что если теория позволяет терапевту приоткрывать небольшую часть своего опыта — это еще не диалог. Такая терапия не может быть объединена с гештальтом. С. Гингер, говоря об отношении «симпатии», рекомендует сообщать и показывать клиенту то, что ощущает психотерапевт лишь только с точки зрения продвижения терапии. Для меня более близка вторая позиция. Единственным исключением здесь является работа с пациентами,    страдающими психотическими расстройствами. Основная задача заключается в поддержании контакта, не побоюсь этого слова, любой ценой, ведь нередко это вопрос жизни и смерти.
К. Наранхо занимает позицию близкую к психоаналитической: вопрос — это форма манипуляции, не выражающая переживания спрашивающего. Вопросы уводят содержание терапевтического взаимодействия     от содержательности. Он даже советует применять правило отказа от вопросов (в особенности почемучных). Однако, истинный диалог — в экзистенциальном «Я-Ты» Буберовском смысле, а по мнению Р. Резника он является базисным основанием гештальт-терапии. не возможен без вопросов, которые нередко скрывают переживания. Где же выход?
Техническим приемом будет переформулирование вопроса в утверждение. Например: «О чем вы думаете? Меня беспокоит, что вы чувствуете ко мне, и я бы хотел об этом знать». Вторая возможность — это безотносительно того, отвечает терапевт или  нет, передать свое отношение к вопросу:   «Вы спрашиваете, а я отвечать не буду» или: » Ваш вопрос затронул меня за живое, и я боюсь на него ответить». Самое важное для гештальт-терапевта быть свободным. Каждый раз решать отвечать или не отвечать, исходя из контекста диалога.
С рядом своих наблюдений я хотел бы поделиться. Если я работаю на границе контакта, то более предпочтительно отвечать на вопросы клиента. Нередко в этой ситуации вопросы носят конфронтационный характер и как бы проверяют мою способность быть искренним и честным. Здесь пациент модулирует  гештальт-эксперимент для психотерапевта. Для меня же важно вовремя перейти к его анализу. Что произошло с клиентом, после того, как я ответил? Нередко можно услышать: «Вы такой же, как все». Или с точность до наоборот. Это прекрасная возможность осознавания клиентом особенностей построения контакта в реальной жизни. В данном случае психотерапевт выступает и как моделирующая фигура, показывающая на собственном примере способность быть откровенным, чувствующим, ответственным, а иногда и противостоять явному хамству, и в тоже время индикатором трансферентных отношений,  препятствующих экзистенциальной встрече. Работая же с внутренними феноменами (незаконченные действия), более целесообразно использовать технику контрвопроса. При этом не забывая о прекрасной возможности демонстрации клиенту, как его незаконченные дела формируют актуальные переживания,  оценки и сопротивления в форме вопросов. Здесь, конечно, нет места фрейдовскому «почему», а вступает в силу перлзовское «что и как?». Мои варианты выглядят следующими образом:
1. Что заставляет Вас спрашивать об этом именно сейчас?
2. Как Ваш вопрос связан с тем, что мы говорили прежде?
3. Что Вас беспокоит?
4. Какое отношение Ваш вопрос имеет ко мне?
Таким образом, в гештальт-терапии поддержание диалога это способ построения равноправных отношений. И в отличие от психоанализа, где психоаналитик во время работы выступает «отцовской фигурой», наделенной властью и ответственностью, гештальт-терапевт,   поддерживая диалог, разделяет ответственность между собой и пациентом, моделируя ситуацию сходную с реальной жизнью.
В завершении хочу отметить, что одно из испытаний гештальт-терапии заключается в том, что терапевт в диалоге одновременно выступает и как профессионал и как «обнаженная человеческая сущность» (Наранхо К.. 1993) и каждый раз приходится решать — отвечать или молчать, а результат непредсказуем.

Психоанализ — правило равномерно распределенного внимания
«Подобно тому   как телефонная трубка преобразует электрические колебания телефонной сети обратно в звуковые волны, также    и бессознательное врача по передаваемым ему производным бессознательного способно реконструировать   это   бессознательное, которое определяет свободные ассоциации пациента» — писал Фрейд в 1912 году.
Это утверждение легло в основу правила равномерно распределенного внимания. Позднее эта модель была названа также «теорией зеркала» или «доктриной безупречной перцепции». В основе этой концепции лежали воззрения ассоциативной   психологии   той эпохи, утверждавшие,   что реальность может восприниматься непосредственно и точно.
Современные исследования   доказывают,   что даже ребенок не воспринимает мир пассивно, а конструирует его. Не говоря уже о восприятии психотерапевта с его жизненным опытом, склонностью к рефлексии, теориями, которых он придерживается в работе. Так Хабермас пишет: «…что равномерно распределенного внимания как пассивного слушания без предвзятого мнения не существует». И тем не менее, хотя современную психологическую точку зрения можно представить как: «Без апперцепции нет перцепции», принцип свободно распределенного внимания остается в силе. Почему?
1. Правило создает условия, при которых пациент понимает и чувствует, что его слушают и это «очаровательно». Кому из нас не знакомо удовольствие от того, когда тебя не просто слушают, а слышат.
2. Правило позволяет аналитику в течение длительного времени (в среднем 7 часов в день) быть работоспособным и внимательным. Стремиться понять клиента во чтобы тоне стало, в данном случае, совсем не обязательно. «Оно (свободно плавающее внимание) спасает от напряжения, которое не возможно поддерживать в течение многих часов…» — писал В.Райх, выдвигая концепцию «третьего уха». Фрейд разрешат этим правилом погрузиться аналитику в своеобразный транс, что при определенном опыте даже приятно. Об этом свидетельствует   логически   доведенные   до   абсурда   рекомендации «психоаналитического мистика» Биона. Он рекомендует, для того чтобы достичь состояния сознания, необходимое для проведения анализа надо быть глухим, избегать всякого запоминания, событий определенного сеанса, рыться в памяти. Он приглушает любой   импульс к запоминанию чего-либо случившегося ранее или интерпретаций, которые он сделают до этого. Здесь мы видим полную и окончательную победу над контрпереносом, поскольку Бион не разрешает войти каким-либо мыслям, желаниям, чувствам в свои мысли.
3. Это правило при умелом применении позволяет избежать предвзятости в интерпретации. В. Райх писал: «Если мы напрягаем наше внимание до определенной степени, если мы начинаем выбирать среди предложенных нам данных и особенно хватаемся за какой-то фрагмент, тогда, предупреждает нас Фрейд мы следуем за нашими собственными ожиданиями и склонностями. Естественно возникает опасность, что мы никогда не найдем ничего, кроме того, что были уже готовы найти».
Таким образом, стремлением ортодоксального психоанализа было воспитание психоаналитика подобного «tabula rasa» Что нашло отражение в фундаментальной райховской метафоре «третьего уха» и можно продолжить «третьего глаза», который видит, слышит и воспринимает все абсолютно не предвзято. Но это абсурд, тогда почему столь великие умы …?
Фрейд, как всякий великий реформатор был идеалистом. Он не только хотел, но и считал возможным реализовать в психоанализе вековую потребность человека избавиться от иллюзий в восприятии мира. Особенно хорошо это прослеживается в религиозных и мистических традициях. Вспомним хотя бы понятие майи — иллюзии в древнеиндийской философии.
В современном психоанализе представленное правило    активно дискутируется. С начала 50 годов после выступления Ференци аналитик уподобляется Одиссею. Он находится постоянно между Сциллой требований «…  свободной игры ассоциаций и фантазий, полного погружения в его собственное бессознательное (аналитика)…» и Харибдой необходимости «… подвергнуть представленный им самим и пациентом материал логическому рассмотрению…». Принцип свободно распределенного внимания, согласно выражению Спенса — это миф, в основе которого лежит полная открытость миру — вместо сдержанности: мистическое ожидания слияния и единства между аналитиком и клиентом, как в метафоре Фрейда о телефоне.

Гештальт-терапия — правило любопытства
Пытаясь найти в литературе по гештальту замечания относительно внимательности терапевта в сессии,   я натыкался на типичные советы психоаналитического толка.   Позвольте   своему  я свободно блуждать, избегайте предварительных оценок и интерпретаций, следуйте феноменологии, не пытайтесь рассматривать мир клиента через призму своих теоретических линз и убеждений. Все это было абсолютно правильно, но меня смущало отсутствие живого человеческого участия. Я долго не мог подобрать слово вне моральных категорий, и после обсуждения с коллегами решил, что это, пожалуй, все же прекрасное русское слово-любопытство. На мой взгляд, внимание в гештальт-терапии есть следствие моего интереса к тому, что говорит или делает пациент.
Единственная книга,   из доступных мне,   в которой описывается гештальтистское понимание терапевтической внимательности — это «Практикум по гештальт-терапии» Ф. Перлз, П. Гудмена и Р. Хефферлина. Авторы разделяют то, что принято называть насильственным сосредоточением и подлинно здоровым, органическим сосредоточением. В тех редких случаях, когда оно возникает, его называют привлечением, интересом, очарованием или вовлечением. Субстанцией здорового сосредоточения являются два фактора — внимание к объекту или деятельности и волнение по поводу удовлетворения потребности, интереса   или   желания посредством объекта внимания. Интересен вопрос о том, какие потребности удовлетворяет терапевт, тем самым, поддерживая интерес к пациенту?
Если я «должен» заниматься психотерапией, то хорошо,  если мне удается произвольное сосредоточение превратить в спонтанное и таким образом привлечь все большее количество сил. А если нет? То тогда возникает скука, нередко раздражение, логическое продолжение — это взрыв, но «белый халат» не позволяет  и  тогда  может  возникнуть  то,  что  описывается  как психотерапевтическое «сгорание».
Мой опыт свидетельствует о том, что в процессе терапии, если я призывал себя к внимательности по отношению к пациенту, я совершал над собой насилие.  Нередко это превращалось в пустое глазенне вместо смотрения, в борьбу между «должен» и «хочу» спать, кушать, рисовать, скучать, танцевать и т.д. Выходом здесь являлось развитие способности оставаться в течение неопределенного времени в состоянии пустоты.
До тех пор пока ум пребывает на уровне относительности.
Он не может покинуть чертоги тьмы.
Но стоит ему потерять себя в Пустоте,
И он тут же возносится на престол просветления.
Император У династии Лян
Ф. Перлз обозначал это как «творческое безразличие», когда не принято решение в какую сторону двигаться, когда нет предпочтения. Это — «точка предразличия». Моя пауза перед началом действия через некоторое время приводила к прогрессивному формированию фигуры на фоне.   Такое формирование   сопровождалось волнением, нередко и с вегетативными проявлениями. Все окружающее отступало на второй план, уходило в фон, действительно возникало любопытство и «хороший гештальт» становился «хорошей сессией». Этот процесс   авторы   практикума описывают как спонтанное сосредоточение», Б.Резник обозначает как включенность». Он рекомендует    «допустить    в    себе чувство осознания хаотической бессмысленности окружающего», быть более снисходительным к себе, не слишком сурово подавлять отвлечения (фон) и не мучить себя долженствованием. И все же, спонтанное сосредоточение как результат любопытства,   требует   от   гештальт-терапевта  достаточно   больших энергетических затрат.   Правило свободно   распределенного   внимания объясняет способность психоаналитиков принимать 6-7 пациентов в день.
Кроме этого в основе осознавания, как достаточного условия успеха терапии, лежит также способность к сосредоточению у пациента. Ф. Перлз считал осознавание смутным двойником внимания. Он писал, что невротик буквально не может сосредоточиться, так как постоянно пытается обратить внимание на более чем один стимул.  Он не способен организовать свое поведение, так как утратил возможность сосредотачивать внимание на ощущениях, как знаках актуальных потребностей организма. Он не может быть вовлеченным в то, что он делает, чтобы завершить гештальт и перейти к новому. В основе всех этих недоразумений лежит неспособность отдаться потоку переживаний, проявить свое органическое любопытство. Клинически это  расценивается,  как рассеянное внимание или даже соскальзывание. атактичное мышление у психотических больных.
Ведь, чтобы выделить фигуру из фона, надо как минимум обладать способностью пребывать некоторое время в состоянии внимательной неопределенности.   Отсюда характерные жалобы больных неврозами на неспособность сосредоточиться, стоять в очередях, желание постоянно двигаться. Нередко задачей гештальт-терапевта является техническое обучение пациента способности слушать, видеть, обонять и осязать. В теории это называется возвращением функции «Ид». Перлз писал: «Он (пациент) сам узнает, что означают его реальные действия, фантазии и игровые действия, если только мы привлечем к ним его внимание. Он сам обеспечит себя интерпретациями». Не зря первое название гештальт-терапии было терапия концентрацией.
В общем виде, авторы практикума рекомендуют «найти определенный контекст и затем, все время придерживаясь его, допустить свободную игру фигуры и фона, избегая пристального «глазения» на сопротивления, но и не давая пациенту возможности блуждать где угодно».
Таким образом, насильственное внимание формирует скудную фигуру, свободно распределенное внимание путь к хаосу, объект же спонтанного сосредоточения становится все более    собой,    он детализирован, структурирован, любопытен и жив. Это ведет меня как терапевта к полноценному циклу контакта, как цели гештальт-терапии
****
Чтобы несколько развеять серьезность вышеизложенного, позволю себе представить эти правила следующим образом:
1. Клиент избегает настоящего, стремясь не признать мощь    интеллекта гештальт-терапевта;
2. Гештальт-терапевт избегает настоящего, потому что изначально свободолюбив;
3. Пребывание в настоящем мучительно   для   гештальт-терапевта неизбежностью встречи с клиентом;
4. Пребывание в настоящем так же мучительно и для клиента неизбежностью очарования гештальт-терапией.

ПАРАДОКСАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ ИЗМЕНЕНИЙ.

Эта короткая статья «Парадоксальная теория изменений», исключая работы самого Фредерика Перлза, относится к источникам, наиболее часто цитируемым в литературе по гештальт-терапии. Впервые она была опубликована в 1970 году в книге Фэджена и Шеферд «Гештальт-терапия сегодня» (Harper Colophon Book)
Почти полвека, главную часть своей профессиональной жизни в психотерапии, Фредерик Перлз провел в конфликте с академической психиатрической и психологической общественностью. Он бескомпромиссно трудился в своем собственном направлении, которое часто вступало в схватки с представителями принятых и умеренных взглядов. В последние несколько лет, однако, Перлз и его гештальт-терапия обнаружили неожиданную гармонию с весьма большим сегментом поля, включающего теорию психического здоровья и профессиональную психотерапевтическую практику. Эти изменения произошли не потому, что Перлз модифицировал свою позицию, хотя его  работа и претерпела некоторую трансформацию, но из-за того, что направления и положения этого поля придвинулись ближе к нему и его работе.
В конфликте Перлза с существующим порядком вещей содержатся семена его теории изменений. Он не описывал специально эту теорию, но она находится в основе большинства из его работ и подразумевается в практике техник гештальт-терапии. Я буду называть ее парадоксальной теорией изменений по причинам, которые далее станут очевидными. Говоря кратко, она состоит в том, что изменение происходит тогда, когда человек становится  тем, кем он есть, а не тогда, когда он старается быть тем, кем не является. Изменения не возникают посредством принудительной попытки самого индивида или другого человека изменить его, но они происходят, если тот находит время и силы быть тем, кем он есть — полностью отождествить себя с тем, что происходит с ним в настоящем. Отрицая какую-то особую роль агента изменений, мы делаем возможными осмысленные и регулярные изменения.
Гештальт-терапевт отвергает за собой роль «делателя изменений» («changer»), его стратегией является поощрять и даже настаивать на том, что пациент есть там, где он есть, и кем он есть. Он полагает, что изменение не возникает благодаря «старанию», принуждению, убеждению или посредством инсайта, интерпретации или других аналогичных средств. Оно появляется скорее всего, если пациент, по крайней мере, на мгновение отказывается от того, кем бы он хотел стать и пытается быть тем, кем он есть. Данное предположение основано на том, что человек должен стоять в каком-то одном месте и иметь надежную опору, без которой двигаться дальше трудно или совсем невозможно.
Приходящий к терапевту и стремящийся к изменениям человек, находится в конфликте, по крайней мере, с двумя деликатными интрапсихическими образованиями. Он постоянно мечется между тем, кем он  «должен быть», и тем, кем он думает, он «является», так никогда до конца ни с  одним из них ни отождествившись. Гештальт-терапевт просит пациента целиком идентифицировать себя с соответствующими ролями, в каждый, момент времени с только одной из них. И с какой бы роли пациент ни начал,  вскоре он переходит к другой. Таким образом, гештальт-терапевт просто поощряет его быть в настоящем тем, кем он есть.
Пациент приходит к терапевту потому, что хочет, чтобы его изменили. Многие терапевты считают эту цель вполне закономерной и используют различные средства, чтобы изменить его, демонстрируя то, что Перлз называет дихотомией между «собакой сверху» и «собакой снизу». Терапевт, который, в основном, занят поиском средств, как помочь пациенту, пусть даже его целью и является равенство в терапевтических отношениях, отказывается от паритетной позиции и становится всезнающим экспертом, оставляя пациенту роль беспомощной личности. Гештальт-терапевт полагает, что дихотомия между «собакой сверху» и «собакой снизу» уже существует внутри пациента, когда одна его часть безуспешно старается изменить другую. Поэтому терапевту следует избегать принимать на себя одну из этих ролей. И он стремится избежать этой ловушки, поощряя пациента временно отождествиться с каждой из них и принять обе как свои собственные.
Аналитический терапевт в отличие от этого использует для достижения инсайта, который в свою очередь может вести к изменению, такие средства как сновидения, свободные ассоциации, перенос и интерпретацию. Бихевиоральный терапевт награждает или наказывает поведение пациента с тем, чтобы его модифицировать. Гештальт-терапевт стремится поощрить пациента к идентификации с тем, что он испытывает в данный момент. Вслед за Прустом он полагает: «Для того, чтобы исцелить страдание, человек должен пережить его целиком»
Далее гештальт-терапевт считает, что естественным состоянием человека является уникальное целостное бытие — не фрагментированное на две или более противостоящие части. В таком естественном состоянии происходят постоянные изменения, основанные на динамическом взаимодействии между личностью и окружающей средой.
В свое время Кардинер сделал важное наблюдение, что, развивая свою структурную теорию защитных механизмов, Фрейд изменил процессы на структуры (например, отрицающий на отрицание). В отличие от этого гештальт-терапевт рассматривает изменение как возможность, появляющуюся при возникновении противоположности, которая существует, если структуры превращаются в процессы. Когда появляется такая возможность, человек становится открытым к обмену со своим окружением.
Если отчужденные фрагментарные части в человеке становятся (take on) особыми отдельными ролями, гештальт-терапевт поощряет общение между ними; например, он может в самом деле попросить их поговорить друг с другом. Если пациент высказывает возражения или блокирует просьбу, то терапевт просто предлагает ему полностью отождествиться с возражением или блоком. Опыт показывает, что интеграция наступает, когда пациент идентифицирует себя с отчужденными фрагментами. Таким образом, будучи полностью тем, кем он есть, человек, оказывается, может стать и еще кем-то.
Терапевт как таковой является человеком, который специально не ищет изменений, а стремится быть тем, кем он есть. Поэтому усилия пациента приспособить его к одному из своих стереотипов, таких как помощник или «собака сверху», вызывает конфликт между ними. И окончательная цель достигается, если каждый оказывается собой, и одновременно может поддерживать близкий контакт с другим. В свою очередь терапевт также двигается к изменениям, когда ищет путей, как оставаться самим собой в контакте с другим человеком. Этот вид обоюдного взаимодействия ведет к появлению существенной возможности — терапевт может быть наиболее эффективным, если способен к максимальным изменениям, когда он открыт им, то, скорее всего, у него есть шанс оказать максимальное воздействие на пациента.
Что же случилось в прошедшие полвека, что сделало эту теорию изменений, подразумеваемую в работах Перлза, приемлемой, современной и ценной? Установки Перлза не претерпели изменений, изменилось общество. В первый раз в истории человечества индивид оказался в положении, когда он должен быть в состоянии приспосабливаться не к одному, а серии изменяющихся порядков вещей, В первый раз в истории человечества, продолжительность индивидуального жизненного цикла стала большей, чем время, необходимое, чтобы совершились важные социальные и культурные изменения. Более того, скорость, с которой эти изменения происходят, продолжает увеличиваться.
Те терапевты, которые отправляются в прошлое и в индивидуальную историю пациента, поступают так из-за предположения, что, если он однажды разрешит сложности, связанные с травматическим личным событием (обычно относящимся к младенчеству или детству), то будет навсегда готов иметь дело с миром; миру при этом приписывается стабильность и порядок. Сегодня, однако, одной из самых насущных является проблема: где в отношении к меняющеюся обществу находится человек. Сталкиваясь с плюралистической, многомерной меняющейся системой, ему остается рассчитывать на свои собственные силы в смысле обретения стабильности. Более того, он должен искать путь, который позволит ему двигаться динамично и гибко в соответствии с велениями времени, и одновременно сохранять в себе некоторый центральный гироскоп, который руководит им. Он больше не может поддерживать этот баланс, пользуясь устаревшими идеологиями, ему целует руководствоваться ясной или подразумеваемой теорией изменений. Целью терапии становится не столько развитие хорошего и  крепкого характера, сколько возможности двигаться  со  временем  и  одновременно  поддерживать  некоторую индивидуальную стабильность.
В дополнение к социальным изменениям, которые поставили потребности современного человека лицом к лицу с теорией изменений, упрямство и нежелание Перлза быть тем, кем он не разрешал себе быть, оказались в распоряжении общества, когда оно оказалось готовым для них. Перлз должен был быть тем, кем он был, несмотря или, возможно, даже благодаря противостоянию обществу. Вместе с тем, на своем жизненном пути он смог интегрироваться с множеством профессиональных направлений в его поле, таким же образом, как индивид может отождествиться с своими отчужденными частями посредством эффективной терапии.
Сейчас поле заботы в психиатрии распространилось за пределы индивида, поскольку стало очевидным, что самым ключевым вопросом является развитие общества, которое бы поддерживало индивида в его индивидуальности. Я полагаю, что та же самая очерченная здесь теория изменений применима и к социальным системам: регулярные изменения в них происходят в направлении интеграции и холизма; и далее, главная функция агента социальных изменений состоит в работе с организацией и внутри ее с тем, чтобы она могла меняться соответственно изменению динамического равновесия внутри и вне ее. Для этого необходимо, чтобы система начала осознавать внутренние и внешние отчужденные фрагменты с тем, чтобы вносить их в свою главную функциональную активность, используя процессы, похожие на отождествление у человека. Это, во-первых, осознание, что внутри системы существуют отчужденные фрагменты; далее этот фрагмент рассматривается как закономерный продукт развития определенной функциональной потребности, затем его недвусмысленно и взвешенно мобилизуют и предоставляют возможность действовать в качестве ясной силы. Это, в свою очередь, ведет к коммуникации с другими субсистемами и облегчает интегративное, гармоническое развитие всей системы в целом.
Учитывая, что изменения нарастают в экспоненциальной зависимости, ключевым вопросом для выживания человечества становится обнаружение точного метода исследования социальных изменений. Теория изменений предлагает искать его корни в психотерапии. Этот метод получил развитие в результате изучения диадических терапевтических отношений. Однако, можно предположить, что те же принципы подходят и к социальным изменениям, и процесс индивидуальных изменений является микрокосмом процесса социальных сдвигов. Отчаявшиеся, дезинтегрированные и воинственные стихии представляют сегодня основную угрозу для общества, как, впрочем, и для индивида. Разделение человечества на фрагменты — стариков, молодежь, богатеев, бедняков, белых, черных, ученых, обслугу и т.д., — каждый из которых отделен от других возрастными, географическими или социальными преградами, является угрозой его выживанию. Мы должны найти пути соприкосновения этих разделенных фрагментов друг с другом на уровне участия, интеграции внутри системы или систем между собой.
Парадоксальная теория социальных изменений, предложенная здесь. основана на стратегиях развитых Перлзом в его гештальт-терапии. Они применимы по мнению автора к обществу, организациям, социальному развитию и другим процессам изменений, характерных для демократических политических рамок.
Пер. А.Моховикова

Клиент « с улицы»: что ты хочешь от меня?

Клиент « с улицы»: что ты хочешь от меня?
Сегодня я понимаю: в
профессиональном отношении мне очень повезло. С самого начала
самостоятельной работы я имела дело исключительно с «уличным»
клиентом,
воспринимающим психотерапевта скорее как мага ( доброго или злого в
зависимости от установок к миру вообще ), который поводит руками,
скажет волшебное слово, в крайнем случае даст какое-нибудь зелье приворотное ( или отворотное ) и « все пройдет».
Этот
клиент очень смутно представляет, чем ему здесь могут помочь, сильно
сомневается, туда ли он пришел, и все, чего он хочет —
это «чтоб не
болело». «Быть клиентом» он не умеет, сообщает о себе не всегда охотно, и
только то, что, по его мнению,  относится к делу,
а первые же вопросы терапевта способны поставить его в тупик или вызвать раздражение : « А какое это имеет отношение к…».
Часто можно встретить и такую реакцию: «Всю жизнь так живу и ничего. Вот и сделайте так, как было раньше.»
Работать с таким клиентом трудно. Вроде бы он хочет простых и ясных вещей: «чтоб не болело», «чтоб муж не изменял»,
«чтоб
ребенок слушался и уважал», «чтоб на душе так скверно не было», а
начинаешь работать и чувствуешь: нет, не то, не принимает твою помощь,
 что-то
другое ему надо от тебя, не хочет он «лечиться», тем более долго.
«Уличный клиент», пришедший к психотерапевту от безысходности,
перепробовав
уже все возможные и невозможные средства, проконсультировавшись с
разными специалистами, хочет получить что-то сразу,
почувствовать
облегчение от этого « чего-то», что он и сам толком определить не может.
И часто так и уходит, оставив терапевта в смутном
 раздражении и
сомнениях в собственной компетентности. (Конечно, не все, приходящие к
нам «с улицы» такие, однако работая в обычной городской
поликлинике (платной), я чаще всего сталкивалась с этим «типом» клиента и именно о нем мне хочется поговорить.)
Почему
? Что им надо, в конце концов? Эти вопросы я задавала себе в течении
первого года работы, пробовала и так, и эдак на них отвечать,
пока что-то начало проясняться и вместе с этим «работа пошла»: клиент стал «задерживаться» в терапии.
Я
думаю, многое зависит от столкновения неопределенных (даже для себя)
ожиданий клиента и представлений терапевта о самом себе и своей работе.
Терапевты
у нас люди образованные, прочитавшие много умных книжек, да и опыт им
подсказывает как, что и с какими клиентами надо делать,
«про что»
работать. Кроме того, у каждого есть собственное представление о том,
что такое психотерапия, как ее надо осуществлять и как не надо,
какова позиция терапевта и так далее. А клиент, он хоть и простой, но хитрый: может, он и не знает, чего он хочет,
но
стоит терапевту начать что-то делать (в соответствии с основными
идеалами «изменения» и «новизны»), как клиент тут же понимает,
чего он точно не хочет, и к удивлению, даже досаде терапевта, оказывается, как раз этих самых изменений и новизны.
Терапевт-то знает, раз клиент пришел, надо работать, изменяться и продвигаться, (вместе с клиентом, конечно, не вместо него),
завершать
гештальты… И выходит, что только терапевт начал разворачиваться,
получать удовольствие от своей работы, а клиент уже завершил свой
гештальт с ним и тихо вышел из кабинета.
А бывает наоборот. Вроде ничего не делаешь, терапией точно не занимаешься, а клиент ходит из сессии в сессию и ходит,
и даже попытки «прояснить ваши отношения» не могут его «отвадить». Если его «не трогать», то и ходить может долго,
и
уйти довольным, при этом сообщит, что ему «стало явно лучше». Честно
скажу, меня этот феномен интересовал очень. Все бы ничего,
однако
такой клиент часто вызывает скуку, чувство, что тебя, терапевта, просто
не заметили, и вообще не понятно, зачем ты был там нужен,
а после ухода клиента остается смутная неудовлетворенность: не дали «поработать».
Существует
и другая «разновидность» мешающего работе клиента. На взгляд терапевта,
движения к переменам и изменениям у клиента не видно,
жизнь его не
меняется, однако, его это уже и не сильно беспокоит, вся активность
клиента сосредотачивается вокруг ваших отношений,
более того, все
попытки терапевта «поработать» с переносом и выяснить, кто вы для него и
зачем ему нужны, встречают резкое сопротивление.
Такое же
сопротивление могут вызывать попытки терапевта вернуть клиента к его
реальной жизни. Навязывание терапевту определенной роли в своей
жизни
и «цепляние» за эту роль могут быть настолько сильными, что если
продолжать конфронтацию с переносом, клиент просто уйдет.
Вы ему
нужны именно в этой роли. И точка. Именно за это он будет сейчас
платить. Повторяясь из раза в раз, эта ситуация так же чревата для
терапевта
разочарованием, сомнениями в своей компетентности и скукой. Особенно,
если клиент упорно не хочет сознавать ( или сознаваться вам ),
кто вы
для него. Можно, правда, от него отделаться: стать плохим, перестать
выполнять для клиента те функции, для выполнения которых у него нет
подходящей
фигуры в жизни, но осуществление которых ему так необходимо.
Реализовать идеалы психотерапии. Или просто позаботиться, наконец,
о себе. (Не спорю, есть такие клиенты, которым ни за какие деньги не продашься, себе дороже получится.)
Получается,
что на самом деле в обоих случаях клиент хочет, чтобы с его жизнью и с
ним самим ничего не делали, скорее он сам даст понять,
как с ним
надо обращаться, чтобы ему стало лучше, что , собственно и есть
«перенос», то есть проявление потребности клиента в определенных
отношениях,
которые он никак не может построить в своей жизни. И хочет клиент
именно таких отношений, а не «изменений», столь любимых
терапевтами.
И никакой баланс фрустрации и поддержки не заставить меняться человека,
который этого не хочет, боится, которого еще не «пригрело»
по-настоящему.
Кстати, есть феномен « умирающего» клиента, которого уже вроде и совсем
«припекло», а он все ни туда ни сюда не может сдвинуться,
несмотря
на все ваши усилия. Штука простая, большинство панически боится
изменений, к героическим подвигам не готовы ни во имя себя,
ни во имя терапевта, но тем не менее все хотят жить лучше и легче. И готовы за это платить. Есть, конечно, благодатный клиент,
который
и двигается, и работает, и изменяется, просто «именины сердца» для
терапевта, но его, к прискорбию, меньшинство. Таким образом,
чтобы работа с клиентом начиналась и продолжалась, для меня оказалась работающей несколько другая классификация запросов.
На
самом начальном этапе работы я хочу понять цель клиента: он пришел ко
мне за человеческой поддержкой, просто, чтобы его пожалели,
дали
передышку, возможность «отсидеться» где-то в безопасности и
безответственности, или за возможностью с моей помощью стабилизировать
свою
жизнь в том виде, в каком она есть сейчас, найти себе что-то
вроде психологического протеза, и для меня уже готово «пустое» место  в
его жизни,
или же он уже готов к тому, чтобы что-то менять в своем
мире и ему нужна помощь в раскрытие своих ресурсов. Чаще всего, до
этапа, когда клиент
будет готов к реальным изменениям в своей жизни,
он должен пройти первые два этапа, причем велика вероятность того, что
на одном из них он
остановится, решив, что ему достаточно.
И
здесь я хочу поговорить о том, почему ситуации, где терапевту не «дают
работать» так, как это надо с его точки зрения, то есть способствовать
изменениям прямо здесь-и-теперь, оказываются такими непростыми, требующими особых внутренних затрат, часто просто истощающими.
Терапевт
пытается справится со своими переживаниями, обращаясь к супервизору,
выражая клиенту свои чувства, так или иначе фрустрируя его, вплоть
до изобретения изысканных способов вынуждения клиента уйти самого.
С
одной стороны, вроде бы ничего удивительного: кому охота быть не самим
собой, а играть чью-то роль, или поддерживать другого человека,
«вкладывая» в него много своего и не чувствуя адекватной отдачи, и, таким образом, просто истощая себя. Но с другой стороны,
клиент
готов платить за то, что ему так необходимо и что он бессознательно
рассчитывает получить от терапевта, не зависимо от того,
нравится
это терапевту или нет. Так почему бы не предоставить ему это за его же
деньги? То есть не «ответить» прямо на трансферентный запрос?
(Тем
более, что всегда можно очистить свою терапевтическую совесть «открыв
глаза» клиенту на его действия и понаблюдать, продолжает ли он свою
линию
или готов попробовать что-то другое). Возможно, это прозвучит грубо, но
психотерапия, будучи и особой профессией и именно профессией,
то
есть способом зарабатывать деньги, есть изысканное звено сферы
обслуживания, а значит клиент платит и вправе получить за свои деньги
то,
что он хочет. (Разумеется, я говорю о реальных вещах и
приемлемых, нормальных запросах, о которых шла речь раньше, а не о
«самопродаже в рабство»
и полном разрушении своих границ в угоду клиенту и его деньгам).
Дальше
мне хочется выражаться очень осторожно и я сразу оговорюсь, что
воздерживаюсь от обобщений. Когда я пыталась понять и прочувствовать,
что стояло лично у меня за скукой, усталостью, неудовлетворенностью
работой с клиентами, стремящимися использовать меня для поддержки или
стабилизации своей жизни в начале моей работы, я обнаружила, не скрою с
досадой и огорчением, свои отчаянные попытки сохранить чувство
собственной значимости, ценности, самоуважения в ситуации, где у меня
нет ясных опор, где мои ресурсы пока еще ограничены и я чувствую себя не
очень уверенно. Однако, это уже мои проблемы, а не моего клиента,
который платит за то, что я «обслуживаю» его, а не за поддержание моего
комфортного состояния.
По моим наблюдением, «дикий» клиент редко
приходит под влиянием одного мотива получить поддержку, стабилизировать
свою жизнь или что-то изменить
в ней. Обычно, эти мотивы присутствуют
либо почти одновременно, либо сменяют один другого по мере продвижения в
работе. И здесь очень важно не
поспешить , доверить  клиенту самому
распоряжаться   временем своей жизни. В реальной работе  трудно не
почувствовать тот момент,
когда клиент «наестся» и захочет чего-то
другого. В конце концов , если терапевт сделал все , что мог чтобы
клиент захотел осознать происходящее,
не лишая его возможности
получать то, что ему нужно, короче, если сам клиент выбирает стиль
взаимоотношений с терапевтом и его это устраивает –
что в этом
плохого?Пусть он получит то, зачем пришел. Терапевт хорошо поработал,
если его клиент может жить дальше , с ним или без него,
это не самое
важное , когда смещается акцент с психотерапии , как особой
деятельности , и самого психотерапевта, на «заказчика», то есть клиента.
Так
много сказано о качествах  психотерапевта, о том, каким ему хорошо бы
быть и что уметь… Меня первый год самостоятельной работы научил
прежде
всего терпению и умению ждать,не торопя события, что для меня лично
оказалось совсем не просто, а также ясному пониманию,
что это я для
клиента, а не он для меня, и часто самое главное , что надо от меня
клиенту, это моя способность просто оставаться рядом с ним,
когда ему это необходимо. Не больше, чем это. Но и не меньше.

История одного присутствия

Мама 6-летней Саши С. обратилась ко мне с просьбой о диагностике интеллектуального развития. Поводом для беспокойства послужили результаты диагностики в детском саду.
Маме рекомендовали отдать девочку во вспомогательную школу.
Пока я разговаривала с мамой, этот диагноз вызывал у меня сомнения. Мама и дочка, обе интересные, хорошо одетые и с напряжением отчаянья во всем облике,  создавали удивительное ощущение ухоженности и заброшенности одновременно. Весь облик девочки выдавал ее расторможенность. капризность, некоторую тревожную растерянность,  но не умственную отсталость.Однако в первые же минуты моего с ней взаимодействия (вернее, попыток его наладить) я испытала сильный соблазн присоединиться к мнению коллег.
Ребенок вызывал не просто растерянность, а ужас и ощущение полной безнадежности. Создавалось впечатление, что девочка не слышит, не понимает, чего от нее хотят и просто  не способна сосредотачиваться долее 5 секунд. При этом она давала понять, что замечает мое присутствие, так как действовала именно с тем материалом, который ей предлагался  (лист бумаги с ручкой, кубики). Причем действовала постоянно, хаотично и не так, как я ее просила.
Так мы «общались» первые минут десять. Меня удерживали в это время исключительно любопытство и азарт: что же происходит и что я могу с этим  сделать?
Как-то постепенно Саша начала сосредотачиваться на инструкциях и показала свою полную интеллектуальную сохранность, хотя уровень развития познавательных способностей оказался довольно низким.
Все это она проделала, оставаясь в постоянном хаотичном движении, балансируя на той же грани между полным игнорированием и пассивным сопротивлением.
Что было для меня удивительно, так это то, что я после работы с ней совершенно не чувствовала усталости (времени у нас ушло больше часа). Саша же, напротив,  выглядела утомленной и обессиленной (надо сказать, утомление ей очень шло — она как-то перестала постоянно двигаться и стала похожа на ребенка, с которым можно просто поговорить или поиграть).
Конечно, я согласилась с ней работать.Сначала мама была заинтересована исключительно в развивающих занятиях, что было понятно, так как лишь призрак неумолимо приближающейся школы   вынудил ее как-то позаботиться о девочке : «я и раньше видела, что не все нормально, но просто не могла ею заниматься, а перед школой все-таки надо…».
По крайней мере, радовала некоторая адекватность мамы в оценке ситуации.Однако дальнейшая работа показала, что присутствие меня в той комнате, куда приводили Сашу,   было для нее единственно значимым фактором: необычным, угрожающим и притягивающим одновременно. Без сомнений, я была для нее единственной фигурой, которая собирала все ее внимание
и энергию, а интеллектуальные задания оставались лишь тусклым далеким фоном. Поняв, что дальнейшая работа в этом направлении без собственно терапевтических занятий будет крайне неэффективной,  я предложила маме эти занятия для Саши.Первая сессия проводилась вместе с мамой. Ни мама, ни девочка не были этому рады, но я была в этом заинтересована.
К этому времени я уже успела поближе познакомиться с мамой, и знала, что она прекрасно осознает огромную дистанцию между собой и дочкой, но не готова приблизиться  («вырастет такая же, как я — будет чувствовать себя дурой»). Мне было важно понять, насколько это разрушает их взаимодействие и стоит ли с этим работать сейчас или отложить до лучших времен.
У меня было ощущение, что я пригласила в гости двух едва знакомых Друг другу людей, которые теперь чувствуют себя довольно натянуто и неловко. У Саши была сильно выражена тревога,  потребность в безопасности и поддержке, которые мама искусно игнорировала, что было неудивительно, поскольку потребность мамы в поддержке была едва ли не выше, чем у Саши.
Обращались они исключительно ко мне.С мамой был заключен договор о терапевтической работе с Сашей при сохранении развивающих занятий с интенсивностью 2 раза в неделю.
Маме была предложена индивидуальная терапия. Оговорюсь сразу, что первое после этого совместное занятие я предложила только через год, чем вызвала у мамы приступ ужаса.
Собственно 1 сессия с Сашей была фактически нашим знакомством. До этого занятия структурировала я, и я же удерживала девочку в этой структуре. Здесь все мои попытки обратиться к   ее внутреннему миру чувств и желаний встречали сильнейшее сопротивление. Хотя это можно было назвать сопротивлением исключительно теоретически, потому что фактически это было непрерывное
бесцельное движение, течение, бегство. Она скользила постоянно, ни на чем не останавливаясь. Желания ее были неоформлены и неясны, ко мне она практически не обращалась,  на мои вопросы и реплики не отвечала.Единственное, что как-то удержало ее — предложенный лист бумаги. Она рисовала, а я присутствовала. Мое присутствие и «эмпатическое слушание»  были (и оставались на протяжении многих сессий) моей единственной техникой.Первым появился дом на колесах. Это была именно не машина, а «дом на колесах». Потом появились мужчина и женщина,
а вместе с ними -враждебность, печаль, одиночество (родители Саши развелись несколько лет назад). Ее на этом рисунке не было. Она долго возилась с ними: что-то стирала, поправляла,  подрисовывала. В итоге их фигуры и особенно лица превратились в нечто истертое и бесформенное. После того, как она «разделалась» с родителями, появилась королева (уже на другом листе).
Здесь, по-моему в первый раз, Саша заметила мое присутствие и попросила отвернуться. На мои попытки предложить ей самой позаботься о своих границах девочка отреагировала вполне определенно,  а смысл сводился к следующему: «я совершенно не представляю, о чем ты говоришь! Я хочу нарисовать королеву, а не учиться прятаться.» Меня же порадовало, что она осознала хоть какую-то потребность
в отношении меня и обратила ее в просьбу. Теперь я отворачивалась, пока она рисовала, и поворачивалась, когда она считала некоторый объект доведенным до совершенства. Еще мне было предложено  угадывать, что она нарисовала, но это мне было скучно, и объяснять ей пришлось самой. Суть ее рисунка сводилась к тому, что королеве нужны удобства и хочется согреться.
Результатом моих вопросов, как это связано с ее жизнью и как королева могла бы согреться, явилось солнышко на рисунке. На этом я решила, что на первый раз достаточно, и мы закончили.
Моим наиболее ясным ощущением после сессии была тревога за Сашу. Все ее поведение: постоянное скольжение, болезненность переживаний и напряжение потребностей, телесная изломанность, какая-то неудобность, «вывороченность» движений вызывали сильное желание подержать, успокоить ее. Явно выраженные психотические тенденции настораживали. В то же время ее дефлексия, нежелание входить в контакт со своими переживаниями, игнорирование моей поддержки вызывали некоторую растерянность у меня как у терапевта. Я плохо понимала, как бы я могла с ней работать, если единственное, что готов принять от меня клиент — это мое присутствие. Моя тревога гнала меня сделать как можно больше и как можно скорее, но у Саши  свой темп и свой смысл, и мне не оставайтесь ничего другого, кроме как подстраиваться под нее, просто следуя за ней в ее страну одиночества и печали.
На следующую сессию Саша пришла в состоянии крайнего утомления: красные глаза, постоянная зевота, расфокусированный взгляд. Няня хотела забречь девочку домой, но та сопротивлялась,  и мы договорились, что будем работать, пока Саша этого хочет. Первые две трети сессии Саша гнездилась, о чем-то говорила (не мне, а просто вслух), плакала («я не плачу, просто слезы текут»).
А я, по-моему, просто была рядом с ней, периодически, конечно, обращаясь к ее потребностям: чего ты хочешь? Как тебе было бы удобнее? Постепенно Саша становилась все более спокойной.
Потом заснула и спала примерно 20 минут. Когда проснулась — поза и движения были спокойны, размеренны, расслаблены. Саша встала и молча ушла.
Вечером этого дня у Саши поднялась высокая температура и держалась три дня без других симптомов. Встревоженная мама обследовала девочку у невропатолога (Саша состоит на учете по поводу повышенного внутричерепного давления) и выяснилось, что давление значительно снизилось. Я до сих пор не знаю связано ли это с нашей работой, но мне последнее занятие показалось очень важным, и сонливость — не случайной. Я первый раз видела, как Саша заботилась о себе: прятала лицо, пододвигала стул, принесла куртку, искала позу. Я первый раз видела ее спокойной. Я бы сказала — успокоенной. Возможно, мое присутствие и поддержка создали для нее то безопасное пространство, в кагором она смогла обернуться к себе. Я вполне допускаю, что ее встреча с собой могла стать для нее шоком.
А моя тревога трансформировалась в ощущение нехватки комфорта. Именно когда я работала с Сашей, мне казалось, что мой кабинет маленький, неуютный, неудобный, в нем мало игрушек и т.п.
Сейчас я думаю, что моя тревога за нее и желание позаботиться были гораздо больше, чем она готова была принять. Тогда это было на уровне переживаний, достаточно сильных и неясных,  быстро сменяющих друг друга. (Видимо, потребность их осмыслить вызвала к жизни мои записи после каждой сессии, благодаря которым я достаточно подробно могу воссоздать сейчас весь наш путь).
Следующие две сессии — путешествие в ее страну. Девочка на голой земле («Это земля. На ней ничего нет. А это девочка.») Потом появилась фигура желаний. Не как определенное желание, а как желание исполнения желаний. На голой земле вырос цветик — семицветик. Потом появилась машина, в которой она живет. На этот раз это была машина, а не дом на колесах. Машина с ней была  слева листа, а мама с папой — справа. Потом они исчезли (Саша их стерла), и мама оказалась с дочкой в машине (здесь мне пришлось поверить ей на слово, т.к. ни девочки, ни мамы видно не было, и Саша на этом настаивала). У меня было ощущение, что Саша рассказывает мне свою историю. Пробует почву под ногами в наших отношениях. В конце сессии для цветка желаний сделала кусочек земли,  где он мог бы пустить корни.К следующей сессии он пророс. Появилась тема смерти: сначала — черное солнце — «холодно, темно». Потом девочка, которая хочет умереть.
Потом — река и утонувшие люди. Сейчас -мне кажется,что это было символическое убийство тех, кто оставил ее. Появилось ощущение ее направленной энергии. Будто из-под земли забил родник, сквозь камни — наружу. В первый раз она приняла мою поддержку, рисуя, присаживалась ко мне на колени.Сразу за этим появилась реальная агрессия в нашем пространстве — как бессмысленная оккупация: попытки захвата моих вещей, разрисовывание бумаги. Меня радовало это появившееся движение, потому что оно направлено было ко мне.
До этого Саша обращалась ко мне крайне редко. На мои вопросы, предложения, реплики и действия она отвечала иногда изменениями в поведении, в рисунке, почти никогда — словами.
Взаимодействия практически не происходило.Видимо, мое присутствие и поддержка были тем необходимым условием, которое позволило девочке приблизиться к своим чувствам и желаниям.
Скорее всего, подобное поддерживающие присутствие было для Саши совершенно новым опытом, и она просто не знала, как с этим обращаться. С другой стороны, меня немного беспокоили аффективность  и неясность ее стремлений. Я предполагала, что мне понадобится много искусства, чтобы отстоять свою территорию в контакте с ней и одновременно оказать так необходимую ей поддержку.
Меня удивляло, что несмотря на тревогу за нее и очень сильный собственный отклик, я чувствовала себя с Сашей очень естественно. Иногда мне казалось, что я делаю или позволяю какие-то странные  вещи, которые не понятно, можно ли назвать терапией. Но при этом меня не покидала спокойная уверенность в верности того, что я делаю. Я хорошо ее чувствовала, ее нервный дефлексирующий стиль  больше не сбивал и не раздражал меня, я перестала думать, какие техники я могла бы использовать я ориентировалась больше на собственные желания-нежелания в нашем контакте.
Следующую сессию Саша начала с пластилина. Меня радовала ее возрастающая активность в заботе о себе. Она стала лучше понимать, чего и от кого хочет. Из пластилина появился дом.
В доме жила девочка Женя (чисто символический персонаж) с папой. Женя — отверженный ребенок с черным лицом. Она была очень плохой, и поэтому ее прогоняла Саша и папа.
Женя просто исчезала, потом появлялась, а Саша снова и снова возвращалась к ситуации отвержения. Мне казалось важным то открытое, агрессивное отвержение, которое на этой сессии впервые  появилось как фигура отношений реальных людей: Саши с папой, пусть и в символическом поле. В конце сессии Саша как-то утихла, остановилась, задумалась и сказала: «Надо слепить маму.»
Я уже не оговариваюсь, что никакие мои попытки перевести действие в пласт реальных отношений и подобные «терапевтические» ходы не увенчивались успехом.
Саша сама это делала, когда была готова и никакого насилия над собой даже в виде предложений не принимала.
 
Всю следующую сессию мы лепили дом для семьи: диванчики, креслица. Семья была целой. Меня радовало это воскрешение желания быть вместе У Саши часто не получалось, она вообще была лишена тогда той неторопливой аккуратности движений, которой требовала задуманная ею работа. Мне хотелось ей помочь, но она не просила, и тогда я сама предложила ей помощь.
Она приняла ее очень охотно, и дальше мы вместе лепили дом. Сразу после сессии мне опять казалось, что у меня слишком мало игрушек, поэтому Саша не смогла что-то отыграть,  а вместо этого пыталась сделать то, что ей необходимо для игры. Но по прошествию некоторого времени стало ясно, что именно наш первый опыт совместного действия и моя активность
в этом оказались крайне важны для Саши, поскольку совместность была для нее следующим шагом за пределы ее опыта. И еще, похоже, на наших сессиях Саша училась не только тому,
как можно использовать окружающих людей себе во благо, но и каким-то элементарным инструментальным и социальным навыкам.Следующая сессия началась с того же пластилина.
Но Саша как-то очень быстро потеряла интерес к этому, и начала приказывать мне, что делать. Я сказала, что мне это неприятно — она начала просить. Мне не хотелось ничего лепить —  Саша не была включена. Я понимала, что главное сейчас то, что происходит между нами. Я подозревала, что ее движение ко мне может обрести форму подавления или захвата,  и сейчас Саша явно демострировала те знакомые ей паттерны, которые «выучила» в семейном взаимодействии. Моей задачей было фрустрировать этот процесс, но сделать это так, чтобы для Саши это было выносимо. Я была очень не уверена в ее ресурсах.Я просто сказала, что мне не хочется это делать одной, и я не стала делать. Она расплакалась, хотела уйти.
Но не ушла, а начала гнездиться. Она хотела сделать себе удобное лежбище, где могла бы спрятаться, лежбище -норку. Соорудив ее, она сначала действительно спряталась, но это дичилось недолго. При моей полной пассивности Саше пришлось самой искать способы обращения, и этим способом стал голос. Она называла себя не Сашей, а невидимкой,  «золотой невидимкой», у которой проявился очень звонкий, чистый, мелодичный голос, которого я никогда раньше не слышала у Саши (сейчас, по прошествию трех лет, Саша занимается в  школе музыкой, прекрасно поет и танцует). Это было новым этапом наших отношений. Фаза преконтакта была, наконец, пройдена. Этот путь потребовал 7 терапевтических сессий и 10 развивающих встреч!
Моим предположением после этой сессии было то, что при взаимодействии Саша слишком приблизилась ко мне, и, видимо, такая дистанция была для нее очень тревожна и небезопасна, Саша чувствовала себя  слишком беззащитной. Но других способов позаботиться о своих границах, кроме приказов или физического ухода, она не знала.На следующей сессии появилась потребность в тактильном контакте,  которую Саша пыталась оформить и реализовать как игровую манипуляцию (давай мы будем играть в массажистку). Возможно, массаж, на который она начала недавно ходить, оказался первой приятной
формой телесного контакта.
На следующей неделе состоялось тестирование для приема в нашу школу. По результатам Саша была принята в 1 класс. После этого состоялась последняя перед каникулами сессия.
На ней Саша осваивала и отыгрывала свои тревоги, связанные с новой ролью: страх неудачи, неуверенность, потребность в доверии со стороны мамы.
Результат и процесс тестирования, на котором Саша продемонстрировала не только более высокий уровень развития познавательных способностей, но и, главное, способность  к совместной деятельности в деловом общении и способность к принятию познавательной задачи, а также завершающая сессия, на которой стало ясно, что Сашу начали волновать проблемы, связанные с ее социальной, а не только внутренней жизнью, то, что она смогла узнать и реализовать вполне конкретные актуальные потребности в нашем контакте явилось для меня подтверждением,  что первый этап нашей работы завершен. На этом этапе было проведено 10 терапевтических и 15 развивающих занятий на протяжении 4 месяцев.Наша работа была возобновлена осенью. Саша по-прежнему  предпочитала двигаться исключительно самостоятельно, принимая (и теперь уже требуя!) от меня сопровождения. Единственное, чего мне удалось добиться — это слов «Нет, так я не хочу!»
вместо обычного игнорирования по умолчанию, хотя и это было редкостью. Стало возможно применение некоторых техник, но только тех, которые предлагала она (техникой я называю некоторый  договор в отношении действий: давай я буду делать так, а ты так).Ею, например, была придумана техника своеобразного «зеркала» в рисунке и лепке. Суть заключается в том, что сначала я повторяю за ней то, что делает она, а потом она повторяет за мной. В результате появляется две очень похожих и все равно разных работы, в которых проявляются все преимущества и  безопасность   здорового   слияния:   общность   при   сохранении ивдивидуальности. Мы использовали эту технику на протяжении нескольких сессий. Фактически, это был целый этап работы,  связанный с принятием себя.Совершенно новым для Саши был опыт повторения за ней. Она испытывала сильные трудности в построении хоть каких-нибудь устойчивых отношений с людьми — неважно,  большими или маленькими. И конечно, опыта подражания у нее просто не было. Маму раздражало и пугало, если она замечала в Саше что-то, напоминающее ее саму, а для детей Саша была  не настолько популярна, чтобы кто-то хотел бы походить на нее.В какой-то момент мне опять пришлось отстаивать свое достоинство и пространство, ибо сближение у Саши было  стремительным и агрессивным, но на этот раз она не расплакалась, а задумалась и ушла — второй и последний раз ушла сама, без моего выпроваживания в конце сессии. После этого она стала  замечать и признавать меня как живого равного партнера и перестала так стоически защищаться от моей активности.
Сам процесс рисования приобрел смысл и неторопливость. Ее рисунки изменились, стали гораздо аккуратнее и четче. Вначале для Саши был крайне важен именно момент похожести. Она стремилась  его достичь буквально в каждой мелочи (и пыталась добиться этого от меня!), и страшно злилась и расстраивалась, когда не совпадала, например, ширина ствола у дерева. Со временем она не только  смирилась с неизбежностью различий, но и начала получать удовольствие от такой игры одновременной похожести — непохожести работ («они — как сестры»).
После этого она решилась на проработку такого болезненного переживания, как отвержение себя. Это была, пожалуй, самая насыщенная и аффективно заряженная наша сессия.
Только в самом конце я с облегчением выдохнула, когда Саша подошла таки к истерзанному, избитому и отброшенному коту и погладила его на прощанье. После этой сессии воспитательница стала отмечать  у Саши нехарактерные для нее проявления теплоты и привязанности к другим людям.
Еще несколько сессий я рисовала вслед за Сашей, а она пыталась смиряться с существованием моих потребностей в нашем слиянии, постепенно позволяя мне делать то же, что и она, не повторяя — мы рисовали принцесс, каждая — свою. Когда же она решила стереть свою «за несовершенство», мне свою стало жаль, и я ее оставила. В первый момент Саша была просто возмущена  таким предательством с моей стороны, но на следующей сессии, начав в какой-то момент привычно-сердито стирать лицо принцессы, остановилась, немного подумала, тщательно прорисовала глаза и рот  и попросила оставить ее рисунок до следующей нашей встречи (мы рисовали на доске в моем кабинете). После этого, на следующей сессии, Саша впервые заговорила сама о своем желании дружить с ребятами, и даже оказалась готова сделать первый осознанный шаг к ним (конечно, пока в своей агрессивно-насмешливой манере). Это был следующий этап нашей работы, на котором она смогла проговорить  и проиграть свое ощущение ненужности в отношениях, постоянный страх, что ее забудут, бросят, «уйдут без нее». На этом этапе у нее появилась первая реальная подруга: девочка из класса.
В это же время Саша как-то очень быстро и заметно изменилась -повзрослела, похорошела, движения стали более уверенными и пластичными, взглзд — осознанным и открытым.
Мы работали с Сашей в общей сложности почти два года. За это время изменилась не только Саша, но и мамино отношение к ней. С мамой мы работали эпизодически, по 5-6 сессий,  сильнее включаться она боялась, опасаясь «срыва» (несколько лет назад у нее был период, когда она полгода не могла работать и провела месяц в клинике неврозов — теперь она боялась  повторения и звонила мне только в моменты полного отчаянья и безнадежности).
Сейчас Саша заканчивает третий класс школы развивающего обучения, по успеваемости ив конца списка добралась почти до середины, с удовольствием поет и танцует,  у нее две закадычные подружки и она вполне довольна жизнью. Иногда она находит меня в школе и просит позаниматься, мы встречаемся несколько раз и она пропадает на пару месяцев.
Мама перестала переживать, что Саша становится все больше на нее похожа и, как все обычные мамы, переживает из-за тройки по математике. О том, что Саша должна была отправиться  во вспомогательную школу, все забыли.Это был первый случай работы с такими яркими нарциссическими тенденциями у ребенка 6-7 лет, показавший мне, насколько само присутствие другого человека  (в данном случае — терапевта) может быть невыносимо для ребенка, привыкшего к эпизодическим и устрашающим фигурам. Саше понадобилось 3 с половиной месяца и в общей сложности 17 (!) встреч,
чтобы перейти от преконтакта к собственно взаимодействию и еще почти год терапии для того, чтобы я и отношения со мной перестали быть главной фигурой в нашем контакте, чтобы пережить  страх собственного исчезновения, когда появляется  другой,  чтобы  не  только  выдерживать  одновременное существование двух людей, но и получать в этом контакте поддержку и радость,  и чтобы использовать, наконец, других людей себе во благо не инструментально, а по-человечески.
По  моему  впечатлению,   главным  фактором,   фрустрирующим патологические тенденции, было мое присутствие. Я прикладывала все усилия, чтобы не присоединяться ни к одной из ее частей:   ни к сильной, ни к слабой, а просто присутствовать с некоторой своей целостностью (скажу сразу, давалось это очень нелегко, поскольку попыток подчинить или подчиниться Саша не оставляет до сих пор).
С одной стороны, немного обидно, что все мое искусство терапевта свелось к максимальному замещению отсутствующей мамы, а с другой стороны, это был один из самых интересных случаев в моей практике.
 

ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИЯ: ВВЕДЕНИЕ

Представляет собой вводную главу монографии «Осознавание, диалог и процесс в терапии», опубликованной в издательстве The Gestalt Journal Press в  1993 году.
От автора. Эта статья, написанная в соавторстве с Джимом Симкином в 1981, по видимому, является лучшим обобщающим введением в гештальт- терапию, из написанных мною. Вначале оно появилось как глава о гештальт-терапии в книге «Современные течения в психотерапии» (Corsini and Wedling, 4-е издание) в 1989 году. В настоящей монографии оно опубликовано с любезного согласия издателя (F.E.Peacock, Publishers, Inc. of Itasca, Illinois) и   является слегка переработанным вариантом главы, написанной  Джимом Симкином и мною для третьего издания книги «Современные течения в психотерапии», увидевшей свет в 1984 году.
Вариант 1984 года представляет собой полностью переработанную версию главы, написанную Джимом для второго издания «Современных течений в психотерапии». Исправления, которые я сделал для издания 1989 года, являлись небольшими и были сделаны уже после смерти Джима.

Обзор
Гештальт-терапия    представляет    собой    феноменологически-экзистенциальное течение в психотерапии, созданное Фредериком (Фрицем) Перлзом и Лорой Перлз в сороковых годах нашего столетия. Она обучает терапевтов и пациентов феноменологическому методу осознавания, в котором восприятие, чувство и действие отличаются от интерпретации и перетасовывания исходно существующих точек зрения или позиций. Этот подход считает объяснения и толкования менее достоверными по сравнению с тем, что непосредственно воспринимает и чувствует человек. В гештальт-терапевтическом  диалоге пациенты и терапевты прежде всего общаются своими феноменологическими перспективами. Их различия становятся средоточием  эксперементирования  и  основанием  для   продолжения диалогического общения. Целью клиентов является начать осознавать то, что они делают, как они это делают, каким образом они могут изменить себя и в то же время научиться принимать и ценить свою личность в настоящем.
Гештальт-терапия в большей степени сосредотачивается на самом процессе (на том, что происходит), а не на его содержании (на том, что обсуждается). Внимание, прежде всего, уделяется тому, что делает, мыслит и переживает человек в данный момент, а не тому, что было, может, могло или должно произойти.

Основные положения
Феноменологическая перспектива
Феноменология является научной дисциплиной, помогающей людям отстраните» от свойственного и знакомого им образа мыслей для того, чтобы они смогли увидеть разницу между тем, что они действительно воспринимают и чувствуют в актуальной ситуации и остатками прошлого опыта (ldhe, 1977) Гештальт-исследование относится с уважением, широко использует и способствует  прояснению  непосредственного,  «наивного»  восприятия, «неразвращенного научением» (Wertheimer, 1945, с.331). Как с важными данными реальности гештальт-терапия имеет дело с тем, что «субъективно» чувствует человек в настоящем, и что «объективно» при этом в нем происходит. Подобный подход контрастирует с некоторыми направлениями в психотерапии, которые обращаются к переживаниям пациента лишь ради «простого приличия» и, в основном, используют интерпретацию, например, для обнаружения «истинного значения» симптомов.
Целью    феноменологического    гештальт-исследования    является осознавайте или инсайт. «Инсайт представляет собой моделирование поля восприятия таким образом, чтобы стали очевидными характерные проявления реальности; он является образованием гештальта, в котором соответствующие факторы, части поля оказываются на своем месте в отношении к целому» (Heidbreder, 1933, с.355). В гештальт-терапии инсайт представляет собой прежде всего, ясное понимание структуры той ситуации, которая подвергается исследованию.
Одного осознавания без систематического исследования недостаточно для появления инсайта. Поэтому гештальт-терапия для его достижения широко использует не только направленное осознавание, но и экспериментирование.
Решающим моментом любого феноменологического исследования является то, каким образом человек становится осознанным. Психотерапевт, выступающий в роли феноменолога, изучает не только осознанность личности, но и сам процесс осознавания. Пациенту же следует приобрести навыки того, как начинать осознавать свою осознанность. Кроме того, особой заботой гештальт-терапии является, какой опыт получают терапевт и пациент в возникающих между ними отношениях (Yontef, 1976, 1982, 1983).

Перспектива теории поля
С научной точки зрения в основе феноменологической гештальт-перспективы  лежит  теория  поля.  Феноменологическое  исследование представляет собой метод, описывающий некоторое событие или явление в качестве непосредственной части целостного поля, а не объясняющий его в категориях класса, к которому оно принадлежит по своей природе (примером является аристотелевский классификационный поход), или как одномерного, исторически обусловленного и вызванного определенной причиной следствия (что свойственно ньютонианской механике).
Поле   характеризуется  целостностью,   его   части  состоят   в непосредственных отношениях друг с другом и являются обоюдно ответственными, при этом ни одна из них не остается не вовлеченной во взаимодействие, благодаря этим процессам что-то постоянно продолжает происходить в поле. Его понятие заменяет былое представление о дискретных, изолированных частицах. Например, личность в процессе своей жизни образует поле.
В соответствии с теорией поля никакое действие не совершается изолированно; нечто, имеющее результат, должно вступать в отношения с чем-то другим, происходящим в пространстве и времени. Гештальт-терапевты работают, используя в качестве одного из основных принцип «здесь-и-сейчас», и проявляют особую чувствительность к тому, каким образом здесь-и-сейчас включает остатки прошлого опыта, например, своеобразие телесных проявлений, привычек или убеждений.
Феноменологическое поле определяется присутствием наблюдателя, оно наполняется смыслом только тогда, когда человек осведомлен о рамках отношений, в которых с ним находится наблюдатель. Последний является необходимой фигурой, поскольку то, что видит человек, в определенной мере, является функцией того, как и когда он смотрит на определенное явление.
Подходы, которые использует теория поля, являются, в основном, описательными,    а    не    умозрительными,    объясняющими    или классифицирующими. Основное внимание уделяется наблюдению, описанию и прояснению точной структуры того, что является предметом исследования. В гештальт-терапии данные, недоступные для прямого наблюдения, исследуются терапевтом с помощью сосредоточения на внутренней феноменологии, экспериментирования, исследования посланий участников и диалога (Yontef, 1982,1983).

Экзистенциальная перспектива
Экзистенциализм как философское течение своим основанием также имеет феноменологический метод. Экзистенциальные феноменологи уделяют особое внимание вопросам человеческого существования, отношения одного индивида с другим, радостям и страданиям в качестве непосредственно переживаемых феноменов бытия и т.д.
Большинство людей живут и взаимодействуют друг с другом в условиях как бы само собой подразумевающегося контекста конвенциональных представлений, которые затемняют или препятствуют признанию того, каким на самом деле предстает перед ними мир.
Это положение является особенно справедливым, если вспомнить об отношениях человека в мире и его способности к ответственному выбору. Основой неаутентичности человеческой жизни является самообман, который препятствует развитию истинного отношения к себе в мире и приводит к возникновению чувств страха, вины или тревоги. В этих условиях гешталь-терапия обеспечивает личность путем, который открывает ей, каким образом можно быть аутентичной, осмысленной и ответственной в отношении к самой себе. Если человек приобретает способность к осознаванию, то у него появляется возможность выбирать и/или осмысленно организовывать свое собственную жизнь (Jacobs, 1978; Yontef, 1982, 1983).
Экзистенциальная точка зрения всемерно отстаивает позицию, что способность людей к изменениям и открытиям самих себя является бесконечной. Нет такой сущности в человеческой природе, которая могла быть раскрыта и познана «раз и навсегда». Всегда существует возможность появления новых горизонтов, новые проблем и новых перспектив.

Диалог
Отношения, которые возникают между терапевтом и клиентом, представляют собой наиболее важный аспект психотерапевтического процесса. Экзистенциальный диалог, являющийся существенной частью методологии гештальт-терапии, выражает экзистенциальной перспективу в терапевтических отношениях.
Они произрастают из контакта, в котором происходит личностный рост и формирование идентичности участников диалога. По сути,  контакт представляет собой опыт исследования границы, существующей между «мной» и «не-мной». Он выражается переживанием, возникающим в процессе взаимодействия с тем, кто является «не-мной» при одновременном сохранении собственной идентичности, отличной от «не-Я». Мартин Бубер утверждают, что личность (Я) обретает смысл только в отношении к другим, в частности, в диалоге типа Я-Ты или являющимся манипулятивным контакте типа Я-Оно. Гештальт-терапевты   предпочитают   работать   с   непосредственными переживаниями пациента в экзистенциальном диалоге, используя манипуляцию (Я-Оно) в терапевтических целях.
Гештальт-терапия   помогает   клиентам  развить   способность   к самостоятельности в оказании поддержки желаемому контакту или отказу от обременительного общения (L.Perls, 1976, 1978). Поддержка относится ко всем проявлениям, делающим контакт или уход от него возможным: к энергетике, телесным движениям, дыханию, заботе о других, стилю общения и т.д. Поддержка способствует мобилизации внутренних ресурсов на осуществление контакта или уход от него. Например, для того, чтобы поддержать возбуждение, сопровождающее контакт, человеку следует глубоко вздохнуть, чтобы получить необходимое количество кислорода.
Гештальт-терапевт работает с пациентом, способствуя развитию диалога, а не манипулирует им, ставя перед собой некую терапевтическую цель. Подобный контакт отличается неподдельной заботой, теплотой, принятием и ответственностью за себя и свои действия. Когда же терапевт продвигает пациентов к определенной цели, то они лишаются возможности отвечать за собственный рост и самоподдержку. Диалог, прежде всего, основан на опыте переживания другого человека, на том, кем в действительности являются он или она, и каким образом в ходе феноменологического осознавания они проявляют свое настоящее Я. Со своей стороны, гештальт-терапевт сообщает о том, что он или она представляют собой, и поощряет к этому же пациента. Можно сказать, что гештальт-диалог представляет собой олицетворение аутентичности и ответственности.
Отношения участников гештальт-терапии сосредотачиваются вокруг четырех характеристик диалога:
1. Включенности. Она состоит в полном погружении, настолько, насколько это возможно, в переживания другого человека без стремления осудить, проанализировать или истолковать его поведение, и одновременно в сохранении чувства своего отдельного, автономного присутствия. Подобным образом происходит экзистенциальная и межличностная реализация феноменологического доверия в непосредственном опыте. С помощью включенности обеспечивается безопасность окружающей среды, необходимая для феноменологической работы,   а общение и понимание переживаний помогает сделать самоосознавание пациента более отчетливым.
2. Присутствии. В задачи гештальт-терапевта входит выражение своих переживаний пациенту. Регулярно, с рассудительностью и проницательностью он сообщает о своих наблюдениях, предпочтениях, чувствах, получаемом опыте и мыслях. Таким образом, делясь своей личной перспективой, он моделирует феноменологические послания, помогающие обучать пациента доверию и использовать непосредственный опыт для усиления осознавания. Если терапевт полается, прежде всего, на интерпретации, основанные на положениях определенной теории, а не на свое личностное присутствие, то это, заставляет, в свою очередь, пациента не доверять феноменам, вытекающим из его непосредственного опыта, который и является только инструментом, способствующим осознаванию. Присутствие не используется гештальт-терапевтом для манипулирования пациентом в целях следования заранее установленным целям, а скорее стимулирует его способность к автономному регулированию.
3. Обязательстве перед диалогом. Контакт представляет собой нечто большее, чем просто действие одного человека, совершаемое в отношении другого. Это что-то, происходящее между людьми в экзистенциальном смысле, что-то, вырастающее из межличностного взаимодействия. И гештальт-терапевт ничего не остается, как сдаться на милость этого процесса. Именно это позволяет контакту произойти, а, не прибегая к манипулированию, конструировать контакт и контролировать результат.
4. Диалоге как жизни. Диалог скорее является чем-то сотворенным, а не рассказанным. Его жизненная сила подчеркивается возбуждением и непосредственностью творимого. Он может принимать любую форму — танца, песни, рассказа или любой другой модальности, — выражающую и передающую энергию участников. Важным вкладом гештальт-терапии стало расширение параметров феноменологического экспериментирования, которое теперь включает возможность выражения переживаний с помощью разнообразных невербальных экспрессий. Вместе с тем, естественно, взаимодействие с клиентом ограничивается этическими принципами, целесообразностью, терапевтической задачей и т.п.

Другие системы психотерапии
Гари Ионтеф указывает, что: «Теоретические различия между гештальт-терапией, бихевиоральным подходом и психоанализом являются очевидными. При использовании бихевиоральной модификации поведение пациента направленно изменяется путем терапевтических манипуляций средовыми стимулами. В соответствии с психоаналитической теорией поведение обусловливается бессознательной мотивацией, которая находит проявление в трансферентных отношениях. В ходе анализа переноса растет сопротивление, и бессознательное   становится осознанным. В гештальт-терапии пациента поощряют полностью использовать внутренние и внешние смыслы, своп чувства и переживания, чтобы стать ответственным и самому поддерживать себя. Образно выражаясь, гештальт-терапия помогает пациенту возвратить себе ключи от крепости, которая называется — осознавание процесса осознавания. Модификация поведения характеризуется использованием контроля над стимулами, психоанализ исцеляет обсуждением и раскрытием причины психической болезни [проблемы], а гештальт-терапия приводит к самореализации посредством опыта направленного осознавания, получаемого здесь-и-сейчас» (1969. с.ЗЗ-34).
Модификация поведения и другие системы терапии, стремящиеся установить  непосредственный  контроль  над  симптомами (например, химиотерапия, ЭСТ, гипноз и т.д.), разительно отличаются от гештальт-терапии и психодинамических подходов тем, что последние, прежде всего, поощряют изменения, стимулируя пациента к пониманию себя и своего места в мире посредством инсайта.
В методологии гештальт-терапии и психодинамических подходов используются отношения принятия и технология, состоящая в том, чтобы помочь пациенту измениться посредством эмоционального и когнитивного понимания своей личности. В психоанализе основной формой поведения пациента являются свободные ассоциации, а основной инструмент аналитика представлен интерпретацией. Для поощрения переноса он воздерживается от любого прямого выражения своих личностных реакций   (отсутствие Я-утверждений) и использует «правило воздержания», состоящее в том, что терапевт не удовлетворяет ни одного из желаний пациента. Этот подход является аксиомой для всех психодинамических подходов: классического психоанализа, школы объектных отношений, эго-психологии, когутианского и юнгианского анализа. Терапевт психодинамического направления изолирует свою личность, чтобы развивать отношения, которые недвусмысленно основаны на переносе (а не на контакте).
Гештальт-терапия способствует возникновению и развитию понимания, используя активное, исцеляющее присутствие терапевта и пациента в рамках отношений, основанных на непосредственном контакте. Явления переноса, исследуемые и прорабатываемые в случае возникновения, тем не менее намеренно не поощряются гештальт-терапевтом (Polster, 1968). И, очевидно, пациенты  с  различными  характерологическими  проблемами  вполне недвусмысленно могут иметь дело с гештальт-терапией, использующей диалогический и феноменологический метод.
Как   уже   отмечалось,   гештальт-терапия   активно   использует непосредственный опыт пациента. При применении метода свободных ассоциаций он пассивно ожидает интерпретации терапевта и последующего изменения. В гештальт-терапии его рассматривают в качестве партнера, которому следует овладеть тем, каким образом самоисцеляться. В этом случае пациент скорее «работает», чем вольно ассоциирует. «Что я могу сделать, чтобы поработать над этим?» — таков частый вопрос пациентов, проходящих гештальт-терапию, и содержащийся в нем же ответ. К примеру, супружескую пару, испытывающую сексуальные проблемы, можно попросить систематически применять сосредоточение на ощущениях и чувствах.
В большей мере, чем другие системы, гештальт-терапия уделяет внимание всему, что существует здесь-и-сейчас, а также считает, что опыт и переживания являются более надежными ориентирами по сравнению с интерпретацией. Пациента поощряют видеть разницу между разговором о том, что произошло пять минут назад (или прошлой ночью, или 20 лет тому), и опытом того, что происходит непосредственно сейчас.
В этом смысле психоаналитик Эплбаум делится такими наблюдениями: «В гештальт-терапии пациент быстро начинает различать данные опыта от представлений о нем, давно исхоженные пути от новых мыслей, выводах в связи с переживаниями от умозаключений по поводу рассуждений. Цель гештальт-терапии, состоящая в развитии опыта и достижении собственного инсайта, возникающего в результате завершения гештальта и являющегося более сильным переживанием, чем инсайт, подаренный терапевтом, помогает пациенту и терапевту обозначать и сохранять эти важные различия » (1976 с,757).
Следует подчеркнуть, что такие системы, как модификация поведения, терапия реальностью и рационально-эмотивная терапия, не уделяют должного внимания работе с опытом пациента. В роджерианской терапии пассивность, навязываемая терапевтом, также серьезно сужает пределы или даже лишает возможности освоить описанные выше различия.
В практике большинства систем терапии поощряется интеллектуализация: беседы об иррациональности убеждений пациента, об изменениях поведения, которые он, по мнению терапевта, должен осуществить и т.п. В отличие от этого методология гештальт-терапии ориентирована на использование активных техник, делающих получаемый опыт предельно ясным. Гештальт-терапевты часто идут на эксперимент, стремясь даже за час сессии осуществить что-то новое. В гештальт-терапии, и в этом состоит ее своеобразие, процесс открытия посредством экспериментирования является конечной точкой пути, а не конкретное чувство, представление или содержание.
Психоаналитик может пользоваться исключительно интерпретацией. Роджерианеп способен лишь отражать и прояснять. Гештальт-терапевт может применять любые техники или методы, пока (а) они служат цели усиления осознавания, (б) они всплывают по ходу диалога и феноменологической работы, и (в) они находятся в пределах этических правил психотерапии.
Сила и ответственность, касающиеся настоящего, находятся в руках пациента. Даже в прошлом для него было характерно активное взаимодействие с окружающей средой, и он не являлся пассивным реципиентом травматических: событий. Естественно, пациент мог быть мишенью неоднократных посланий стыда со стороны родителей, однако их проглатывание и попытки справиться с самообвинениями были его собственными, равно как и укоры стыдом, не прекратившееся с тех давних пор. Подобная точка зрения расходится с классическим психодинамическим подходом, но согласуется со взглядами Адлера и Эллиса.
Этот взгляд гештальт-терапии на присущую пациентам активность способствует тому, чтобы они более ответственно относились к различным аспектам своей жизни, включая терапию. Если же терапевт уверен, что прошлое является причиной настоящего, а пациенты целиком находятся во власти трудно доступной для них бессознательной мотивации, то их, естественно, поощряют полагаться не на свою собственную автономию, а на интерпретацию терапевта.
В системах, где психотерапевт, в первую очередь, стремится напрямую модифицировать поведение пациентов, их непосредственный опыт также оказывается явно не в чести. Внимание к переживаниям пациента и осознаванию отличает гештальт-терапию от большинства других систем. Даже склонный к сопротивлению пациент может, выражая его, усиливать осознавание. Однако, если терапевт предлагает его лишь для достижения катарсиса, то это ни в коем случае не относится к феноменологическому сосредоточению, которое практикуется гештальт-терапией.
В гештальт-терапии нет никаких «должен». Вместо подчеркивания того, что должно быть, она уделяет внимание осознаванию того, что есть. То, что есть, то есть. Это положение резко отличается от установок терапевта, который точно знает, что должен делать пациент. Например, представители таких систем как когнитивная модификация поведения, рационально-эмотивная терапия и терапия реальностью стараются, прежде всего, изменить точку зрения пациента,  которую считается иррациональной,  безответственной или нереальной.
Хотя гештальт-терапия отбивает охоту вмешиваться в процесс ассимиляции организма, сосредотачиваясь на когнитивных объяснительных интеллектуализациях, тем не менее, она работает с системой убеждений. Существенная часть гештальт-терапии состоит в прояснении установок мышления, объяснении убеждений и обоюдном решении, какие из них являются подходящими для пациента. Она обесценивает мышление, избегающее опыта и самодостаточно владеющее человеком, и поощряет рассуждения, оказывающие поддержку переживаниям. В гештальт-терапии нет места нарциссическим поучениям терапевта, она стимулирует стремление пациента к контакту, устраняя препятствия и ускоряя самораскрытие.
От немалого числа терапевтов можно услышать, что в своей практике они используют «трансактный анализ и гештальт». Обычно ими применяется теория трансактного анализа и некоторые техники гештальт-терапии. Следует отметить, что сами по себе технические приемы не являются самым важной частью гештальт-терапии. А когда их используют в аналитическом или когнитивном подходе, то они и вовсе не представляют собой гештальт-терапии! Подобные сочетания нередко прерывают, препятствуют или нейтрализуют организмическое осознавание, происходящее в рамках феноменологически-экзистенциального подхода. И если говорить о сочетании, то оптимальным была бы интеграция теоретических положений трансактного анализа в структуру гештальт-терапии. Именно таким образом понятия родительского, взрослого и детского эго-состояний, пересекающихся трансакций и жизненного сценария могут быть переведены на язык гештальт-процесса и включены в экспериментальную и диалогическую работу.
Важным отличием гештальт-терапии от других систем является неподдельный интерес к холизму и учету многообразия составляющих (multidimensionality).   Дистресс   у   человека  манифестирует   многими проявлениями, тем, как он себя ведет, думает и чувствует. Поэтому: «Гештальт-терапия занимается человеком как целостным биопсихосоциальным полем, включающим в качестве важных отношения между организмом и окружающей средой.  Она активно использует физиологические,  социологические, когнитивные и мотивационные переменные. Ни одно из достойных внимания измерений не исключается из основ ее теории» (Yontef, 1969, с. ЗЗ-34).

ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИЯ НАРЦИССИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВ ЛИЧНОСТИ.

В данной статье читатель не найдет систематического изложения теории нарциссизма. Интересующиеся могут обратиться к обзорной работе X. Хензелера (1998) или статье Х.Кохута (1968/2000), опубликованным на русском языке, а также к другим работам Кохута, наиболее полно, на мой взгляд . представляющим   описание   развития   и   лечения   нарциссизма   в психоаналитической парадигме. Мне же хочется сделать акцент на подходе к данной проблеме в позиций гештальт-терапии, находящейся в постоянном творческом диалоге   с психоанализом и экзистенциальной психологией личности.
Начать следует с базовой предпосылки, что в любом человеке присутствуют    три основных составляющих (Д. Хломов, 1996, 1997), обеспечивающих реализацию трех потребностей — в безопасности, привязанности и свободе действия (соответственно, шизоидная, пограничная и нарциссическая составляющие). Нарциссический же фокус для меня связан в значительной степени с потребностью в достижении. Человек с нарциссической фиксацией — это человек, который постоянно очень много требует от себя и от других и живет в поле очень высоких ожиданий.
Один из механизмов формирования нарциссизма можно обозначить как «нарциссическую травму» (H. Kohut, 1971), переживаемую ребенком как утрата обожаемого значимого взрослого, или как тотальное разочарование в нем, или как внезапное и приводящее к отчаянию осознание недоступности и неважности для родителей его эмоционального состояния. На смену фазе грандиозного удовольствия и гармонии приходит сознание бессилия и полного отсутствия поддержки, сопровождаемое сильными аффектами, с которыми ребенок еще не умеет справляться. После этого он уже никому не верит, чувствует себя крайне небезопасно в контактах и избегает близких отношений. Формируется механизм опережающего отвержения: «Я очень боюсь, что меня отвергнут. Поэтому я буду отвергать раньше, чем отвергнут меня. Так мне безопаснее, потому что я не переживу еще раз такой боли от разрыва, такого ужаса, такой катастрофы…» Чем меньше остается близких людей, тем более значимыми становятся они в жизни данного человека, тем катастрофичнее их отказ выполнять функции совершенных нарциссических объектов.
Говоря о предпосылках развития нарциссизма, стоит также заметить, что в основе нарциссической травмы обычно лежат нарциссические фиксации самих родителей (Х. Кохут, 1968/2000), что выражается в отсутствии эмпатического контакта между ребенком и родителями (G.Yontef, 1993). Вспоминая свое детство, нарциссический клиент часто говорит, что у него было замечательное детство, все его любили, более того, семья им гордилась. Такой ребенок был фокусом самоутверждения семьи. Такой ребенок всегда мог прочесть стихотворение и сплясать в нужный момент перед гостями. Это ребенок, о котором можно было сказать соседям или коллегам: «У меня такой замечательный ребенок. Он столько знает, столько умеет!»   Невольно вспоминается одиночество вундеркиндов… Оказывается, что нарциссические клиенты плохо помнят свое детство. Они помнят событийный ряд того, что происходило с ними, кто был в составе семьи, куда и когда семья переезжала, какие-то факты из школьной жизни, куда ездили отдыхать, кто болел, рождаются или умирают, свои собственные занятия и болезни…, однако они совершенно не помнили того, что сами при этом чувствовали. Такие клиенты не помнили себя в зоне своих чувств, отношений и детских фантазий, не могли воспроизвести свой внутренний детский мир, не могли по простой причине — их внутренним детским миром никто не интересовался… Родители обычно интенсивно развивали ребенка, отдавая в музыкальную школу, обучая языкам и т.д., но очень редко расспрашивали: «Что происходит в твоей жизни? Что сегодня было тебе интересно? Может быть, ты чем-нибудь огорчен? Расскажи мне об этом.» Постепенно в ходе терапии начинают вспоминаться такие болезненные вещи, что мало сидели по вечерам, что некому было рассказать таинственное и сокровенное, что никогда не хвалили за реальные, пусть маленькие достижения в том, что было действительно интересно, а когда брали с собой куда-нибудь, то общались между собой взрослые, а ребенка периодически спрашивали: «С тобой все нормально? Ну, очень хорошо!» Т.е. это ребенок, который, выражаясь научным языком, не получал внимания к зоне своей детской внутренней феноменологии и не научился это делать. Не научившись делать этого в детстве, он как-то не привык делать это и во взрослой жизни, ни по отношению к себе, ни по отношению к другим. Говорят об отрицании собственных чувств у нарциссических личностей. Это не означает, что человек ничего не чувствует, просто он не привык пользоваться собственными чувствами для того, чтобы вступать в контакт.
Таким образом, человек с нарциссической фиксацией постоянно живет в поле высоких ожиданий, связанных с достижениями, но абсолютно не уважает свой внутренний мир, редко обращается к себе как к достойному собеседнику для того чтобы принять решение. Это невнимание и неуважение к зоне своего внутреннего Я естественно проецируется и на других. О таких людях нередко говорят: «Он занят только собой и никем не интересуется». Это люди, которые прекрасно контактируют, обладая социальными навыками, эффективно простраивают свою деятельность, но, достигая результатов, не могут ими пользоваться. Как выглядит в повседневной жизни этот человек? Ну, например, он успешно продвигается в каком-то определенном профессиональном поле, после чего он это поле деятельности оставляет и начинает пробовать свои возможности в чем-то другом. Например, был директором ресторана, был в совете директоров крупного бизнес-центра, изучил несколько языков, но ничем этим по большому счету не пользуется и не интересуется. У него доминирует постоянная потребность в достижениях для подтверждении своей ценности, которая хронически фрустрирована. Он убеждается, что вообще-то может делать то или это, а дальше интерес пропадает. Контакт ему не очень интересен, а погружение в мир переживаний другого человека часто вызывает сильное напряжение и раздражение. Можно обозначить это как «верхушечные ценности»: ему важно определить, что знает и умеет этот другой, насколько он ценен и можно ли рассказать о себе что-либо подобное, возможно ли с ним конкурировать.
Когда нарциссов описывают в разных источниках, их описывают по-разному. Иногда как людей холодных, жестких, склонных к самолюбованию, стремящихся к власти и манипулированию, неприятных в общении, а иногда как разочарованных и очень несчастных, неуверенных в себе и растерянных перед контактом, страстно желающих близости и неспособных ее установить. Можно смотреть на нарциссические проявления как на вину — это будет бытовой взгляд. Можно смотреть на них как на серьезную проблему — это будет взгляд психотерапевта и человека. Главная заповедь терапии — не наказывать клиента за то, что он клиент.
Если мы обратимся к знаменитой «кривой контакта», то условный клиент, описываемый здесь, останавливается в верхней точке, используя эготическую реакцию. Он сохраняет контроль и не способен продвинуться дальше в своей потребности, отпустить границу и что-то наконец получить. Кроме того, специфика эготизма еще и в изоляции от «id», в нечувствительности к собственным потребностям и фигурам процесса. Изидор Фром писал, что «нарциссический характер с помощью языка гештальт-терапии может быть описан как кто-либо, представляющий для здоровой конфлюенции опасность, которая с наибольшей вероятностью возникает на тех стадиях контакта и возврата, которые мы называем «финальный контакт»» (И.Фром, 1995, с.14). Терапевтическая работа, однако, сконцентрирована отнюдь не на попытках «пробиться» в верхней точке кривой контакта. Основные усилия терапевта сосредоточены на работе в фазе преконтакта и состоят в восстановлении обращения клиента к своей внутренней зоне и в оживлении у него чувствительности к отчужденным фигурам интереса и телесного опыта.
Мощным сензитивным периодом для формирования и фиксации нарциссических нарушений является подростковый возраст. Это возраст здорового нарциссизма, когда все мы встречаемся с экзистенциальным вызовом, обращенным к ценности внутреннего Я. Основной слом у нарцисса происходят именно в этой зоне — в переживании ценности своего Я. Такой человек с большим стыдом относится к себе реальному, он слит со своим грандиозным образом и идентифицирован с базовым изъяном. А реальная феноменология существования все время ускользает. И это то, что очень характерно для переживаний подростка.
Нередко родители переживают взросление ребенка как «утрату». Или они жалуются на то, что у них в семье подросток, как будто это диагноз. Некоторые просто говорят: «Верните нам нашего ребенка!» или «сделайте что-нибудь, чтобы он вырос и с ним наконец можно было бы иметь дело, пусть ведет себя как взрослый». Действительные переживания реального подростка отходят при этом на второй план .
Психоанализ и индивидуальная психология обращают нас к ранним детским переживаниям для понимания трудностей и болезней взрослых. Признавая справедливость этого, замечу, что именно у подростков по мере созревания некоторых ментальных функций и изменения социальной ситуации развития впервые появляется возможность выделить себя из окружающего мира и сознательно отнестись к себе как к личности. Это связано с развитием ретрофлексивной функции сознания (И. Польстер, М.Польстер, 1997) в ее позитивном значении как основы для обращения к себе при совершении сознательного выбора, учитывающего систему личностных ценностей в индивидуальной картине мира. Безусловно, и ребенок способен к сознаванию и переживанию себя в мире, но как «части» этого мира. Детские решения могут быть поняты в смысле выживания и адаптации к тому, что есть этот мир. Будучи уже изгнанным из мира детства, но еще не принятым во взрослый мир, подросток чувствует, что ему нет места на земле, пока он не найдет ответа на основной вопрос: Кто Я? Доверие к себе дает право на активность, на свободу действия и отношения, в конечном счете, право на жизнь. Рожденное Я перестает быть фигурой, фигурой становится мир возможностей, окружающая среда, люди. Только после этого может появиться отношение к другому человеку как к Ты, как к личности, являющей иную форму бытия. Именно это и лежит в основе эмпатической индивидуализации, отношений Я—Ты (Бубер, 1923/1995), именно в этом основной фокус терапии при нарциссических расстройствах. Нерожденное Я остается вечной фигурой, заслоняющей жизнь (Е.Калитеевская. 1997). На поддержание этой фигуры тратится колоссальное количество энергии.
Мои исследования и работа с подростками и их семьями позволяют утверждать, что базовой предпосылкой   для формирования позитивной самооценки и доверия подростка к себе является родительское доверие, т.е. эмоциональное принятие родителем подростка без постоянного контроля и ограничения его автономии, без доказательств того, что он достоин этого принятия. Это любовь к подростку, который точно не совершенен и уж совершенно точно не способен в данный момент любить и принимать себя. Однако подобное утверждение выглядит весьма пафосно, если не учитывать необходимость длительной работы с родителями по поводу их встречи со своим «внутренним подростком» и принятия ими своей собственной подростковости.
Если чувство ценности Я оказалось разрушенным в подростковом возрасте, то человек может оказаться обреченным всю жизнь доказывать право на существование, ввязываясь все в новые и в новые ситуации бесплодных достижений, которые всегда оказываются недостаточными, неспособными скомпенсировать чувства стыда и унижения. Ядром нарциссической проблемы является сочетание успешности и отсутствия у человека внутреннего права быть таким, каков он есть. Как я уже писала (Е.Калитеевская, 1997), подросток — это не возраст. Это переживание, которое может быть в любом возрасте. Избегание этого переживания означает избегание проживания стыда, разочарования, зависти, унижения, бессилия, отчаяния, одиночества и ярости. Отсутствие конструктивного опыта проживания этих чувств как опыта отношений превращает их в вечную угрозу самому существованию Я.
Переживание разочарования связано с крахом идеи совершенства мира. Ребенок достаточно рано сталкивается с несовершенством мира, хотя бы в силу того, что он не всем может управлять и люди, которым он доверяет, могут иногда подводить, уходить и не возвращаться некоторое время, а потом возвращаться и нуждаться в прощении. Переживание разочарования подразумевает в здоровом варианте развития огорчение и утешение со стороны эмпатически настроенного родителя. Утрата первичной иллюзии должна быть оплакана в присутствии значимого взрослого, подтверждающего ценность ребенка и значимость отношений, что служит основой прощения и позволяет ребенку становиться все более толерантным к собственным неудачам и несовершенству родителей. По отношению к значимым другом прощение позволяет отпустить идеализированный объект и отделиться самому, сохраняя надежду и благодарность. Именно прощание, отпускание нарциссического объекта в сочетании с сохранением включенности в отношения с ним служит основой формирования той дистанции, на которой становится возможной подвижность контакта, расставание и встреча. Примитивная идентификация через слияние с объектом сменяется открытием собственной идентичности (Э.Эриксон, 1964/1996). Нарциссический объект превращается таким образом в субъекта  взаимодействия и отношения приобретают субъект-субъектный характер, где оба партнера являются ценными и неидеальными. Если всего этого не происходит, ребенок будет стремиться избегать разочарования всеми возможными способами, стараясь не очаровываться понапрасну, потому что очень больно разочаровываться, а справиться с огорчением без утешения, в одиночку ему не под силу. Только опыт разочарования, прожитый а отношениях принятия, создает устойчивость к разочарованию и позволяет нам сохранять некоторые необходимые   всем нам иллюзии и способность к здоровой конфлюенции.
Переживание стыда является важным для созревания личности, в том случае, если стыд ситуативен и выполняет регулирующую функцию в осознавании границ свободы, участвуя в формировании того, что называют совестью. Однако глобальный токсический стыд направлен как поражающий удар прямо в центр чувства Я нарциссического клиента, постоянно сталкивая его с унижением и сознанием собственной дефектности (В. Ван Де Риет, 1997). Существует много литературы по гештальттерапии стыда (см. обзорную статью Роберта У. Резника, 1999).
Мне бы хотелось поделиться собственными размышлениями о работе со стыдом. Стыд — это социальное чувство. Обычно стыд рассматривают как диалог с неким интроецированным нормативным идеалом. Но человек всегда стыдит себя с помощью проекции, т.е. какой-то картинки, где присутствуют три персонажа: подсудимый, судья и публика (свидетель). Нередко свидетель представлен неявно, будучи слитым с одним из двух других персонажей или растворенным в них обоих. В том случае, если свидетель не представлен явно, его следует вообразить, поскольку именно в этом персонаже есть то человеческое, которое феноменологически присутствует в клиенте, но является отчужденным. С моей точки зрения, стыд — это всегда триалог. Бессилие в переживании стыда наступает в основном за счет идентификации с двумя персонажами, при игнорировании чувств третьего. Однако именно в чувствах игнорируемого третьего персонажа может содержаться и обычно содержится ресурсная эмоция, способная интегрировать личность. Оживляя свидетеля осуждения, мы встречаемся с неожиданными порою чувствами: безразличием, любопытством, торжеством, яростью, раздражением, жалостью и нежностью, юмором, удовольствием, отвращением и т.д. Полезнее дать проявиться этим чувствам, чем сбрасывать все в «мусорную корзину» стыда. Важно подчеркнуть, что взгляд на картинку осуждения из третьей позиции, позиции свидетеля должен осуществляться при поддержке эмпатически настроенного терапевта и в диалоге с ним. Надо сказать, что стыд поражает не само Я человека, а скорее его образ собственного Я.   Кроме того в переживании стыда всегда присутствует, часто в скрытом виде, элемент удовольствия, возбуждения. Мы никогда не скажем «покраснел от страха» или «покраснел от грусти». Но мы часто слышим такие выражения «покраснел от удовольствия», «покраснел от стыда», «одновременно испытал стыд и возбуждение» и т.д. Если моральная часть стыда позволяет быть чувствительным к границам образа Я, фиксируя эготическую реакцию, то содержащееся в стыде, но отчужденное возбуждение стремится разрушить эту границу, эту эготическую реакцию и удовлетворить потребность. Таким образом, восстанавливая скрытое в стыде возбуждение через чувства отчужденного «свидетеля»,    мы возвращаем личности значительную часть энергии, способной стать дня клиента целительной энергией. Ценность сохранения образа здесь вступает в диалог с ценностью опыта. Приведенные выше положения могут показаться спорными, но я лишь высказываю свое мнение, что подразумевает возможность диалога.
В рамках данной статьи я не имею возможности коснуться всех угрожающих эмоций, таких как зависть, унижение, беспомощность и т.д. Возможно, это тема для другой статьи. Скажу только, что в каждой из этих форм эмоционального сопротивления спрятан ресурс, который может проявиться только в случае появления этого чувства на границе контакта. Сопротивление же сопротивлению, т.е. избегание подобных эмоциональных состояний забирает большую часть энергии и интереса в жизни. Ф. Перлз (1969/2000) назвал это «парадоксальным неврозом».
Отличительной чертой людей с нарциссической фиксацией является их категоричность. Восприятие жизни у них крайне полярно, а механизм идеализации/обесценивания делает их неспособными или крайне мало способными жить в зоне чувств средней интенсивности. Зона работы терапевта — это зона «средних чувств», это работа про ценность маленьких шагов. В отличие от нарциссического клиента, у которого обычно есть какой-нибудь большой проект, работа терапевта — это работа про ценность маленьких проектов. Терапевтический контакт — это ценный контакт, но не полный, окончательный и единственный контакт, который очень страшно потерять, ведь в жизни клиента обычно есть фигуры, более значимые, чем терапевт. Терапевтический контакт — это небольшой контакт, мы встречаемся на какое-то время и на какое-то время расстаемся, чтобы продолжить нашу работу и поговорить о чем-то важном. Если терапевт настроен эмпатически, но эмпатия его неагрессивна и спокойна, если он не приближается очень быстро и очень близко с интенсивной готовностью немедленно помочь, а остается на своем месте, будучи включенным, то клиент постепенно успокаивается. От многих своих клиентов я слышала примерно следующее: «Я начинаю терять форму». Мимика лица расслабляется, поза становится менее напряженной. Если клиент хочет быть «хорошим клиентом», который быстро продвигается в терапии, да еще при этом очарован терапевтом, то для терапевта важно проявлять человечность, не используя театральных техник, т.е. не стараться произвести на клиента впечатление хорошо отлаженного совершенного терапевтического механизма. Если терапевт попадется в ловушку и будет стараться показать, какой он замечательный терапевт, будет давать гарантии быстрого успеха терапии и, грубо говоря, выпендриваться перед клиентом, то развитие такого нарциссического контакта имеет довольно точный прогноз: две-три мощные, энергетически сильно заряженные встречи, после этого — разрыв, разочарование, оплевывание «иконы» и нежелание к этому терапевту больше приходить. В случае, если терапевт недостаточно подготовлен, может произойти очень быстрое наступление фазы негативного переноса, слишком быстрое и для терапевта, и для клиента, которое они оба не в состоянии перенести.
Ценность внутреннего мира и позитивное чувство Я формируются благодаря тому, что родители интересуются внутренней жизнью ребенка. Для нарциссического клиента, который не привык, чтобы его внутренним миром интересовались, вопросы терапевта могут звучать совершенно неожиданно. Поэтому, в течение длительного времени, особенно на первых порах, терапевт находится в позиции хорошего родителя, способного понимать, что клиенту трудно и непривычно говорить о своих переживаниях, вообще трудно находиться в ситуации, когда его слушают, потому что это вызывает раздражение и недоверие. Терапевт находится рядом, его поддержка является стабильной и ровной. Не стоит все время говорить: «Я так хорошо тебя понимаю! Это сильно во мне отзывается!» Эти псевдогуманистические реакции являются для нарциссических клиентов очень настораживающими, они могут начать думать, что терапевту от них что-то нужно. Поэтому эмпатическое выслушивание — это очень ненавязчивое, несколько дистанцированное выслушивание, именно выслушивание, а не предложение немедленно работать по поводу предъявленных проблем.
Долговременная стратегия терапевта строится на постепенном включении собственных чувств в процесс терапии. Терапевт при этом использует собственные чувства как ценные сигналы, помогающие ему сориентироваться в качестве контакта с клиентом. Понять, что происходит с клиентом в контакте, часто можно только через чувства терапевта. Личностно-ориентированная терапия предполагает, что основным инструментом работы является личность терапевта, а не набор усвоенных техник. Терапевту неизбежно приходится быть чувствительным к феноменологии своего собственного существования, признавая ограниченность собственного знания. О том, как терапевту использовать свои чувства в терапии, я довольно подробно писала в своей статье о ресурсах несовершенства (Е.Калитеевская, 1997). Речь идет не об отреагировании со стороны терапевта, а именно об осознанном включении им своих чувств в процесс. При этом терапевт должен быть готов встретиться со стороны клиента со следующей реакцией: «Мы тут сидим и просто разговариваем, а мне бы хотелось, чтобы Вы наконец занялись со мной терапией!»  Для терапевта порою сложно бывает выдержать агрессию и некоторые терапевты могут начать защищаться и пытаться быть очень эффективными и авторитетными.
Работа с нарциссическими клиентами — это очень длительная и медленная работа в зоне преконтакта, когда терапевт помогает клиенту быть внимательным к возникающим фигурам, проявляет терпение и уважение, позволяет клиенту самому совершать маленькие открытия и не спешит понять за него. Терапевт должен быть готов к постоянному обесцениванию клиентом достижений терапии и к постоянному беспокойству клиента: «Насколько эффективен наш процесс? Мы уже 40 минут с Вами разговариваем — эффективна эта сессия или нет? Я хочу уйти с результатом».
Эта работа   является вызовом для терапевта. Способны ли мы выдерживать несовершенство собственных детей и оставаться с ними тогда, когда они делают то, что нам очень не нравится и отстаивают свои ценности? Каковы наши отношения с детьми? Способны ли мы сохранять отношения с клиентом, испытывая друг к другу на протяжении долгого времени самые разнообразные и противоречивые чувства?
У нарциссического клиента всегда есть страх близости, страх, что его отвергнут, оборвут, соблазнят, а потом бросят. Задача терапевта — ничего не делать в этой ситуации, а просто быть. Это означает: «Я здесь. Я слушаю тебя. Мне стало интересно то, что ты только что сказал, но сейчас мы, кажется, уходим в сторону и я стал хуже понимать тебя. Помоги мне понять тебя лучше». Это мягкое возвращение клиента к его собственной феноменологии, к его собственным фигурам постепенно помогает клиенту учиться прислушиваться к себе. Терапия — это процесс выращивания внимания и уважения к себе и обучение чувствительности к процессу и у клиента, и у терапевта.
Нередко нарциссические клиенты пугаются и стыдятся, если не могут в начале сеанса четко сформулировать проблему. Возникает впечатление, что им кажется, что пришли они зря и права на внимание не имеют. Как будто пришли в гости без подарка. Очень важно, чтобы клиент научился приходить без текста, чтобы ценность достижений терапевтического контакта не была продумана заранее, а рождалась непосредственно в контакте. Важными словами терапевта, помогающими клиенту немножко расслабиться, «потерять форму», начать дышать и перестать чего-то достигать могут быть такие, как: «Я от тебя сейчас особенно ничего не ожидаю… Ты вполне можешь не знать, о чем прямо сейчас начать говорить… Я и сам не очень представляю, о чем сегодня будет наша работа, я только могу быть внимательным и помогать тебе осознавать то, что происходит с тобой…» Простые фразы способны снизить пафосность вопроса об эффективности терапии. Но для этого   терапевту важно поработать с собственной нарциссической составляющей, справиться со страхом не быть идеальным терапевтом, допускать для себя возможность ошибаться и говорить об этом клиенту: «Важно, чтобы ты следил за тем, чтобы мы говорили о вещах, интересных тебе, ведь я могу увлечься собственными соображениями».
Когда переживается первый шок, связанный с тем, что терапевт оказывается еще и человеком, можно начать двигаться дальше к встрече двух людей, которые отличаются друг от друга, но которых это не разрушает, и не разрушает их контакт. В этой зоне мы можем переживать разные чувства, в том числе и негативные, но это не является катастрофичным.
Чтобы подвести итог сказанному, скажу коротко еще раз про позицию терапевта в работе с нарциссическими клиентами: дистанцированное ненавязчивое эмпатическое выслушивание, сдержанное, спокойное и стабильное; хорошее понимание того, что клиенту очень трудно говорить о своем внутреннем мире и оживлять детские воспоминания; понимание, что это длинная медленная работа, в основном работа в зоне преконтакта: нужно прожить все это в зоне «средних чувств», без особого размаха, очарований и нарциссического самоутверждения терапевта, без ожиданий немедленной эффективности, организуя пространство, где высшим терапевтическим ресурсом является человечность со всем ее несовершенством.
1.Бубер М. (1923) Я и Ты // Бубер М. Два образа веры. М.: Республика, 1995, с. 15-92.
2ан дер Риет В. Взгляд гештальттерапевта на стыд и вину // Гештальт-97. М„ 1997, с. 12-23.
3.Калитеевская Е. Ресурсы творческого несовершенства // Гештальт-97. М.. 1997, С.35-42.
4.Кохут  X.  (1968) Психоаналитическое  лечение  нарциссических расстройств личности: принципы систематического подхода // Антология современного психоанализа. М.: ИП РАН, T.1, 2000, С. 409-429.
5.Перлз Ф. (1969) Эго, голод, и агрессия. М.: Смысл, 2000.
6.Польстер И., Польстер М. Интегрированная гештальт-терапия. М.: Класс, 1997.
7.Резник Р.В. «Порочный круг» стыда: альтернативный гештальт-подход // Российский гештальт. Новосибирск; Москва, 1999, с.9-24
8.Фром И. Гештальт-терапия и «Гештальт» // Гештальт-94. Минск, 1995, С.8-14.
9.Хензелер X. Теория нарциссизма // Энциклопедия глубинной психологии. М.: MGM-Interna, т. 1, 1998, С.463-482.
10. Хломов Д. Динамическая концепция личности в гештальт-терапии // Гештальт-96. М.. 1996, С.46-51.
Хломов Д. Индивидуальная история нарциссизма // Гештальт-97. М., 1997, С.24-28.
Эриксон Э. (1964) Идентичность: юность и кризис. М.: Прогресс, 1996.
Kohut Н. The Analysis of the Self. N.Y., 1971.
YontefG.M. Awareness Dialogue and Process. 1993.

ГЕШТАЛЬТ И ВОСТОЧНАЯ МЕДИЦИНА

 
Речь идет о работе с тревогой. Этот тип психотерапевтической работы хорошо разработан в гештальт-терапии и базируется на представлении о том,
что тревога как таковая — это заблокированная или неправильно направленная энергия. Во всяком случае, это энергия, которой человек в данный
момент не может воспользоваться. Стратегии работы с тревогой выбираются из этих соображений. Необходимо вернуть человеку целостность, то есть
помочь объединить себя самого и свою энергию.
Действительно, даже на уровне слов заметно своеобразное «расщепление» целостности человека, «расщепление» или потеря единства:
 «У меня есть тревога». Феноменология тревоги (телесная) распознается, осознается человеком как нечто самостоятельное, неподвластное субъекту.
 В словесном выражении это описывается словами «меня трясет» — как если бы действие было ретрофлексивным, то есть источник активности
 находился вовне человека.
Существенно, однако, что в отличие от «обычной» ретрофлексии, когда в Рамках относительного спокойствия можно наблюдать огромные запасы энергии,
при тревоге, суммарный объем энергии, который доступен субъекту, весьма мал… И быстро наступает усталость.
Эту тревогу стоит отличать от похожего на тревогу переживания специфического напряжения, которое возникает у человека при так называемой
ретрофлексии. То есть когда субъект сдерживает (из последних сил!) какой-то направленный вовне импульс. И тогда напряжение сравнительно легко
распознается как два противонапрвленных импульса.
В любом случае с точки зрения внешнего наблюдения эта энергия легко  истощается, чувства, которые базируются на тревоге, недостаточно стеничны…
 
Стратегии возвращения к целостности, возвращения к овладению всей энергией в рамках  гештальт-подхода достаточно прозрачны…  Это эксперименты,
 в рамках которых субъект может «соединиться» или вступить в отношения с собственной тревогой. Например:
1. Человеку предлагают буквально идентифицироваться с тревогой, то есть изобразить трясущуюся фигуру, усилить тип движения, сделать его
«произвольным», осознать, какова символика этих движений, какие потребности и чувства стоят за этим движением.
2. На основе того же начального эксперимента станцевать танец символически выражающий тему. Сосредоточиться на вырывании агрессии —
направлена она в адрес кого-то или доминирует страх перед кем-то.
3. Сделать игру — человек разговаривает с воображаемой символической фигурой, которая символизирует его тревогу, в диалоге проясняются чувства
и потребности текущего момента…
4. Просто описывать свои ощущения, сконцентрировавшись на телесных переживаниях и появляющихся импульсах чувств и желаний. В результате
 начинает доминировать какое-то актуальное переживание, которое позволяет человеку сосредоточить собственную энергию и вернуть себе
целостность…
Все эти эксперименты направлены на увеличение внимания к себе и собственным потребностям в данный момент.
 Если проследить динамику развития тревоги, то можно отметить следующие этапы:
А. Естественное течение энергии, обычное самочувствие.
В. Что-то произошло (либо фрустрация потребности, препятствие на пути движения к чему-то важному, либо истощение, усталость,
 усилившийся дефицит по какой-либо потребности), в результате чего человек начинает переживать (регистрирует) тревогу.
 Создается впечатление, что часть энергии, которая есть в распоряжении человека, как будто бы отделяется и субъект начинает относиться к ней
 как к чуждой.
С. В действие вступают защитные механизмы психики — и субъект подавляет тревогу, но чувствует себя бессильным и уставшим. Если продолжить
 ранее сформулированную метафору, это значит, что от общей энергии организма отделена еще одна часть, которая должна была играть роль
«сдерживателя», и в распоряжении человека остается еще меньше свободной энергии.
Д. Наступает снижение активности, слабость, соматизация (например, простудное заболевание), разрушение системы отношений между людьми.
Сам факт наличия тревоги в Гештальт-подходе понимается как феномен, свидетельствующий о наличии заблокированной энергии, которая может быть
 возвращена организму. Возможно, стоит различать «стеничную тревогу» и «астеничную тревогу». В то же время опыт показывает, что хотя на первый
взгляд при переживании тревоги у человека достаточно много агрессивности (энергии), это скорее «беспомощная агрессивность»,
в которой чаще можно обнаружить аннигиляционные (регрессивные) формы агрессии…
 
Поэтому,если такой тревожный человек начинает спонтанно действовать или ему предложить действовать в ходе эксперимента, выражая гнев или радость,
то наблюдается следующее, хорошо знакомое по-житейски явление. Субъект многословен, возбужден, «его не остановить», легко впадает в
состояние переживания обиды… Но его деятельность малопродуктивна, ему трудно задержаться, сосредоточиться на одном переживании, он как бы
«скользит» по поверхности контактов с другими людьми, ему не хватает глубины переживания, часто субъект становится как будто бы излишне
 интеллектуализирующим. Причем, чем больше человек себя сдерживает,например,пытается сам справиться с тревогой, успокоиться, тем больше он
 истощается, и на первый план выступает чувство обиды. Наоборот, остановка активности и «возвращение к телесности», своего рода
 интровертированность, уменьшение объема контактов с окружающим миром,«сбор энергии» приводят к более полному осознаванию себя и возвращению
чувства стабильности и полноты.
Эти наблюдения интересно кореллируют с тем, как относится к феномену тревоги Восточная медицина. Для Китайских традиционных врачей тревога это
 проявление «сырости» или активности канала селезенки.
Стратегия позитивной компенсации тревоги-сырости по китайской медицине, это активизация (в зависимости от соматического типа пациента)
энергии «холод» (канал почки, эмоциональный коррелят — чувство страха) или <ветер» (канал печень, эмоциональный коррелят — чувство гнева или
 специфического чувства ужаса-злости-страха). Если пациент перейдет в это состояние, то тревога будет благополучно компенсирована.
Неблагоприятным   выходом   из   состояния   (неблагоприятной компенсацией) считается переход к типу энергии «жар» (канал сердца,
эмоциональная тема «любовь, тепло, радость») или типу энергии «сухость» (канал легкие, эмоциональная тема — «печаль, горе»).
То есть, если перевести обратно на язык психотерапевтических стратегии, для того, чтобы помочь тревожному человеку, надо помочь ему понять:
Что больше подходит в данную минуту — разозлиться на кого-то (испытать гнев) или выяснить, кого или чего он опасается (активизировать
переживание чувства страха). Этому могут помочь вопросы и предложения типа: «Кому адресована твоя тревога?», «О чем тревожишься?»,
 «Что делает твоя тревога с тобой?», «Стань своей тревогой и прояви себя!».
И стоит прояснить, действительно ли человек в этот момент способен поддерживать тему радости и любви (например, к человечеству вообще) или
печалиться о чем-то. Отметим, что как раз сам человек, который испытывает тревогу, склонен искать спасения именно в этих неблагоприятных для
 него темах. Например, искать и не находить достаточно любви в окружающих его близких людях или в себе самом любви к другим, чувствовать себя
чужим в компании, где все веселятся, хотя на вид такой человек будет вполне радостен, и упрекать себя за это.
Или печалиться и предаваться экзистенциальным вопросам о смысле или бессмысленности жизни.
В подтверждение этой параллели стоит привести еще сведения и из традиционной европейской медицины.Дело в том, что эмоции гнева или страха
 сопровождаются выбросом адреналина, и само увеличение адреналина в крови является важным фактором, производящим изменения. В том числе
 усиление иммунитета. А переход к колебанию маниакальные тенденции — депрессия (в том числе, который может быть проявлен как некоторая активность,
ажитация,возбуждение — или печаль, тоска) происходит именно при «срыве» адреналинового механизма реагирования на стресс и перехода к кортизоловым   механизмам…
Какие же стоит сделать выводы? Для психолога, занимающегося психокоррекцией — что стоит читать медицинскую литературу,
а врачам может быть станет понятнее, что психотерапевты (психологи и врачи) занимаются вполне материальным делом, хотя работают с душой.
И еще приятно, что можно к интуиции добавить трезвый расчет и опереться на многовековую традицию, тем боле экзотическую.
А если серьезно — то это заявка на далеко идущую тему. Совмещение и взаимное обогацение целительских традиций древности и
современных методов психотерапии.

Гештальт 2001.Содержание.

Сборник материков Московского Гештальт Института за 2000 год
Главный редактор Даниил Н.Хломов
Редакционная коллегия: Н.Б. Кедрова, Е.Р. Калитеевская, Е.С. Мазур, Денис Н. Хломов
Подготовка к печати: М.Г. Андреева. М.Д. Соколенко
Художественное оформление: Денис Н. Хломов

© 2001 Московский Гештальт Институт

© 2001 оформление Денис Н. Хломов Обложка, оформление

СОДЕРЖАНИЕ
ОТ РЕДАКЦИИ……………………………………………………4
АРНОЛЬД БЕЙССЕР
Парадоксальная теория изменений………………………….6
ГАРИ ЙОНТЕФ 
Гештальт-терапия: введение……………………15
ВЛАДИМИР ФИЛИПЕНКО
Правила хорошего тона в гештальт-терапии и психоанализе ……25
ЕЛЕНА МА3УР  
Экзистенциально-гуманистический подход в психотерапии: соотношение гештальт и экзистенциальной терапии ……………..40
ЕЛЕНА КАЛИТЕЕВСКАЯ
Гештальт-терапия нарциссических расстройств личности ……….50
КАТЕРИНА БАЙ-БАЛАЕВА
Супервизия ………………………………………………..60
МАРИЯ АНДРЕЕВА
История одного присутствия………………………..68
ТАТЬЯНА СИДОРОВА          
Психологический аспект наркотической зависимости……..
ЕЛЕНА ПЕТРОВА, ВЛАДИМИР МАТКОВ       
Гештальт и Восточная медицина…………………………………………………89
 

Содержание.

Материалы подготовлены под общей редакцией Даниила Н.Хломова, О.В.Немиринского, Н.Б.Кедровой.
Иллюстрации Дениса Н.Хломова

СОДЕРЖАНИЕ

Джеймс Кепнер. Телесный процесс. Глава 4. Перевод Е.Цветкова.——————- 2
Верной Ван Де Риет. Взгляд гештальттерапевта на стыд и вину. ———————12
Даниил Хломов. Индивидуальная история нарциссизма.———————————20                     
Ирина Федорус. Идеи теории поля и динамическая концепция личности————-24
Елена Калитеевская.  Ресурсы творческого несовершенгства.———————— 29                     
Олег Немиринекий. Гештальт как свобода от клиента.———————————-35                          
Олег Силявский. Психотерапия — искусство жизни.—————————————38                            
Константин Королев. Клинико-гештальттерапевтаческий анализ случая «зуд»——45        
Мария Андреева О. некоторых проблемах детского воровства.————————49                
Александр Моховиков. Суицидальное поведение и гештальт-подход.——————54
Максим Петров.  Моя автобиография. ——————————————————59                                    

ОТ РЕДАКЦИИ
Дорогие читатели, коллеги и друзья!
Особенность пошедшего года в гештальт сообществе — это очень большое количество работы. И это очень хорошо с одной стороны, потому что гештальттерапия перестала быть чем-то экзотическим, заморским, этаким прибамбасом для оригиналов и эстетов, а стала нормальным обыденным делом, которое приносит деньги и славу в обмен на силы и время. Но это и немного грустно с другой стороны, сами понимаете, почему.
Этот сборник посвящен в основном проблеме нарциссизма, что отражает в некоторой степени рост уважения к себе в гештальт сообществе. Несколько слов об  авторах: Джеймс Кепнер- хорошо знаком нашим постоянным читателям, мы продолжаем публикацию фрагментов его книги «Телесный процесс». Вернон Ван Де Риет сотрудник Гештальт Института Лос-Анджелеса (GTILA)- гештальтист старшего поколения, постоянный тренер Летнего интенсива GTILA. Московский Гештальт Институт продолжает разрабатывать динамическую концепцию личности в гештальте (статьи Даниила Хломова и Ирины Федорус) и профессиональной позиции терапевта и терапевтических отношений (статьи Елены Калитеевской, Олега Немиринского и Олега Силявского). Редакция рада приветствовать на страницах сборника гостей из Минска (Константин Королев) и Одессы (Александр Моховиков), и выпускницу МГИ этого 1998 года Марию  Андрееву. Как всегда сборник проиллюстрирован гештальттерапевтом Денисом Хломовым.
Скорее всего, этот сборник — последний и выпущен специально для 7 конференции. Со следующего года будет выпускаться ежеквартальный журнал «Мир гештальта». Будем рады встретиться с Вами на страницах нового журнала!
Редакция.

Экологическая ниша. Очерк о теории поля в гештальт-терапии.

Предисловие редактора

По-видимому, не нужно подробно представлять автора данной статьи Жана-Мари Робина, вице-президента Европейской Ассоциации Гештальт-терапии, директора Французского Гештальт Института, руководителя долгосрочной программы для руских гештальт-терапевтов «Совершенствование в Гештальт-терапии». В сборнике «Гештальт-92» была опубликована его ранняя статья «Фигуры гештальта». В этом сборнике мы публикуем этот очерк, полученный Московским Гештальт Институтом непосредственно от Жана-Мари со специальными пожеланиями издать его на русском языке.

По мнению самого Ж.М.Робина, эта статья важна тем, что обсуждает базовое понятие гештальт-терапии «поле организм/среда» и обозначает новые методологические горизонты для гештальт-терапии как в плане концептуальных разработок, так и в рамках практической работы гештальт-терапевта. На наш взгляд, чтение данного текста является достаточно нелегкой работой. Во всяком случае,. редактирование этой статьи этой статьи оказалось невозможным без длительного сопоставления первичного перевода, французского оригинала текста и предыдущих материалов Ж.М.Робина. Пользуясь случаем, мы благодарим за терпение и профессионализм переводчика И.Я.Розенталь, а также Н.Б.Кедрову и Е.М.Кларину за помощь в подготовке текста к печпти.

Несколько комментариев к тексту. Непосредственного отношения к психотерапевтической практике гештальт-терапевта он не имеет. Читатель не обнаружит здесь ни гештальт-техник и приемов, ни описания сессий или нозологических типов больных. Более того, текст обрывается на интригующем разделе: «Выводы в области психотерапии». В таком случае, что же может дать чтение этой статьи? Понимание места гештальт-метода среди других психотерапевтических методов, психологической практики и теории, гуманитарных и естественных наук в целом. Понимание исторического развития гештальт-метода, современных проблем (кризисных точек) в теории (и косвенным образом, в практике) гештальт-подхода и перспектив развития метода в дальнейшем (например, в ХХI веке, хотя непосредственно этот вопрос не обсуждается). Знакомство с некотрыми принципиально новыми подходами, в основном разработанными в смежных с психологией науками (биологией, социологией и др.), которые позволяют рассатривать поле «организм/среда» или поле «терапевт/клиент» как форму «метастабильного равновесия» или «морфогенетическую зародышевую структуру», что позволяет проектировать совершенно иные версии гештальт-терапевтической работы, а также разрабатывать концепции гештальт-подхода в самых различных областях практики: педагогике, менеджменте, политике и др.

Поэтому не случайно, что мы, по согласованию с Жаном-Мари Робином опустили последний раздел и не стали «заземлять» эти общие методологические размышления автора, открывающие новые возможности для развития гештальт-метода, «частными» выводами, касающимися психотерпаии, тем более, что для России, этого «нового поля гештальт-метода» эти выводы могут оказаться не такими уж очевидными и надежными.

Мы надеемся, что читатель, который сможет дочитать этот текст до конца, самостоятельно сумеет сделать оригинальные выводы, касающиеся психотерапевтической или другой практики. Будем рады, если Вы пришлете в следующий сборник свои собственные публикации, относящиеся к развитию гештальт-метода.

Нифонт Долгополов

.

  «Окружающая среда — это не замкнутое круговое пространство, а МЕСТО ДЛЯ. Именно в экологической нише живет и размножается один вид, хотя кажется, что она заполнена мно-жеством других видов.

Опыт предшествует «Организму» и «Окружающей среде», которые являются абстрагированными от опыта.

Нет такой функции в любом организме, которая не была бы причастна к окружающей среде самым существенным образом. И наоборот, реальная окружающая среда, место, это то, что выбрано, организовано и приспособлено организмом.»

Пол Гудмен [1]
 

«Опыт происходит на границе между организмом и окружаюей средой» [2]. Именно с этого основополагающего утверждения начинается гештальт-терапия. Статья посвящена проработке и развитию этой парадигмы и обсуждению теоретического и определенного методологического кризиса гештальт-терапии. «Назовем это взаимодействие организма и среды — «поле организм/среда»… Связь человеческого организма с окружающей средой, конечно, не только физическая, но и социальная. При изучении человека в психологии, физиологии или психотерапии мы должны также говорить о поле, в котором взаимодействуют по крайней мере социально-культурные, животные и физические факторы.»[3]

По прошествии более сорока лет после написания этих пророческих строк, некоторые гештальт-терапевты пытаются мыслить и вписать свою практику в эту перспективу поля, которое и становится их спицифическим понятием, другие психологические и психотерапевтические подходы, кажется, постепенно акцентуируют ие значение взаимодействия, а иные возвращаются к традиционной модели, определяемой как «интрапсихическая» или расширяют ее до «интра-организмического», опираясь на биологическую или физиологическую парадигму, чтобы обосновать свой психoтерапевтический подход.

Известно, что теория поля и выводы из нее после Курта Левина не стали объектом многочисленных углубленных изысканий, ни со стороны гештальт-терапевтов, ни со стороны исследователей в области гуманитарных наук. Более того, немногим позже введения в употребление Левиным понятия поля в психологию, другой исследователь сформулировал иной подход к сложным ситуациям, взятым в их целостности: фон Берталанфи с его Общей Теорией Систем [4]. В настоящее время системный подход и практические методы, которые из него следуют, в частности, в области гуманитарных наук, пользуются популярностью. Эта концепция является очевидной для тех, кто ведет практическую групповую работу (с семейными парами, семьями, учреждениями, организациями и т.д.), и гештальт-терапевты не избежали этого влияния. Что же тогда будет с понятием «поле» в свете этой концепции? Обе эти концепции дополняют друг друга? Или они антагонистичны? Исключают одно другое? Понятия, которые они вводят, могут ли они легко перейти из одного в другое? Сколько вопросов, на которые я не претендую ответить, но хочу внести какой-то вклад в обсуждение вопроса.

Мои рассуждения будут состоять прежде всего в том, чтобы представить обзор «теории поля» в гуманитарных науках, и в частности в психотерапии. Затем они будут направлены на то, чтобы попытаться прояснить логические уровни различных концептуальных шагов, используемых терапевтом и для того,чтобы разрешать ситуации, с которыми они сталкиваются. Исходя из этого, я представлю несколько соображений в связи с понятиями, возникшими в результате современных исследований, которые мне кажутся логичными и совместимыми с теорией гештальт-терапии, прежде чем приступить к рассмотрению следствий (выводов) на уровне практики.

1. Теория поля

Заимствованное из наук о природе конца Х1Х в. гештальт-терапией, понятие поля вносит в гуманитарные науки одну из фундаментальных парадигм. Оно позволяет описать взаимодействие (взаимосвязь) сущностей и функций целого и его частей посредством аналогии с явлениями, описанными в связи с магнитным полем.

Магнитное поле.

Если поместить магнит на поверхность, покрытую железными опилками, опилки разложатся определенным образом по отношению к магниту и таким образом выявят линии сил своего магнита, которые называются «магнитным полем». Другой пример: разместим в пространстве три магнита, эти три магнита ориентированы определенным образом и обладают измеряемыми магнитными массами. Они немедленно создают магнитное поле, являющееся результатом магнитных полей каждого из этих трех магнитов. Поместим в это поле кусок мягкого ненамагниченного железа: он немедленно намагнитится в зависимости от поля, созданного тремя магнитами, и в то же время, он будет воздействовать на созданную структуру этого поля, участвуя в создании этого поля. Воздействие поля в данной точке может быть измерено «градиентом» поля.

Расширение понятия поля

В разговорном обиходе, так же как и в специализированных областях, можно услышать, например, как говорят о «зрительном поле (зрения)», о «поле сознания», о «поле исследования», о «поле медицины» или какой-нибудь другой науки и т.д., а гештальт-терапия будет говорить о поле организм — окружающая среда, таким образом определяя свою предметную область и вообще область психологической науки.

Основной принцип теории поля.

Основной принцип является общим при всех употреблениях понятия поля, хотя разными авторами он мало или совсем не отмечается. Именно этот принцип, как мне кажется, позволяет нам дифференцировать эпистемологию и методологию теории поля от некоторых других, таких как теория систем, область применения которых часто является общей с теорией поля. О чем бы не говорили, о поле зрения, о поле психологии или магнитном поле, указывается область, которая соотносится с конституирующим ее принципом: поле зрения существует лишь в своей соотнесенности с глазом, поле психологии с психологией, магнитное поле с данным магнитным источником.

Это организующий принцип кроме того характеризуется особенным образом: он принадлежит полю, его определяет и сам подчинено силам этого поля. Организующий принцип, теоретически рассуждая, не может рассматриваться в качестве обособленной целостности, если только не попытаться заняться абстракцией, и «вынуть» его из поля в целях особого анализа. В этом случае, методологический аппарат теории поля оказывается не приспособленым для того, чтобы исследовать рассматриваемый элемент изолированно. Операция отделения от магнитного поля куска металла, называемого «магнитом» для изучения его структуры, например молекулярной, приводит к изменению логического уровня анализа, который не может позволить исследовать феномен «магнитного поля».

Специфика организующего принципа поля, кроме того, определяет специфику способов исследования феноменов этого поля; совокупность феноменов, характеризующих данное поле может быть выявлена в зависимости от того, существует ли надлежащий инструмент. Приведем пример: мы знаем, что радиоволны распространяюся передатчиком и ловятся приемником типа радиоприемника. Очевидно, что эти волны существуют и в нас проникают независимо от возможности нашего владения таким приемником, а следовательно отсутствие радиоприемника не могло бы быть достаточным условием, чтобы отрицать существование таких волн. Таким образом можно выдвинуть предположение о существовании некоторых полей (естественных или нет), выявление которых нам не позволяют осуществить современное состояние наших знаний и инструментов.

Организующий принцип может быть задан теоретически (или парадигматически). Таким образом, если интересуются полем зрения, то будут ссылаться на «теоретический глаз», так как мое поле зрения не соотносится с твоим зрительным полем. Именно в этом случае обобщение опыта, относящегося к единичным полям позволяет подойти к концептуализации поля данного типа.

Законы поля.

В поле, каким бы оно ни было, элемент обладает двумя статусами и выполняет две функции [5]:

1. Как подверженный воздействию поля, он подчинен силам поля; он находится в какой-то градиента, при помощи которого можно представить распредлеление поля.

2. Он выступает в поле активным творческим началом, изменяя силовые линии и распределение градиента Таким образом существует взаимосвязи между функуией целого и функцией элемента внутри поля; существуют тонкие процессы взаимодействия между частями, опосредованные целостностью, в которой происходят эти взаимодействия.

Теория поля в гештальт-терапии.

Хотя именно с Левином связано употребление понятия поля в гуманитарных науках, его великие предшественники — Келер и Вертгеймер также не должны быть забыты. Малколм Парлетт [6], используя труды этих исследователей, смог выявить характеристики теории поля, сформулировав их в пять важных принципов:

1) Принцип организации Мы можем понять что-либо лишь исходя из рассмотрения целостной ситуации, состоящей из совокупности сосуществующих явлений. «Значение простого явления (факта) зависит от его положения в поле; различные части поля находятся в обоюдной взаимозависимости.» [7]. Левин предлагает выйтя за пределы постоянных свойств предметов — которые предполагаются постоянными в других системах отсчета, чтобы подчеркнуть взаимозависимость. Он не отрицает, что могут существовать неизменные величины в структуре ситуации: структура и функции не являются отдельными сущностями но, являются двумя модусами к неделимой целостности.

2) Принцип современности. Именно в поле, существующем в настоящий момент, обнаруживается совокупность воздействий, которая «объясняет» актуальность поведения. Таким образом, не придается особого значения ни категории причинности, ни детерминации прошлого. То же самое относится к будущему. Единственно возможной частью поля могут быть осуществляемые субъектом «здесь и сейчас воспоминания о прошлом» или «здесь и сейчас антиципации о будущем».

3) Принцип уникальности. Каждая ситуация, поле каждого человека в какой-то ситуации, уникальна. Всякое обобщение таким образом является сомнительным: значения, конструируемые индивидуальным образом и обощенные выводы не идентичны. Это не отбрасывает совсем принципы сходства, связности и последовательности, а также принципы генерализации, без которых невозожно было создавать теории, но побуждает отодвинуть их на задний план, чтобы предоставить преимущество анализу специфики данной ситуации.

4) Принцип «изменяющегося процесса» Опыт — явление временное, ничто не является абсолютно зафиксированным и неизменным. Этот принцип уже был выявлен Уильямом Джеймсом [8] в его теории «потока сознания», которая подчеркивала меняющийся от одного мгновения к другому характер опыта, необходимость непрестанно воссоздавать наше восприятие «реальности».

5) Принцип возможных существенных связей Согласно этому принципу ни одна часть поля не должна быть ни исключена, ни рассматриваться априори как несущественная любой элемент поля является составной частью всей совокупной целостности и является потенциально значимым. Автоматизмы, ставщие незаметными, должны быть также приняты во внимание, как и явления, которые могут привлечь к себе внимание своей значительностью и содержательностью.

Проблема метода.

Чтобы продолжать следовать собственным принципам, любой научный подход, основанный на теории поля, должны исследовать свой объект, не забывая, что исследователь и его объект в свою очередь составляют поле, которое подчинено принципу взаимного воздействия и, именно это собственно является объектом исследования. Это значительно усложняет метод, в частности в гуманитарных науках, т.к. если можно представить, что эффект взгляда астронома на звездные поля может быть относительно незначительным (это простое предположение профана), легко можно будет понять, что воздействие взгляда наблюдателя, например на взаимодействие супружеской пары, является значительным до такой степени, что трудно понять, зависит ли, то что наблюдается от супружеских отношений или это является следствием присутствия наблюдателя.

Поле организм/окружающая среда.

Гештальт-терапия, когда она ссылается на теорию поля, занимается специфическим полем, которое она называет «поле организм / окружающая среда». Таким образом, ее концептуальный и методологический аппарат был разработан для изучения этого специфического поля. Организм/окружающая среда необходимо понимать как обозначение явлений (которые гештальт-терапия называет «контактом»), которые происходят между данным организмом и его окружающей средой, между субъектом и тем, что не является субъектом. Здесь организм выступает как организующий принцип, основной элемент, а окружающая среда является другой частью поля, приче сам организм включен в это поле.

Даже если окружающая среда (или элемент окружающей среды данного организма) сама является «организмом», концептуальный и методологический аппарат гештальт-терапии не вполне приспособлен для изучения связи организм/другой организм. Поскольку каждый из этих организмов конституирует опыт того особого поля, в которой он является организующим принципом. Организм, в теории гештальт-терапии, является, конечно «извлечением» (абстракцией) поля, т.е. абстрагированным элементом, извлеченным из неделимого более открытого целого, названного здесь полем «организм/окружающая среда», но гештальт-терапия способна изучать на основании теории поля, то, что происходит между организмом и тем, что им не является, рассматривая организм как субъект опыта. Ситуация, таким образом, совершенно ассимитрична. Гештальт-терапия направлена на то, чтобы понять, как организм будет влиять на свою окружающую среду и внутри ее, с одной стороны, а с другой как окружающая среда будет влиять на организм, но все это рассматривается в фокусе организма, конституирующего это поле.

Таким образом, оба полюса поля не могут, по крайней мере при помощи этого концептуального аппарата, быть определены как отдельные сущности, даже если их можно разделить на других логических уровнях. Необходимо констатировать, что теория поля организм /среда в гештальт-терапии, хотя и заимствует многое из общей теории поля, отличается от нее тем, что ограничивает себя реакциями специфического организма по отношению к собственной окружающей среде, и наоборот.

2. Логические уровни терапевтического подхода. Некоторые выводы в концептуальном аппарате.

Принимая во внимание логику, употребляемую до сих пор при нашем подходе к вопросу о поле, понятие взаимодействия и его различные производные являются относительно мало эффективными, чтобы дифференцировать феномены поля от феноменов системы. Понятие «взаимодействия» относится к отдельным сущностям. Даже если элементы, находящиеся во взаимодействии принадлежат к одной и той же области. Свойства, приписываемые элементам, не могут просто проистекать из присущей им природы. Во взаимодействии реципрокные отношения выступают на первый план, даже если они и не симметричны, а наблюдатель сталкивается с воздействием А на В и В на А, А и В составляют при этом общее поле, которое я называю «системой» а сам наблюдатель является составной ее частью. Можно было бы сказать, что поле А, поле В и поле О во взаимодействии и через взаимодействие составляют систему. Если наблюдатель О хочет изучать свою связь с под-системой АВ как целостную, исключающую его Я, как он влияет на эту под-систему и подвергается ее влиянию, он будет опираться хотя бы эмпирически на теорию поля. Он сможет, возможно, перевести этот подход в более расширенный контекст, перейдя на другой логический уровень, чтобы рассматривать уровень взаимодействия с точки зрения системного анализа., который тоже принадлежит системе.

Таким образом, понятие взаимодействия (интеракция) позволило бы подойти к вопросу с сущностях, которые составляют поле, с их обособленным индивидуальным характером. Понятие типа «интра-акция» было бы необходимо, чтобы давать себе отсчет о внутренних движениях поля, изучаемых в их неделимой целостности.

В рамках подхода, основанного на теории поля, «место» возникновения явления, которое объединяет элемент и его контекст , является границей, которая одновременно ограничивает и связывает. Я ставлю слово «место» в кавычки, т.к.в зависимости от иодальности опыта, это место может быть не связано с пространством. Это место двустороннего опыта, называется в гештальт-терапии «граница контакта». «Граница контакта» не отделяет организм от окружающей его среды, скорее она ограничивает организм, содержит его и охраняет, но в то же время обеспечивает контакт с окружающей средой.[9]. Таким образом, основным феноменом, который может показать другие феномены, возникающие в поле, является то, что гештальт-терапия называет «контактом».

Это понятие контакта, в отличие от понятия взаимодействия, которое может указывать на процесс с чередующимися действиями, предполагает обязательно симультанность (одновременность). Так как этимология термина «контакт» указывает на состояние двух тел, касающихся друг друга, «прикосновение» может оказаться больше, чем метафорой.Во всяком случае, следует заметить, что осязание это единственное из наших пяти чувств, которое предполагает одновременную реципрокность (взаимосвязь). Я могу видеть, не будучи увиденным, слышать, не будучи услышанным, и т.д., но я не могу дотронуться не будучи касаемым самим объектом моего осязания.

Специфичность различных подходов

Следует заметить, что вступление в контакт организма с окружающей средой наблюдается лишь на «внешней стороне» границы контакта», даже в самой окружающей среде. Если мы снова обратимся к примеру магнитного поля, мы можем наблюдать (не разрушая поле), воздействие магнита на окружаую среду, воздействие же среды на элемент невозмоможно наблюдать, разве что только лишь через новое ответное воздействие магнита, которое он окажет на окружающую среду. Возможное структурное изменение элемента-магнита невозможно пронаблюдать, если не извлечь его и не разрушить. Таким образом, его изменение определяется актом умозаключения, т.е. умственного действия, которое состоит в том, чтобы определить то, что лежит «внутри» наблюдаемых фактов.

В области психологии некоторые понятия также требуют такого акта умозаключения и будут рассматриваться как «интра-психические». Эти умозаключения являются решениями, принятыми психологом, чтобы попытаться объяснить некоторые факты наблюдения. Это относится к таким понятиям, как «подсознание», «оно» или «супер-эго», «вытеснение», «расщепление», и т.д. которые описывают предполагаемые явления сверх наблюдаемых фактов.

Другие понятия относятся к феноменам поля: эмоции, проекция, интроекция, перернос, эмпатия, возбуждение, проективная идентификация, компетентность, восприятие… Они указывают на модальность контакта организма с окружающей средой и обратного контакта.

И наконец, третьи понятия относятся к системному подходу, т.к. в их определении значение взаимодействия находится на первом месте: связь, иерархия, диалог, симпатия, инцест, любовь, власть, отношение Я — Ты, и т.д.

Разумеется, необходимо уточнить, что заключает в себе каждое из этих понятий. Так «энергия», «компетентность» указывали бы прежде всего на способность, потенциал, в то время как понятие «власть» предполагает, чтобы кто-то другой ей подчинился и позволил бы таким образом осуществить потенциал этой власти.

Подобный список имеет недостатки в связи с тем, что он является сокращенным и неполным, но он побуждает внести ясность в вопрос о том, к какому уровнюотносится то или иное понятие и в то же время он отражает взаимопроникновение указанных уровней, или что еще точнее, он заставляет подойти к изучению определенных проблем специфическим образом на каждом из трех вышеизложенных уровнях (в той мере, в какой эти проблемы могут относится к этим трем уровням). Возьмем в качестве характерного примера перенос. На интра-психическом уровне, практик будет сосредоточен на архаической организации «отношенческого» опыта в его психических структурах.

На уровне поля практик будет рассматривать перенос в качестве способа «соприкосновения с миром» как повторяющийся рекурентный паттерн. На уровне системы практик не будет отделять перенос от контр-переноса и будет изучать, как одновременно развертываются оба феномена и их взаимная активность.

Эти три уровня могут также позволить рассматривать эволюцию и дифференциацию некоторых направлений психоанализа. Если можно сказать, что Фрейд продвинул развитие психоаналитической модели в сторону метапсихологической позиции и к все более и более интра-психической. Можно было бы также сказать, некоторые из его последователей склоняются к теории поля, а другие занимают позицию в большей мере системную. Психоанализ Клайна, в некоторых его аспектах, психоанализ теории объектных отношений, или так называемый интерсубъективный психоанализ, как мне кажется, видят преимущества в интеракцилнистской модели, венгерский психоанализ или англо-саксонский Балинта, Винникотта и других, с такими понятиями как «мать — окружающая среда» (Винникот) или «преобразующая мать» (Боллас) более близки к теории поля. Остается выяснить, и мы к этому при случае вернемся, возможен ли анализ, основанный на подходе к переносу в рамках «Психоанализ как биперсональные поля». (В & M. Баранже) [11].

Если гештальт-терапия ясно обозначает свою позицию, основанную на теории поля, и в этом одна из ее особенностей, это не исключает, что на заднем плане она связана с фрейдистской метапсихологией, допускающей много выводов, касающихся, с одной стороны, интра-психического, и, с другой стороны, системным подходом, позволяющим учитывать терапевтическое взаимодействие. Некоторые понятия, упомянутые Перлсом и Гудманом, как например, понятие вытеснения отсылают нас, в некоторых своих значениях, к интра-психической модели. Более современные направления в гештальт-терапии, как например те, которые сосредотачивают свое внимание на «диалогическом отношении Я — Ты» совершенно отчетливо более системны, так же, как и практики гештальт-терапии в семье и организациях.

Всякая наука всегда склонна расширять свои границы, завоевывая территории в смежных науках. Таким образом науки, где доминирует «интра-психическое», скорее всего, будут предпочтительно расширять свои пределы, в сторону эпистемологии поля; это также касается и системного подхода, который все больше будет заниматься работой по изучению поля «организм / окружающая среда». Наука, основанная на теории поля, находящаяся между этих двух наук может легко повернуться к каждой из этих двух. Таким образом, если мы видим, как некоторые гештальт-терапевты пытаются расширить свою модель в сторону наук об организме (в частности биологии), тоже самое могло бы произойти и в сторону наук об окружающей среде (социологии, политике, культурологии и теологии ), или в нгаправлении трансперсонального, что некоторые неловко пытаются сделать стремясь выйти в «надиндивидуальное измерение». Различие между интра-психическим уровнем и межличностными уровнями находится в центре нынешних дискуссий и кажется проясняется благодаря парадигме развития [10]. Используемые понятия во всяком случае довольно ясно помечают области, где они возникли и где применяются.

Различие между системным уровнем и уровнем поля оказывается гораздо более подвижным, если системность не сводят к механическому подходу. Это то, что можно было бы назвать «системностью второго рода», которая гораздо более «устойчива» к упрекам в механистичности» в той мере, как она обеспечивает рассмотрение присутствие наблюдателя / третьего лица как составной части системы. На практике , так же как и в концептуальной разработке, нам кажется, что кроме «декларации о намерениях», эта новая системность функционирует как наслоение или последовательное развертывание подходов: системный традиционный подход к изучаемой системе (неучитывающий третье лицо), а затем за ней следует (и ее уравновешивает) подход, сформулированный эмпирической теорией поля, которая рассматривает взаимодействие наблюдатель/ изучаемое системное явление. Критические замечания, выраженные по поводу смелого исследования Жоэля Лайнера «Теория поля, теория систем в гештальт-терапии» [11], как мне кажется, зиждется на незнании о переходе к этой второй системности.

Гари Йонтев [12], со своей стороны, справедливо считает необходимым установить различие между «полем» и «теорией поля». «Теория поля» в гештальт-терапии, так же как и подход К.Левина, могли бы, в своей парадигме, вероятно вступить в противоречие с общей теорией систем, тогда как «поле» является феноменом, открытым для различных видов теоретизирования, подход Левина, представляет один образец, подход в гештальт-терапии — другой, даже прием Фон-Берталанфи — еще третий… Много протоиворечий могут быть связаны с неразличением этих понятий.

3. Современный вклад в теорию поля.

Гештальт-терапии была известна лишь одна форма, форма равновесия, устойчивого равновесия. Понятие формы определяется как состояние, к которому стремится система, в котором разряжается ее напряжение и находит равновесие. Это устойчивое равновесие исключает всякую эволюцию, всякое становление, потому что оно соответствует самому низкому уровню потенциальной энергии: все возможные преобразования были осуществлены, более не существует никакой силы, весь потенциал актуализирован и система больше не может трансформироваться в нечто новое.

Однако во многих системах и, в частности, в области живых систем, надо ввести понятие потенциальной энергии системы («автотрансформации» Пиаже, или принцип «изменяющегося процесса» Левина), понятие «порядка», даже понятие «растущего увеличения энтропии».

Симондон [13] предлагает выйти из дуализма стабильности в противовес нестабильности (движение в противовес покою), введя понятие метастабильного равновесия.

Метастабильность.

Живое существо сохраняет в себе активность постоянной индивидуации: «он не только результат индивидуации, но и театр индивидуации. В нем существует режим внутреннего резонанса, вызывающий постоянную коммуникацию и метастабильность, которая является условием жизни.» «Самое стабильное состояние — это состояние смерти: это состояние разрушения, начиная с которого невозможна более никакая трансформация без вмешательства внешней энергии в разрушенную систему». Ситуация метастабильности связана таким образом с потенциальной энергией какой-нибудь системы. Живое существо, в частности человек, не располагает каким-то стабильным элементом, в которой никакая трансформация не являлась бы возможной. Он обладает тем, что Симондон называет трансдуктивной целостностью , т.е. он может перемещаться по отношению к самому себе, выводить себя за пределы с той или с другой стороны своего центра.

Трансдукция.

Метастабильные элементы при их кажущейся стабильности несомненно составляют фиксацию, порождающую страдание и симптом. Можно ли сказать, что у терапевта появится побуждение их идентифицировать и позволить привести их в движение?

Симондон называет трансиндукцией [14] всякое действие (физическое, биологическое, умственное, социальное…) благодаря которому «активность постепенно распространяется внутрь области, основывая это распространение на структурировании области, производимого от одного места к другому»: каждая область сформированной структуры служит организующим принципом и моделью для следующей области, началом формирования, так что модификация таким образом постепенно распространяется одновременно с этим структурирующим действием. (Без всякого сомнения, в этом увидят основание для нового вида аналогического парадигма, такого, который проявляется, голографическим действие.)

Новое определение «хорошей» формы в гештальт-теории.

По-видимому, основываясь не на понятии стабильного равновесия, а на понятии метастабильного равновесия некоторое количество проблем (и ограничений) сможет быть решено: «хорошая» форма, такая, какую нам предлагает гештальт-психология, более уже не простая форма, геометрическая форма, прегнантная и т.д., но форма сигнификативная, значит, запечатлевающаяся в сознании, т.е. та, которая устанавливает трансдуктивный порядок внутри метастабильной системы, реальной системы, содержащий в себя потенциал изменения.

Симондон подчеркивает таким образом противоречие между понятием стабильного равновесия, которое является как бы выражением функционирования закона прегнантности восприятия, и понятием «хорошей» формы, которая была бы более вероятна: самое стабильное состояние, объясняет он, это состояние смерти. это, как говорилось выше, состояние разрушения, начиная с которого невозможна никакая трансформация без вмешательства внешней энергии в разрушенную систему. Таким образом процессы разрушения были бы в гештальт-теории процессами создания «хорошей» формы.

Информация.

В системе, находящейся в метастабильном равновесии (т.е. подверженном эволюции) понятие формы должно быть, по Симондону, дополнено, исправлено (даже заменено?) понятием информации. Для того, чтобы имелась информация, надо, чтобы было какое-то новшество, неожиданность: информация соответствует противоположности вероятности, противоположности процессов разрушения, негативной энтропии (или негэнтропии).

Теория информации традиционно знает об установлении взаимосвязи, и наблюдает за установлением взаимосвязи между эмиттером и передатчиком рецептором, но, парадоксально: что чем теснее связи между рецептором и эмиттером, тем меньше будет количество информации, т.к. рецептор, из-за своей «близости» с эмиттером, обладает большей вероятностью знать информацию, предположительно являющейся новой. Следовательно, когда мы обсуждаем эту проблематику, нам важно не только понятие количества информации, но и качества,т.е. напряженности информации.

Последствия.

Понятие формы, следовательно, играет первостепенную функциональную роль: форма — это зародыш структуры [15], т.е. она обладает некоторой направляющей и организующей силой. Понятие информации необходимо, чтобы ввести взаимодействие (реципрокность) и обратимость (реверсивность) явлений поля. «Трансдуктивное действие» [16] производит распространение структуры, завоевыющей постепенно поле, начиная с зародыша структуры, подобно тому, как перенасыщенный раствор кристаллизуется, начиная с кристаллического зародыша; это предполагает, что поле находится в метастабильном равновесии, т.е. скрывает потенциальную энергию, которая может освободиться только посредством возникновения новой структуры, которая является как бы решением проблемы; с этого времени информация необратима: она является организующим вектором, действующим на небольшом расстояни от зародыша структуры и завоевы-вающим поле: зародыш — передатчик, поле — рецептор, а граница между эмиттером и рецептором непрерывно перемещается, по мере того, как действие производящее форму, распространяется по полю. Граница между зародышем структуры и организующимся метастабильным полем является модулятором… Действие модуляции [17] может развертыватся в микроструктуре, которая продвигается распространясь в область, которая формируется, устанавливая подвижную границу между информированной частью (т.е. стабильной) и частью еще не «информированной» (т.е. еще метастабильной) области».

Но в этом трансдуктивном действии модуляции, совсем не всякая форма может вызвать реализации потенциальной энергии любого метастабильного поля: напряжение формы какой-нибудь структуры зависит от поля, к которому она относится (перенасыщенная жидкость не может кристаллизоваться от любого зародыша). Поле, которое может принять форму является системой, в которой аккумулирующиеся потенциальные энергии устанавливают метастабильность, благопрятную для преобразований [18]. Этот зародыш формы [19], который может начать формообразование только в определенный момент перенасыщенности и, следовательно, зрелости организма, нас склоняет к тому, чтобы считать, что любая гуманитарная наука должна основываться на человеческой энергии, а не только на одной морфологии; она должна соединить в себе аспект архетипа, т.е. зародыша структуры в процессе формообразования и аспект связи между веществом и формой.[20]. Симондон предлагает оставить термин «поле» для обозначения напряжения формы, и он назовет «областью» совокупность реальности, которая может произвести структурирование, которая может обрести форму, благодаря трансдуктивному или другому действию [21].

Именно образование формы, совершаемое в метастабильном поле, создает конфигурации. В состоянии перенасыщенности, явление готово произойти, структура готова к возникновению: достаточно, чтобы появился зародыш структуры; а иногда случай может создать эквивалент этого зародыша структуры.

Энтропия.

Второй закон термодинамики [22] касается явления энтропи: если исследуемая система является закрытой системой, то ее спонтанное развитие в смысле энтропии является нарастающим [23], т.е. «качество» энергии деградирует постоянно, в то время как ее количество остается неизменным. Происходит так, что энергия более неспособна выполнять работу. Негативная энтропия (или негэнтропия) иногда обозначает качество различных действий, возможных в данной системе.

В рамках статистической теории, второй принцип термодинамики формулируется: «предоставленная самой себе, закрытая система стремится к максимальному беспорядку, наиболее вероятное будет характеризоваться максимальной энтропией.

Используемая в теории информации, негативная энтропия соответствует информации, т.к. информация доставленная каким-то сообщением или событием тем больше имеет значения, чем вероятность ее появления меньше, а с другой стороны, она ориентирует и вносит порядок в рассматриваемую систему. Фон Берталамфи, теоретик систем, выявил, что в живых системах, которые являются открытыми системами, именно роль негативной энтропии дает им возможность повышать уровень организации и порядка, бороться против дезынтеграции, вызванной нарастанием энтропии, возрождать энергию и организацию, черпая их в окружающей среде: можно существовать и развиваться только вместе и путем обмена со средой.

Однако окружающая среда привносит не только лишь порядок: она является источником нарушений и случайных явлений, следовательно — беспорядка. Этот беспорядок одновременно представляет угрозу и обогащение сложности живущей системы. Введение информации (негэнтропии) позволяет выработать все больше многочисленных гомеостатичных ответов, но чем больше система разрабатывает гомеостатичные вопросы, все более она этим ограничивается и становится механизированной и негибкой. Поэтому когда система представляет максимум энтропии, тогда она достигает максимума гибкости [24]. Гибкость живущей системы заключается в ее способности нарушить собственный порядок, чтобы открыться «возможности изменения». Для Эдгара Морэна [25], единственная реальность — это соединение порядка и беспорядка. Это соединение связано с идеей рганизации, взаимодействия и трансформации: «Порядок мертв: порядок -принцип сверхвременной и сверхпространственной неизменности, можно сказать, порядок Законов Природы».

Как справедливо замечает Ж.Мьермон [26], терапевты, хотят они этого или не хотят, вынуждены открытым или неявным образом вести этот спор как в своих теориях, так и в воей практике. И если иногда они оставят этот эпистемологический спор, который остается и потетическим и открытым, конфликтный опыт противостяния порядка и беспорядка находится в центре человеческих отношений и контакта организм/ окружающая среда». Понятия гештальт», «хоро-шая форма», «создание/разрушение гештальтов», «устойчивый геш-тальт», представляют формулировку, избранную авторами унитарного подхода, чтобы ближе подойти к этим явлениям в терапевтической области.

Морфогенетические поля.

Теория морфогенетических полей была выдвинута А.Гурвичем в 1922 году, затем П.Вайсом в 1926 г. Однако ни один из этих авторов не пошел в то время дальше простого подтверждения значения этих полей при контроле морфогенезиса, в частности никто из них не объяснил, что поля из себя представляют и каким образом они функционируют. Надо было дождаться работ Уодингдона (1957) и позже трудов Рене Тома, чтобы немного лучше воспринять эту рабочую гипотезу. В настоящее время, в частности среди биологов, эта теория является предметом важных научных исследований. Основная формализация теории принадлежит Руперу Шелдрэйку [27], автору трех научных трудов и многочисленных статей, посвященных этой теме. Гештальт-терапевт не может оставаться безразличным к этим научным положениям в такой мере, в какой они рассматривают генезис форм, отметим, что наш метод касается «терапии форм», с одной стороны, а с другой — курьеза ради, отметим, что Шелдрэйк основывает направление, которое он поддерживает среди других, на работах Ж.-К.Смутса, вдохновителя Перлса , и даже напрямую на гештальт-терапии [28].

В этой теории, невидимые поля образуются и являются матрицей всякой формы, развития и образа действий, и могут действовать во времени и пространстве. Таково поле, которое рассматривается как причина специфической формы. Так же, как и все другие типы полей (гравитационные поля, электромагнитные поля…) морфогенетические поля непосредственно неощутимы и мы можем сделать вывод о них, только отталкиваясь от их морфогенетических эффектов. Эти поля относятся, конечно, к области биологии, социальных и психологических наук и т.д.

«Морфогенезис не происходит в пустоте. Он начинается только с уже организованной системы, которая служит морфогенетическим зародышем (…). Морфогенетический зародыш это часть будущей системы (…). Остальная часть поля заключает в себе виртуальную форму окончательной системы, которая осуществится только тогда, когда все ее материальные части будут находиться на своих надлежащих местах» [29]. Эта идея о морфогенетическом зародыше странным образом схожа идее о зародыше структуры, выдвинутой Симондоном.

Морфический резонанс.

Этот процесс влияния осущеcтвляется благодаря тому, что Шел-Дрэйк называет «морфическим резонансом», определяя его только по аналогии [30]: он похож на эффект, наблюдаемому когда струны му-зыкальных инструментов вибрируют из «симпатии» в ответ на специ-фическую звуковую волну. Каждая система реагирует только на осо-бую частоту.

Форма и энергия.

Различные упомянутые явления (в различных типах полей) объясняются комбинацией понятий, относящихся к пространственным и энергетическим полям. Энергия может рассматриваться как причина изменения, но побуждение к изменению зависит от пространственной структуры полей. Шелдрэйк предлагает аналогию из области архитектуры: чтобы построить зал, необходимы строительные материалы, рабочие, чтобы собрать эти материалы, и архитектурный план, который определит форму дома. Из одних и тех же материалов и одинаково затраченной энергии, мог бы возникнуть совершенно другой дом, если бы строительство основывалось на другом плане. На этом основании, план может рассматриваться как одна из причин, хотя он и не является энергией в себе. Система, связанная с другим морфогенетическим полем, получила бы другое развитие.

4. Выводы в области психотерапии…

Литература.

1. Little Prayers and Final Experience, Harper & Row, NY, 1972, pp.5,7,9.

2. Perls F., Hefferline R., Goodman P. (1951) Gestalt-therapie,II,1,1, Montreal, Stanke 1979.

3. Там же. II, 1,2.

4. Von Bertalanffy (1968): Theorie Generale des Systemes, Dunod, Paris 1973.

5. Simondon G. (1989) L’individuation psychique et collective, Aubier, Paris.

6. M.Parlett (1991) Reflections on Field theory, British Gestalt Journal 1,2.

M.Parlett (1992) Field theory, conference au 4 congres europeen de Gestalt-therapie.

M.Parlett (1992) Communication a la Writers Conference du Gestalt-Institute of Cleveland.

7. K.Lewin (1952) Field theory in Social science. Tavistock, Londres.

8. William James (1908): Precis de Psychologie, Marcel Riviere Ed. Paris 1946.

9.PHG, op. cit. II,1,3.

10. См. например, Stern Daniel N. La dialog entre l’intra-psychique et l’interpersonnel: une perspective developmentale.

11. The Gestalt Journal, NY, Automne 1983, V.VI,2 12.Communication personelle, 1993, см. также Yontef G. Modes of thinking in Gestalt therapy. Gestalt Journal, v.VII, 1, NY,1984. 13. Simondon, op.cit. p.14.

14. Simondon, op.cit. p 24-25

15. Simondon, op.cit. p 31

16. Simondon, op.cit. p 32-33

17. Simondon, op.cit. p 55

18. Simondon, op.cit. p 59

19. Это зародыш формы, который Симондон вслед за Платоном назы-вает прототипом.

20. Форма, определенная Аристотелем, в противоположность понятия прототипа Платона.

21. Трансдуктивное действие не единственное — существуют также деструктивные процессы, являющиеся разрушительными и структури-рующими.

22. Sadi Carnot, 1850

23. «Entropie» in Dictionaire des Terapies familiale, sous la direction de J.Miermont, Payot, 1987.

24. Bateson

25. La Nature de la Nature. La method. tome 1, seuil 1977

26. op. in note 20

27. Une nouvelle Science de la Vie, l’hypothese de la causalite formative (1981).

28. ibid. p.83

29. ibid. pp.104-105.

Формирование личности гештальт-терапевта

 Личность гештальг-терапевта формируется в профессиональном сообществе на основе единства и взаимосвязи трех процессов: теоретическое обучение, включающее в себя философское, методологическое, техническое и процедурное знание, получаемое в группе (я не очень верю в самостоятельное изучение гештальт-теории по книжкам ), а также формирование языка анализа опыта, личная терапия (индивидуальная и групповая) и супервизия (индивидуальная и в группе). Интегрирующей системой всех перечисленных процессов выступает практика, которая всегда носит отпечаток личности терапевта, его профессионального самосознания. Профессиональное самосознание психотерапевта представляет собой индивидуальный «миф», не всегда отчетливо осознаваемый. Выбор заниматься психотерапией означает делать что-то со своей жизнью, реализовывать какую-то собственную программу, что проявляется в знаках и акцентах конкретных посланий, которые терапевт отправляет клиенту. В индивидуальном «мифе» проявляется жизненная философия терапевта , экзистенциальный смысл его психотерапии и его личная тревога. Анализ профессионального самосознания терапевта – основа глубинной супервизии, как я ее понимаю. Психотерапевт находится не только «здесь и теперь» в конкретной сессии или в контакте с супервизором, он также находится в отношениях с профессиональным сообществом и, одновременно, в некоторой смысловой точке собственной жизни. Исследование этого вопроса позволяет подойти к проблеме методологии практики и систематического обучения супервидению.

 Супервизия является основой профессиональной культуры психотерапевтического сообщества.

 Не существует «нейтральной терапии» и «нейтральной супервизии». На эти процессы неизбежно влияет как личная история терапевта и супервизора, так и их личная философия практики, а также социальный контекст образования, личность руководителя обучающих программ и т.д. Рабочие супервизорские группы и обучающие супервизорские программы служат задаче преодоления изолированности практикующих психотерапевтов и формированию профессионального сообщества. «Клиническая мудрость» (термин, введенный Э.Уильямсом) развивается в контексте межличностных отношений, развивается интерсубъективно, в сообществе личностей, толерантных к различиям в позициях и во взглядах, способных находиться в диалоге между собой, способных как к поддержке и уважительному прояснению чужих взглядов, так и к адекватной конфронтации и профессиональному анализу межличностного напряжения в терапии и в супервизии. Принимая ответственность за формирование и поддержание такой атмосферы, супервизор стремится к развитию у участников процесса экологического сознания, учитывающего долговременную перспективу отношений и препятствующего созданию жестких иерархических систем и бытовому отреагированию кризисных состояний. Конференции и интенсивы, представляющие более или менее развернутую модель функционирования сообщества, программы подготовки гештальт-терапевтов, супервизоров и преподавателей гештальт-терапии, тренерские сборы – все это различные межличностные пространства, в которых с неизбежностью по мере их развития все острее встает вопрос о лояльности целому и свободе различий, поддержке индивидуального стиля и авторских программ, с одной стороны, и корпоративных возможностей, с другой. Особенно важно это в создании тренерских команд в образовательных программах и на интенсивах.

 Принцип гештальт-терапии: «целое не равно сумме составляющих его частей». Гештальт-сообщество не есть совокупность работающих в стиле гештальт-подхода терапевтов, студентов различных программ, преподавателей и супервизоров. Сообщество – это не структура и не набор изолированных индивидуальных сущностей. Гештальт-сообщество есть процесс своего собственного формирования. При решении динамических проблем, возникающих в сообществе, экологическое сознание неизбежно включает в себя не только процессы, образующие контекст анализа, но и саму анализирующую систему.

 Педагогика гештальт-подхода реалистична. Не очень верится, что жесткие рамки породят живые процессы. Напротив, легализация реальных проблем, их ясное осознавание (не того, как должно быть, а того, как оно есть) и отношение к происходящему восстанавливает функцию эго, функцию выбора. Ведь выбор — это не то, что мы должны сделать, стать кем-то еще (как часто понимают выбор). Выбор заключается в том, что мы реально делаем, уже делаем; все кажется, что еще выбираем, что мы еще на пороге выбора, а по факту уже выбрали и живем, живем… Анти-нарциссическая логика побуждает работать феноменологически, с тем, что есть, поддержать реальное развитие, а не пытаться создать что-то еще для достижения хорошего результата.

 Чему мы учим, когда обучаем гештальт-терапии? На мой взгляд – чувствительности к процессу. Чувствительности к процессу клиента, чувствительности терапевта к тому, что происходит с ним, терапевтом, чувствительности к фигурам контакта и диалога, к групповому процессу и т.д. Терапия – это «чувствительность к..», «обращение с…» и «бытие для…». Для психотерапевта безусловно важно выяснить, что происходит, но гораздо важнее как человек относится к тому, что с ним происходит и как он обращается со своим отношением. Бытие терапевта в контакте это бытие для клиента. Психотерапевт не выступает в позиции эксперта, предполагая заранее, что любая проблема есть проблема внутри клиента (фрейдовская концепция индивидуализма). Гештальт-терапевт, согласуясь с теорией поля, предпринимает совместный с клиентом поиск, используя осознавание себя в контакте с клиентом, в процессе совместного создания фигур контакта.

 Терапевт предъявляет себя не только как объект переноса, но и реального себя. По мере освобождения контакта от проекций и переносов клиента, а также от реакций на эти переносы со стороны терапевта клиент и терапевт все более и более становятся участниками диалога, способными переносить различия, сохраняя симпатию. При обучении важно формирование таких качеств терапевта как внимательность, сочувствие и способность сохранять свои границы, не сливаясь с клиентом. Терапевты стремятся сделать своих клиентов более свободными. Но для этого терапевтам стоит подумать о своей собственной свободе. Р.Мэй писал, что свобода локализована между стимулом и реакцией (May, 1981). Используя осознавание своих чувств в процессе терапии, терапевт не сливается с чувствами, а включает профессиональное видение ситуации, т.е. терапевтическую паузу, в течение которой выбирает, как именно с данным клиентом предъявить себя на границе контакта, сохраняя аутентичность и терапевтическую позицию. Очень важна способность терапевта держатьтерапевтическое напряжение, принимать и переживания клиента и свои переживания, делая их фигурой профессионального анализа.

 Одно из главных правил терапии – не наказывать клиента за то, что он клиент. Терапевта от клиента отличает то, что терапевт, сталкиваясь с динамическим напряжением в работе с клиентом или с группой, сохраняет способность к профессиональному исследованию напряжения, независимо от интенсивности возникающих у него чувств, не прерывая контакта. Формирование такой способности является основой долговременных стратегий работы терапевта. Находясь в контакте с терапевтом, способным обращаться со своим состоянием, клиент постепенно также становится способным к с свободе обращения со своими реакциями. Качество присутствия психотерапевта в сеансе зависит от того, как терапевт сам обращается со своими чувствами, насколько он сам позволяет себе «быть» в жизни и в психотерапии, позволяет ли он существовать собственному возбуждению, следует ли за своим любопытством? Доверяет ли он себе и своим чувствам, относясь к ним как к ценным сигналам, а не как к помехам в терапии? (Подробнее о нарциссической составляющей психотерапии см Калитеевская, 1998)

 Теоретическое образование в области гештальт-терапии участвует в формировании личности терапевта, только если оно становится опытом, притом опытом личной интеграции знания. Например, основным содержанием программы подготовки супервизоров и преподавателей гештальт-терапии (т.н. «третьей ступени») я считаю разрешение нарциссического кризиса в отношениях с родительскими фигурами, без которого нереален переход в партнерские отношения со своими бывшими учителями и развитие корпоративных отношений в профессиональном сообществе. Обучение ведению обучающих долговременных программ на данном этапе также становится возможным только при профессиональном анализе реальных динамических процессов, возникающих в группе, и формировании у участников способности осознавать и создавать рамки этого процесс-анализа. Такая теоретическая подготовка соответствует педагогической модели гештальт-подхода – обучение через открытие. Безусловно ценными являются информация, ориентация и инструктирование, а также чтение литературы в том случае, если они предполагают индивидуальную интеграцию получаемых знаний в терапевтической практике. Необходимым условием обучения гештальт-терапевтов является принятие участниками процесса личной ответственности за собственное обучение.

 Несколько слов о пользе личной терапии в формировании личности терапевта. На мой взгляд, личная терапия уменьшает зону неосознаваемой тревоги терапевта, делает его более чувствительным и осознанным, в значительной степени свободным по отношению к своим проблемам, заинтересованным собственной жизнью и компетентным. Если клиент предъявляет тему, болезненную для терапевта, терапевт оказывается несвободным в обращении с этой темой. В этом случае обращение за поддержкой необходимо. Количество непроработанных тем терапевта равно количеству «ловушек», в которые он будет попадаться. Об этом написано так много, что я, пожалуй, скажу еще лишь об одном. Терапевт, который работает технически и избегает появляться сам на границе контакта, это или начинающий терапевт, у которого со временем пройдет страх перед клиентом, или это терапевт, стремящийся казаться кем-то другим, нежели тем, кем он является на самом деле. Личная терапия помогает человеку и терапевту проявиться таким, каков он есть, поддерживая это право как важнейший ресурс доверия и свободы в межличностном контакте. Я видела достаточно юных терапевтов, презрительно отвергающих свой возраст и стремящихся казаться опытными и зрелыми. Видела и обратную картину. Я убеждена в том, что признание реальности бытия человека, как терапевта, так и клиента, означает уважение к нему.

 И, наконец, собственно о супервизии. Честно говоря, я намеревалась писать эту статью именно и исключительно о супервизии.

 Супервизия – профессиональная помощь терапевту по поводу его профессиональных проблем.          

 Супер- видение — это взгляд,. предлагающий терапевту вновь увидеть процесс, в который он вовлечен, это отнюдь не навязанный ему взгляд супервизора. Это процесс поддержки терапевта в человеке, поддержка профессиональной позиции терапевта.

 Супервизия – это процесс, побуждающий к более глубокому пониманию человеческих переживаний и терапевтических возможностей.

 Супервизия призвана помочь терапевту заинтересоваться своей собственной практикой, своими взглядами на теорию, позаботиться о своем состоянии в терапии, развить любопытство к поиску в отличие от следования «хорошим инструкциям», почувствовать свой индивидуальный стиль и доверие к собственному видению.

 В данной статье я не задаюсь целью систематического описания супервизии. Этому вопросу должна быть посвящена отдельная методологическая статья с подробным изложением подходов к супервизии в различных психотерапевтических школах, обозначением фокусов супервизии и супервизорских ролей, разновидностей и уровней супервизии, основных моделей и принципов обучения супервидению в контексте теоретических и клинических перспектив гештальт-терапии. Такая статья относится скорее к проблеме формирования личности супервизора и отражает содержание программы подготовки супервизоров и преподавателей гештальт-терапии. Частично мои взгляды на супервизию и исследования профессионального самосознания терапевтов опубликованы раньше (Калитеевская, 1996). В настоящее время вышло много книг по супервизии. Предпринимаются многочисленные попытки ввести формализованные процедуры в процесс супервизии, однако большинством практикующих терапевтов, не связанных жестко с отчетностью, супервизия воспринимается скорее как вид искусства. Велик и инструментальный арсенал супервизии. Э.Уильямс пишет: «Всем всегда хочется техник, которые можно было бы просто брать и использовать; однако в итоге каждый должен найти для себя «наилучшую практику»,- читая литературу, набираясь опыта, внимательно наблюдая за происходящим и осознавая контекст….список рецептов …сделает вашу работу отнюдь не глубокой, а ужасающе грубой и некомпетентной.» (2001, с.129). На мой взгляд, супервидение – это создание пространства возможностей исследования терапевтической практики, структурирование же этого пространства определяется реальными запросами терапевтов в значительно большей степени, чем представлениями супервизора о том, как должно его структурировать. Это не очень удобно, но это жизнь, предполагающая, что супервизор (так же как и ведущий программу преподаватель) с необходимостью сам развивает творческое приспособление в индивидуальном и групповом процессе.

 В этой статье я ставлю акцент на том, как супервизия помогает процессу становления терапевта. Иными словами, как терапевт может использовать супервизора или возможности супервизорской группы для своего развития?

 Супервизия помогает терапевту развить профессиональную рефлексию своей практики, получить компетентную информационную поддержку и осознать ресурсы своего индивидуального стиля. Незавершенная фигура терапии проецируется в ситуацию супервизии. За счет рассмотрения и анализа параллельных процессов в терапевтической и в супервизорской ситуации терапевт получает возможность разблокировать осознавание собственных трудностей и обратиться с ними к личному терапевту. Супервизия отличается от терапии терапевта, поскольку направлена на работу с профессиональными затруднениями, а не с личными проблемами терапевта. Супервизия отличается и от процесс-анализа, т.к. осуществляется по запросу терапевта и лично для него в зоне его терапевтического волнения. С этим можно спорить, однако сколько и что именно терапевт получает от супервизора, определяет не супервизор, а терапевт. Процесс-анализ – это в большей степени «разбор полетов», абсолютно необходимая часть образования терапевта, описывающая self–процесс, построение и разрушение гештальта.

 Отвлекаясь от многочисленных теорий (которые обязательно следует внимательно изучить хотя бы для того, чтобы знать, от чего именно отвлекаться), мне хочется предложить рабочее описание процесса супервизии, не претендуя на его исключительность и осознавая краткость изложения. Я много лет использую эту схему в своей практике и, как мне кажется, она работает.

  • Прежде всего стоит выяснить состояние терапевта перед супервизией (особенно это касается очной супервизии)
  • Отметить позитивные стороны работы, выяснить у терапевта что, по его мнению, ему удалось
  • Расспросить терапевта о зоне его волнения, интереса или озабоченности, тревоги
  • Поддержать ценность профессиональной рефлексии терапевта, проявить интерес к тому, как сам терапевт видит свою работу, проясняя его субъективное видение
  • Определить запрос к супервизору (или помочь сформулировать запрос)
  • Осуществить совместное исследование в рамках запроса (поиск, эксперимент, обращение к ресурсам, при необходимости, прояснение параллельных процессов в терапии и в супервизии, адекватная конфронтация, информирование, обратная связь, впечатления супервизора и т.д.)
  • Поддержать самостоятельную интеграцию терапевтом опыта супервизии (прояснить состояние после супервизии и первичную интеграцию, поскольку размышления терапевта могут продолжаться далеко за пределами супервизорской сессии)
  • Не стремиться дать терапевту больше, чем он готов взять в данный момент

 Эта последовательность действий, на мой взгляд , может быть представлена в виде цикла-контакта, где вначале мы обнаруживаем терапевта, затем находим его возбуждение или тревогу, проясняем контекст, поддерживаем исследование терапевта и оставляем пространство для интеграции. Для каждого терапевта эта работа строится индивидуально и лишь приблизительно может быть сведена к указанным пунктам.

 В работе супервизорской группы (как, впрочем, и в индивидуальной супервизии) терапевт может получить необходимую информацию о возможностях и видах супервизии, теоретическое обоснование терапевтических интервенций, дидактическую поддержку, «разыграть» своего трудного клиента для расширения диапазона терапевтических возможностей работы и катартического отреагирования и т.д. Возможностей масса.

 Группа может дать терапевту возможность исследовать свои трансферентные характеристики, т.е. некоторый спектр фантазий, которые возбуждает данный терапевт. Я имею  в виду групповую игру в «Если бы ты был моим психотерапевтом, то …».  В трансферентных характеристиках неизбежно отражен личный жизненный опыт терапевта, история его индивидуального знакомства с миром людей и человеческих отношений, корнями уходящая в детство, а также стиль его самопрезентации. Это увлекательное исследование способствует осознаванию терапевтами своих сильных и слабых сторон в межличностном поле, а также создать большую устойчивость терапевта в работе с переносами клиентов и их ожиданиями. Это не психодиагностическая процедура, а испытание реальностью. Мы реагируем не на то, что нам говорят, а на то, что мы слышим. Любой контакт состоит как из материала клиента, так и из материала терапевта. Супервизоры также обладают трансферентными характеристиками. Размышления терапевта: чем меня может поддержать именно этот супервизор? Например, по факту – супервизор старается поддержать терапевта в его субъективном видении, а терапевт, зачастую, может ощущать себя брошенным. И только критика со стороны супервизора успокаивает. Или супервизор злится, открыто конфронтирует, а терапевт замечает эмоциональную вовлеченность супервизора и воспринимает это как поддержку. Терапевты часто не слышат, что говорит супервизор, ссылаясь на слова, которых он никогда не произносил. Ожидания нередко одерживают победу над реальностью…Кто здесь прав? И в этом ли дело? Есть о чем задуматься. Супервизорский контакт ведь также состоит из материала личности терапевта и из материала личности супервизора.

 Прошло много лет. А мне по-прежнему хочется закончить свою статью теми же словами, что и в 1996 году: — И немного грустно, кто мы? Откуда мы пришли? Куда мы идем? И где нам найти силы продолжить путь?

 

Литература:

Калитеевская Е. Супервидение. О профессиональном самосознании гештальт-терапевта // Гештальт 96. М.: МГИ, 1996, С.63-71.

Калитеевская Е. Ресурсы творческого несовершенства // Гештальт-97. М.: МГИ, 1998, с.41-49.

Уильямс Э. Вы – супервизор. М.: Класс, 2001.

Якобс Д., Девис П., Мейер Д. Супервизорство. СПб.: Б.С.К., 1997.

May R. Freedom and destiny. N.Y.: Norton, 1981.

Фасилитация контакта в гештальт терапии (анализ случая)

Пациентка, назовем  ее Светланой, — женщина 43 лет, замужем, имеет двоих детей (сыновья 19 и 14 лет), работает инженером. Первоначально обратилась за помощью к психиатру в связи с невротической депрессией (сниженный фон настроения» плохой сон, повышенная утомляемость). Ле­карственная терапия дала позитивный эффект, редуцировав симптоматику. На фоне состояния, которое можно было обозначить как субдепрессивное, пациентка поделилась с врачом своими трудностями в семейных отношениях и, кроме того, призналась, что не хочет «всю жизнь сидеть на таблет­ках», спросив о возможности психологической работы. Врач, согласившись с необходимостью психотерапии, рекомендовала пациентке обратиться ко мне.

1. Пациентская стадия: восстановление жизненности. В ходе первой встречи обсуждались как проблемы в е взаимоотно­шениях в семье и на работе, так и клинические особенности её состоя­ния . На первый план выступила массивная интроекция фигуры покойной ма­тери (оба родителя Светланы уже умерли), проявлявшей довольно высокий контроль по отношению к дочери. Одновременно в отношениях с мужем и сыновьями она сама стояла в довольно контролирующей позиции, будучи фактически главой семьи, расплачиваясь за это сексуальными проблемами в отношениях с мужем и плохим пониманием детей. И то, и другое ее, че­ловека хорошо воспитанного, интеллегентного и деятельного, беспокоило. С другой стороны, очевидным было наличие субдепрессивного состояния, проявлявшегося в плохом настроении по утрам («нет удовольствия от предчувствия начинающегося дня»), общего «недостатка радости жизни». Кроме того, на основании краткого, по ходу беседа, экспресс-тестирова­ния ее контакта со своими чувствами, можно было предположить наличие характерного для депрессивных пациентов подавления своего волнения.

О последнем «симптоме», о взаимосвязи волнения и депрессии, стоит сказать подробнее.

В физиологическом плане переживание волнения есть не что иное как отражение волн возбуждения, волн дыхания, волн кровообращения, волнообразности метаболических процессов.. Волнение — признак бодрствования, жизненности организма. В психологическом же плане волнение являет со­бой базу любого эмоционального процесса. Волнение, если можно так вы­разиться, — самый простой уровень психологического анализа. Далее идут уже физиологические механизмы. Любая эмоция стоит на фундаменте волне­ния. Это касается и таких чувств как страх, тревога, тоска. Более того, это касается указанных чувств в первую очередь, потому что они есть не что иное, как результат обращения волнения в форме затруднения волнения (тревога), подавления волнения (тоска) и т.п. Если волнение тем и ни иным образом связывается, не может проявляться в свободной форме, и это касается не сиюминутных , а устойчивых особенностей чело­века, то можно смело предполагать наличие депрессивной тенденции.

Итак, депрессия есть подавление жизненности. Стержнем депрессии, ее центральным психофизиологическим механизмом является подавление волнения. Конечно, стопроцентного подавления, как справедливо замечал Ф Перлp (Perls, 1969), не происходит, приближение к этому мы можем ви­деть лишь при апатической депрессии в рамках шизофрении и при некото­рых формах дефекта. Чаще мы имеем дело с блокировкой свободного тече­ния и выражения волнения, со связыванием его, в результате чего про­исходит трансформация качества эмоционального фона душевной жизни (тревожные, тоскливые и т.д. депрессии).

В связи со всем сказанным фасилитация свободного волнения играет весьма важную роль в работе с депрессивными пациентами. Однако, гештальт терапия, в отличие от множества телесно-ориентированных подходов не ограничивается контактом пациента со своим телом, со своими ощущениями. Она всегда движется в двух плоскостях одновременно: в плоскости контакта со своими переживаниями и в плоскости контакта с внешним миром. Гештальт терапия — это совмещение двух линий контакта. Поэтому чисто технологические средства фасилитации свободного волнения (работа о дыханием, сознавание телесных ощущений и пр.) могут привести к красивым эффектам, но не к устойчивому терапевтическому результату. Для достижения последнего необходима интеграция контакта с телом и контакта со внешним миром, с теми его сферами, которые касаются важ­нейших и актуальных потребностей пациента.

Попытаюсь на примере нескольких сессий продемонстрировать, как в этом направлении шла работа с пациенткой.

Вскоре после начала пятой сессии я заметил, что выражение лица Светланы, до этого спокойное и «деловое», изменялось. На вопрос о том, что с ней происходит, она ответила: «Я немного волнуюсь. Но ничего… Сейчас пройдет. Я предложил ей осознать, как она собирается гасить свое волнение, где, в какой часта тела она чувствует мышечное напряжение, как она дышит. Мы легко выяснили, что она сдавливает грудь и сдерживает амплитуду дыхания. Я предложил ей не спешить с подавлением своего волнения, а выяснить, как она относиться к нему, и выразить это фразой, интонацией, жестом, обращенным к своему волнению. Она сказала:

«Я тебя презираю… и хочу спрятать!» — «Так вы относитесь к своему волнению.. Есть кто-то в Вашей жизни, кто так относиться или относился к вам?»  «Светлана» озадаченно посмотрела на меня, но вскоре с грустью

• сказала «Мне приходит на ум, то, что моя мама всегда была недовольна, если видела меня взволнованной… и — «Но сейчас, в этой комнате мы вдвоем ее здесь нет, а я не хотел бы, чтобы Вы скрывали свое волнение» — «Ее вообще нет на свете, но я не могу прогнать ее даже из этого кабинета.» Как же? Нет… хотя, конечно, я была бы рада видеть себя волнующейся …»

Расшепление и замешательство,               _
Я предложил ей несколько раз повторить «Я хочу волноваться» и «Я боюсь маминого недовольства», и посмотреть на то, как меняется ее состояние. Диалог двух позиций обнаружил и Диалог двух ощущений в области грудной клетки: тепла и тяжести. Убедившись, что мы действительно имеем дело с актуальной потребностью в прояснении отношений с интроектом я предложил ей поработать в технике «двух стульев», проведя
диалог с мамой. Не буду подробно его описывать; отмечу лишь, что окончился он словами: «Мама, я сама пришла к психологу, и мне надо побыть одной Пожалуйста, оставь меня… Оставь», Сессия закончилась
потеплением в области грудной клетки и несколько приподнятым состояни­ем пациентки. Теплота в груди сочеталась с небольшой дрожью в ногах

На следующую встречу Светлана пришла не столько взволнованной, сколько встревоженной. Тем не менее, выглядела она свежее, чем в первые наши встречи. Она сразу повела светские и деловые разговоры, а в ответ на мой вопрос о том» как прошла неделя, начала издалека. Я нем­ного послушал ее, а затем попросил связать свой рассказ с содержанием предыдущей встречи.

Из рассказа Светланы: «В четверг, после встречи, было хорошо и спокойно. А в пятницу утром — страх, захватывающий страх, и мысль: «Как же я так подставила, предала свою маму? Вот когда она так тяжело вставала и уходила из своего кресла напротив…» Думала позвонить Вам, но не решалась так рано. Это было в шесть утра.,. В конце концов, взя­ла свой страх за руку и пошла с ним на работу. А там стало понемногу отпускать, рассеялось…»

«Как Вы думаете, почему я так боюсь свою маму?» — спросила у меня Светлана. «Попробуйте задать этот вопрос себе. Может быть, Вы обнаружи­те какой-то интуитивный ответ…» — (После паузы) «Нет… Нет отве­та… » — «Может быть, Вы и Ваша мама — все-таки разные люди… » Светлана опешила. «Но мы с ней так похожи…»

В ответ на мою осторожную попытку дефлуенции (дефлуенция — разру­шение конфлуенции (Smith.1990)) Светлана отреагировала растерянностью. На этом чувстве растерянности от идеи о существовании двух разных, лю­дей — ее и ее мамы — и закончилась шестая наша встреча.

Между шестой и двенадцатой сессиями фигура мамы продолжала зани­мать довольно значительное место. Как можно было видеть, для успешной работы с интроективными и проективными тенденциями необходимо было преодолеть, к счастью, несильно выраженные, остатки конфлуенции отношений. На следующей сессии Светлана заговорила о своих сексуальных пе­реживаниях. Ей с трудом давалась открытость в этой теме, и я не возра­жал, когда она перемежала эту тему с анализом проблем на работе, во взаимоотношениях с сослуживцами и начальником. Тем более, что как в том, так и в другом случае акцент в терапевтической работе делался на стиле ее взаимоотношений с людьми.

В начале двенадцатой сессии Светлана сказала, что какой-то от­резок работы, по-видимому, близится к концу. «Мое состояние улучши­лось, а проблемы остались, — сказала она. Мы достигли минимума, а что дальше?»

Опрос-оценка клинического состояния действительно показал, что с психиатрической точки зрения ее можно считать здоровой. Да и выглядела она уже по-другому: исчезла бледность, появился блеск в глазах, оживи­лась мимика и пластика, более звонким стал тембр голоса и отчетливей запах духов.

Светлана была настроена на работу с сексуальными проблемами, но в тот день, опираясь на свое актуальное состояние, она захотела расска­зать мне свой сон, который вызыезл у не смутную тревогу.

Во сне она видела голый мужской торс, без рук и без ног. Он лежал на животе, на чем-то вроде операционного стола в больнице, Врачи под­няли его за нос и стали вырезать что-то в области копчика. Она отчетливо слышала хруст. Сон сопровождался ощущением страха и как будто предвосхищения боли.

Я попытался поработать с этим сном в технике «двух стульев» (воз­можно, я оказался в плену клише или своего очарования от Перлзовской техники работы со сновидениями), но, честно говоря, добился весьма немногого. Этот образ стал ей чуть ближе, но вряд ли можно было гово­рить об «обращении проекции». В ходе диалога пациентка связала этот сон с перенесенной некогда гинекологической операцией. Можно было бы фантазировать в психоаналитическом духе о связи этого сновидения с психотерапевтическим процессом и т.п. Но я не стал этого делать. Вско­ре значение этого сновидения, значение образа безрукого и безногого, да к тому же мужского, существа стало очевидным. Прояснение произошло не в результате «свободного ассоциирования» и не в результате примене­ния техники «двух стульев». Оказавшись неожиданным и простым, и в об­щем-то очевидным, оно было связано.с особенностями межличностного кон­такта , присущими пациентке.

II. Клиентская стадия: фасилитация контакта .

Вначале четырнадцатой встречи Светлана призналась, что два последних дня и сейчас находиться в состоянии ярости. Это проявилось и на работе, и дома, в отношениях с сыном и с мужем. Говоря о своем состоянии, она охарактеризовала его как «слепую ярость». «Я разъярена и не вижу никого перед собой».

Я попросил ее сконцентрироваться на тех чувствах и ощущениях, ко­торые она испытывает в данный момент.

«Ноги дрожат… Ярость… Щеки напряжены…. Светлана говорила вслух, но как будто в себя, никому. «Попробуйте сказать это мне. Скажите, что Ваши ноги дрожат, что Вы разъярены». Она боязливо, мельком посмотрела на меня. Налицо был шанс поработать со «слепым чувством», вернее с такой ситуацией, когда чувства актуально сознаются, но не выражаться другому человеку, теряют свою межлич­ностную обращенность.

В ходе работы была сконструирована техника одновременного говорения – из – себя – о — своих чувствах и видения другого человека — в его зримой конкретности. В качестве вспомогательного средства я предложил ей об­раз траектории («я говорю из себя» из своего тела к поверхности тела другого человека; .мои слова рождаются в моем теле, отдаются в нем  и достигают другого человека»).

Когда Светлана уже достигла некоторых успехов в ощущении телесной укорененности своего голоса, я почувствовал, что чего-то не хватает, и предложил ей начинать фразу с моего имени. Это озадачило ее . «Я очень редко  обращаюсь   к    людям   по     имени», — призналась    она .

Мы вместе конструировали процесс межличностного контакта, акцен­тируя наиболее важные его моменты, в окончательном виде каждый акт контакта был раздел н на четыре части:

погружение в себя и осозна­ние своих чувств, желаний, ощущений;
 обращение к терапевту по имени и тем самым подтверждение его присутствия, его зримой конкретности;
 возврат к своим чувствам и ощущениям;
говорение из них изнутри к другому человеку.
При этом наша задача состояла не столько в том, что­бы добиться технически безупречного выполнения четырех звенной операции, сколько в том, чтобы на основании сознавания своих чувств и живо­го присутствия другого человека восстановить способность к межличност­ному контакту, что включает в себя целостное переживание всего бо­гатства каждого акта общения с другим человеком.

Когда Светлана первый раз без сбоев прошла все четыре звена, она, в ответ на вопрос о своем самочувствии, сообщила, о сдавленности в груди и о том, что голос скорее идет из горла. Одновременно она облегченно улыбнулась и почувствовала как исчезает напряжение в щеках.

Наше общение продолжалось с прежним вниманием к процессу контак­та. Под конец она отметила у себя состояние «мягкой грусти». «Я даже сестру не называю по имени, говорю «сестра», — призналась Светлана. «Как Вам в этой «мягкой грусти?» .- «Хорошо. Это не неприятное чувство».

Впоследствии мы еще неоднократно возвращались к структуре контак­та, к тому, в какой мере он является подлинно межличностным в ее пове­дении.

Любопытно, что вслед за этой сессией началась будто новая фаза работы, отличающаяся по содержанию от предыдущей. Во-первых, появилась фигура удовольствия. Светлана стала уделять своему удовольствию больше внимания и, я бы сказал заботы. Получила широкое развитие тема сексуальных проблем и сексуальных переживаний. Во-вторых в ретроспек­циях место матери, об оглядке  на которую Светлана говорила раньше столь часто, заняла фигура отца. Если в отношениях с матерью Светлана была вовлечена в сплав конфлуентных, интроективных и проективных тен­денций, то в отношениях с отцом больший вес приобретала ретрофлексия. Нельзя, конечно же, говорить о полном изчезновении одного ряда искаже­ний контакта и совершенном преобладании второго. Но тенденция была на­лицо, и это — третий из замеченных мною параметров изменений. Начали всплывать и активно прорабатываться ретрофлексивные и эготические ме­ханизмы.

В последующей работе с клиенткой хочется выделить два отрезка. Первый — это довольно длительный (несколько месяцев) период работы в основном с ее сексуальными переживаниями. Второй — закрепление достиг­нутых в предыдущие фазы результатов в ходе интенсивной терапевтической группы.

II. Особая стадия: разблокирование сексуальности.

На фоне оппозиции удовольствия и долга все больше места в работе стали занимать сексуальные проблемы Светланы. С одной стороны, было очевидно, что она дискредитирует своего мужа, сохраняя, таким образом, высокую степень контроля, препятствующую освобождения сексуальности. С другой стороны, контроль доходил до того, что она не допускала пиковых эмоциональных переживаний и была весьма близка к аноргазмическому ста­тусу . Как-то вспомнив свой сон о безруком-безногом существе, она вдруг сказала: «Может быть, я больше похожа на мужчину, чем на женщину…?» — ? — «Я не отдаюсь мужчинам….» Эта «пиррова победа» независимости подкреплялась отголосками фрагментарных дисморфофобических тенденций из подросткового возраста.

Вначале больший акцент в ее работе приходился на отношение Свет­ланы к своему телу, на ее разрешение себе получать удовольствие от те­ла и признавать его как несомненную базу своей женственности. Однако главную роль здесь сыграло совершенно другое, а именно процесс приня­тия чувства стыда.

К тому времени Светлана уже была способна к таким переживаниям, как волнение и страх. Страх, как правило, уже не парализовывал ее, и, принимая чувство страха, она часто возвращалась к свободному волнению от встречи с новым опытом. Но переживание стыда было еще за кулисами.

Однажды Светлана призналась, что ей стыдно говорить со мной о своей женственности. При этом она покраснела и за ерзала на стуле. С уважением относясь к психоаналитическим концептам я отметил про себя, что это могло бы называться «манифестацией трансференции». Я так же понимал, что терапевту в подобных ситуациях нужно пройти между неволь­ным «запретом» на демонстрируемое поведение и невольным «соблазнением» пациентки. Эти соображения, однако, остались на втором плане, а главной моей заботой была возможность поддержки/реабилитации свободного выражения чувства стыда. Это работа, опять же, шла по двум направлени­ям. Одна линия — это мое принятие ее стыда, Я отметил, что, испытывая сейчас чувство стыда, она выглядит весьма женственно и привлекательно (Конечно, это была чистая правда!). Вторая линия — исследование того, какие ощущения несет с собой это чувство. Оказалось, что по мере при­нятия стыда и освобождения своего дыхания, сдавленность в груди заме­няется приятной теплотой, которая затем разливается по всему телу.

В дальнейшем еще несколько встреч начиналось с того, что Светлана сообщала о своем присутствующем здесь-и-теперь (как только мы усажи­вались друг напротив друга) состоянии, включающем в себя «немного страха, но больше волнения и стыда».

По ходу описания хочу заметить, что в своей практике я неоднок­ратно встречался с тем, какую важную роль играет чувство стыда в прео­долении трудностей сближения вообще и сексуальных проблем в частности. Стыд — это сигнал о сближении. Можно сказать, что это чувство возника­ет тогда, когда степень близости не соответствует степени любви. Оно побуждает человека соизмерить внешнюю близость и свое отношение к дру­гому человеку. Подавление чувства стыда (в противоположность его снятию в акте любви) часто приводит к тому, что сближение носит меха­нический характер и оборачивается причудливой смесью слияния и отчуж­дения.

Еще одна важная особенность чувства стыда состоит в том, что, то ли под влиянием воспитательного поведения взрослых по отношению к ребенку («как тебе не стыдно!..» и т.п.), то ли по каким-то другим при­чинам чувство стыда часто оказывается смешанным с виной. Это предопре­деляет субъективное отнесение его к классу «неприятных переживаний». Однако принятие этого чувства, очищенное от самообвинений и подавле­ния, показывает, что его непосредственное и «непредвзятое» переживание оказывается скорее приятным. Довольно часто в таких случаях можно наб­людать переход от ощущения сдавленности к ошущению тепла или жара в груди и других частях тела, как то было с нашей клиенткой.)

Адаптировавшись к чувству стыда» Светлана сделала следующий шаг: она рискнула выразить свое восхищение мной. Однажды она даже попросила разрешения встать передо мной на колени и подержать мою руку. Секунду поколебавшись , я согласился. С одной стороны, я видел ее неподдельное желание оставить чрезмерный контроль и подтвердить свою способность к открытому выражению симпатии. С другой стороны, в моей голове мелькну­ло напоминание о необходимости быть осмотрительным в ситуации пере­носа, мысль о «невротической зависимости» и т.п. Я все же решил подстраховаться и, после 30-40 секунд 8 стояния на коленях мягко ска­зал ей, что я надеюсь, что в своем восхищении она ощущает себя равной мне. Она отреагировала на это как на банальность, «Конечно. — Сказала Светлана. — Просто мне важно это сделать. . . убедиться, что я способна на это».

В ходе этой работы заметно росла степень ее самопринятия. Это касалось и отношения к своей женственности и к своему телу, и некото­рому смягчению в отношениях с сослуживцами, и дальнейшему улучшению взаимопонимания в отношениях с сыном. Вскоре, однако, Светлана верну­лась к дискредитации своего мужа. И тогда я спросил у нее о том, испы­тывала ж она когда-нибудь чувство стыда по отношению к нему. Ее ответ сводился к тому, что она в свое время выбрала именно такого мужчину, перед которым она не испытывала этого чувства. Не вдаваясь в детали терапевтической технологии, отмечу, что теперь мы сфокусировались на том, как она избегает чувства стыда в отношениях с мужем.

После означенной сессии нам пришлось прервать работу на три неде­ли (я уезжал в отпуск). Когда после перерыва Светлана пришла ко мне, она с радостью и смущением рассказала, что провела с мужем на даче прекрасное время.

iv. Участник группы: индивидуальная и групповая динамика

К тому моменту, когда я предложил Светлане принять участие в ра­боте группы , она была в терапии уже около года . Группа была довольно интенсивной (30 рабочих часов в течении 5 дней). Любопытно, как в те­чение групповой работы вновь актуализировались различные ее проблемы, и как она вновь разрешала их в связи с различными задачами, стоящими перед группой в целом в ее динамическом развитии.

Оказалось, что содержание различных стадий индивидуальной тера­певтической работы с клиенткой отразилось в ее поведении — на различных стадиях групповой динамики.

На первой стадии, стадии знакомства, формирования взаимного дове­рия и первичной общности, перед Светланой стоял вопрос о расширении ее I жизненности в общении с другими людьми, о том, насколько она готовавпустить в свои переживания других людей, допустить свою эмоциональную связанность с другими. Я был озабочен тем, что в самом начале работы группы она демонстрировала нечто близкое к формальному самопредъявлению, весьма прохладно реагируя на вопросы и реплики других участников. Однако, спустя некоторое время (не без помощи ведущих) она с удавлени­ем обнаружила черты сходства ее проблем с проблемами и переживаниями других людей. Светлана стала внимательнее смотреть на других людей, ее взгляд перестал казаться безадресным, а речи — направленными в прост­ранство, а не «к поверхности тела другого человека».

На второй стадии групповой динамики (стадия конфронтации) Светла­на решилась на открытое выражение своих агрессивных чувств. Но любо­пытным оказалось, то, что хотя она громко и взволнованно говорила дру­гой участнице: «Я ненавижу тебя!», она (вновь !) не смотрела на нее, будучи больше занятой своими чувствами, чем живым взаимодействием. Так  как я уже «привык» к тому, что, когда Светлана перестает смотреть на  другого человека, это — сигнал о страхе перед новым опытом, то я пред­ложил ей назвать другую участницу по имени и не отводить взгляда. Она повторяла: «Галя, я ненавижу тебя!». Потом посмотрела на других. «Ты не забыла, как нас всех зовут?» — спросил я. «Да. . .Я помню…» ~ отве­тила Светлана, и вдруг стала обращаться по имени к другим участникам.

Когда группа подошла к третьей стадии (стадии подлинной бли­зости), Светлана вдруг изменилась и почти выключилась из взаимодействий. Царственная гордость и независимость читались на ее лице. Эпизодические атаки оставляли ее невозмутимой. Я несколько раз обращался к ней, задавая по сути два вопроса. Я спрашивал» что происходит в ее груди, и как долго она собирается бороться с собой. Кажется, у ме­ня было мало возможностей для продолжения работы с ней, так как ее от­клик был весьма вялым. В последний день работы группы, на фоне атмосфе­ры любви и эмоциональной наполненности, Светлана вдруг сказала «мне стыдно… Потому что я не с вами». — «Значит, тебе хочется к нам?»- с интересом спросил один из участников. Она покраснела как маленькая де­вочка. «Да…» — «Как в груди?» — спросил я. — «Тепло… Боже, нако­нец-то тепло…»

Таким образом, в ходе группы Светлана последовательно возвраща­лась к различным этапам своего психотерапевтического пути. Характерные для нее трудности сначала реактуализировались, а затем преодолевались в ходе групповой работы.

После окончания группы она была у меня два раза, причем вторую из
этих двух встреч она начала с сообщения о том, что эта сессия будет
последней. «Я теперь могу и без Вас», — сказала Светлана. Мы подвели
итоги. «Я не со всем согласна из того, что Вы говорили, сказала она, —
но благодарна за все, что было». «Кажется, она обменяла долю своей ре­активной независимости на кусочек аутентичности», — подумал я и поде­лился с ней этим соображением, мы договорились, что она позвонит через
месяц. Ока действительно позвонила ровно через месяц и подтвердила
что может жить свою жизнь сама.         „      ‘

 

***

В заключение хотелось бы еще раз вернуться к одной из идей, высказанных в данной статье.

В настоящее время в нашей стране весьма популярным стало словосо­четание «телесно-ориентированная гештальт-терапия». В некоторых случа­ях речь идет о телесно-ориентированных техниках, вспомогательных средствах, могущих продуктивно использоваться в терапии. Порой, однако, подразумевается существование некоей «телесно-ориентированной гештальт-терапии», весьма близкой к различным формам медитативной практи­ки. В таких случаях гештальт-терапия рискует потерять свое челове­ческое (то есть обращенное не только внутрь, но и к другому человеку) лицо. Здесь мне хочется напомнить известный тезис Фрица Перлза: «Пере­живание происходит на границе между организмом и его окружением…Пе­реживание является функцией этой границы, и психологически реальными являются «целостные» конфигурации этого функционирования, некий обретенный смысл, некое завершенное действие. «Целостности» переживания включают не «все»., а лишь определенные объединенные структуры; на пси­хологическом уровне все остальные характеристики организма и окружения являются либо абстракцией,… либо потенциально содержащимся в пере­живании нам ком на другое переживание. Мы говорим об организме, кон­тактирующем с окружающим миром, но именно сам контакт есть простейшая и первейшая реальность…»   (Perls, Hefferline, Coodman,   1951,  р.227)

Гештальт-терапия практически всегда является телесно-ориентиро­ванной, но она практически всегда является не только телесно-ориенти­рованной. Она, прежде всего, ориентирована на контакт. Гештальт-терапия представляется совмещением двух плоскостей контакта — контакта со сво­ими переживаниями (при фасилитации которых часто незаменима опора на телесные ощущения) и контакта с внешним миром, прежде всего, с другими людьми.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Perls F., Hefferline R. E. , Coodman .P, Gestalt Terapy NY Delta Book, 1951 .

2. Perls F., Gestalt Therapy Verbatim, Moab Utah, Real Реор1е, 1969.

3. Smith E.W.L. Exploring Confluence, In: J. of Couples Therapy,   1990.

Тезисы о гештальт-педагогике

Этот текст взят из журнала DV6 (Немецкой ассоциации гештальт-терапевтов) «Гештальт-терапия», N1/88. Журнал выходит 2 раза в год, посвящен в основном анализу теории и практики гештальт-терапии, а также некоторым ее прикладным аспектам, в частности, дискуссии о гештальт-педагогике занимают определенное место на страницах журнала.

Рейнгард Фюр — доктор педагогических наук, руководитель дидактических общешкольных исследований, доцент Геттингенского Университета, в качестве дополнительного образования окончил курс гештальт-терапии и гештальт-педагогики.

В связи с интенсивным развитием гештальт-педагогики в России (мы используем гештальт-подход при психологическом тренинге учителей и школьных психологов начиная с 1989 года, свыше 1000 учителей из разных инновационных образовательных учреждений обнаружили интерес к концептуальным представлениям гештальта и его прикладным аспектам), краткое изложение ее базовых принципов и содержания гештальт-педагогической подготовки педагогов может оказаться полезным для всех, кто интересуется применением гештальт-подхода в образовании.

Нифонт Долгополов

Гештальт-педагогика — гештальт-философски и гештальт-терапевтически обоснованная практика в педагогической области: основные сферы как например, школьные занятия во всех формах; подготовка, переподготовка и повышение квалификации педагогов; общинная и общественная работа; работа с учебными группами в различных контекстах.

Каждый раз для специфического контекста для ситуации и деятельности гештальт-педагоги дополнительно привлекают релевантные своей практической сфере понятия и методы в той мере, насколько они совместимы с основными положениями гештальт-философии и гештальт-терапии.

Основные принципы философии и теории гештальт-терапии [1].

— Учение понимается как процесс контакта на границе живой и автономной системы в поле «организм / среда». Этот процесс контакта может быть представлен в идее циклического движения «фигура — фон» со всеми прерываниями и нарушениями. — Знание и познание рассматриваются не как объективно данные, когда речь идет об их усвоении, а как творческий созидательный акт индивида или группы в процессе контакта.

— Учащийся рассматривается как живой целостный организм, чей процесс контакта поддерживается следующими функциями Я: Оно, Эго, функцией персона. Поддерживающие функции Я формируются чередований влияний различного рода: индивидуальной биографии, социальных, культурных и экономических условий и приспосабливаются к возникающим новым ситуациям лучшим или худшим образом.

— Цель учебного процесса — это эволюция «живого» в поле «организм / среда» посредством порождения порождение многообразия, посредством чередования хаоса и порядка, а также путем разрушения старого и складывания нового.

Принципы организации оформления и рефлексии гештальт-педагогической практики:

— Гештальт-педагогическая практика складывается как диалектическая смена сознательного опыта теоретической рефлексии (саморефлексии). Теоретически и субъективно проводимое связывание всех учебных содержаний и всего опыта в учебном процессе в каждом случае придает смысл вышеуказанному контексту (истории жизни, культурным, институциональным, политическим ситуациям).

— Гештальт-терапевтические действия и размышления концентрируются на структурах и образцах, которые выражаются во взаимосвязи в поле организм — среда и подвержены историческому изменению. Эти структуры и образцы становятся доступными и развиваются посредством тем и заданий, а также посредством сознательного опыта в ходе учебного процесса и его (само-) рефлексии.

Гештальт-педагогическая подготовка и повышение квалификации.

Оба этих процесса концентрируются на «личностном образовании» (формировании) педагогов и на их профессиональном анализировании.

Личностно-образовательные аспекты подготовки и повышении квалификации заключаются, наряду с общим, основополагающим гештальт-терапевтическим внутренним опытом человека (Selbsterfahrung), прежде всего, в следующем:

— наработка собственной истории учения: в особенности важным является отношение к авторитетам и образовательным учреждениям, стимулирование/угнетение собственного творческого потенциала и спонтанности.

— работа с близостью и дистанцией, симпатией и антипатией, а также с предрассудками против других людей, деловых сфер и вещей.

— осознание и расширение собственных возможностей в принятии критики и одобрении, а также возможностей самому критиковать и одобрять.

— осознание и дальнейшее развитие собственных образцов поведения при общении с хаосом и порядком, с невероятными ситуациями, кризисами и конфликтами.

— осознание и расширение возможностей быть видным в учебной группе как личность и оберегать это.

— сознание, выходящее за пределы собственных учебных возможностей и препятствий и субъективного предпочтительного стиля учения.

— сознание, выходящее за пределы собственных учебных возможностей и препятствий и субъективного предпочтительного стиля учения.

Профессиональные аспекты подготовки и повышения квалификации включают — наряду с общепедагогическими способностями — прежде всего следующие способности и трудности:

— брать на себя функции руководителя и справляться с ними; тем самым затрагивается проблематика идентичности педагога в определенной ролевой функции, в учрежденческой и политической взаимосвязи («компетенция в руководстве»).

— вступать в более долгосрочные педагогические связи, сохранять и формировать их («компетенция в отношениях»).

— воспринимать и понятийно определять групповой процесс и процесс каждого в группе (включая себя самого) («компетенция в групповой динамике»).

— планировать и структурировать учебный процесс группы и каждого в отдельности посредством формулирования целей и задач, посредством временного и пространственного оформления, посредством применения различных, приспособленных для тематики и контекста методов изображения и работы, а также посредством проверки и подведения итогов учебных результатов. («дидактическая компетенция»).

— оценивать готовность и возможности участника целостно отвечать на требования учебного процесса; поддерживать этого человека в его готовности и способностях соразмерно его потребности в этом, вместо того, чтобы превышать или принижать требования.

— консультировать группу и отдельного человека, в особенности, принимая во внимание дополнительную, вспомогательную или дальнейшую учебную деятельность («педагогическая консультационная компетенция»).

Пограничные области с другими сферами применения гештальта.

Гештальт-педагогика имеет самобытную сферу задач в организации и творческом формировании учебного процесса для группы и каждого в отдельности. Гештальт-педагогика граничит, с одной стороны, с областью терапевтических задач, которая охватывает совокупность специальных аспектов биографического углубления (например, наработка индивидуальной и специфической для поколений жизненной истории), с другой стороны, — с консультированием, где проясняются проблемы и затруднения отдельного человека и учебный процесс соотносится с условиями в поле среды, где предоставляется уже готовая информация. Благодаря использованию запаса знаний — также развиваемых в педагогических традициях — гештальт-педагогика может оказывать плодотворное влияние на терапию и консультирование и наоборот (напр. руководство по рефлексии общего учебного процесса, по сбору и переработке информации, по использованию самобытных возможностей, по выявлению препятствий к обучению etc.), а также быть действенным против вызванной школьными и аналогичными школьным стрессовыми ситуациями невротизации учащихся.

[1] Приминительно к базовым педагогическим понятиям (прим. ред.)

Слияние (из книги «Свидетель Терапии»)

Слияние (confluence)

Когда индивид вообще не чувствует границы между собой и средой, когда он полагает, что он и среда — одно, он находится в слиянии с ней. Части и целое оказываются неразличимыми.
Новорожденные дети живут в слиянии; они не различают внутреннее и внешнее, себя и других. В моменты экстаза или крайней концентрации взрослые люди также чувствуют себя в слиянии с окружающим. Ритуал требует такого чувства слияния, в котором границы исчезают, и индивид чувствует себя в максимальной степени собой благодаря тому, что он столь интенсивно отождествлен с группой. То, что ритуал вызывает столь экзальтированные чувства и интенсивные переживания, отчасти объясняется именно тем, что обычно мы чувствуем границу между собой и другими очень отчетливо, и ее временное растворение производит на нас очень сильное воздействие. Но если это чувство глубокой идентификации является хроническим, и индивид неспособен видеть различие между собой и остальным миром, он психологически болен: он потерял чувство себя.

Человек, находящийся в состоянии патологического слияния, не знает, что такое он и что такое другие. Он не знает, где кончается он сам и где начинаются другие. Не сознавая границу между собой и другими, он не способен на контакт с ними, но также не может и отделиться от них. Он не способен даже на контакт с самим собой.

Мы состоим из миллионов клеток. Если бы они находились в слиянии, мы были бы амебообразной массой, и не была бы возможна никакая организация. В действительности же клетки отделены друг от друга проницаемыми при определенных условиях мембранами, и эти мембраны
являются местом контакта, различения того, что «принимается», и того, что «отвергается». Если бы составные части нашего организма, которые не только являются частями целостного человеческого существа, но выполняют также и определенные собственные функции, соединились вместе и поддерживались в состоянии патологического слияния, ни одна из них не могла бы выполнять свои функции правильно.

Возьмем в качестве примера хроническое запрещение. Предположим, что в каких-то случаях вам хотелось плакать, но вы не разрешали себе этого, произвольно сокращая мышцы диафрагмы. Предположим также, что этот паттерн поведения, первоначально возникший как сознательное усилие предотвратить плач, становится привычным и несознаваемым. Дыхание и желание плакать каким-то образом смешиваются, сливаются друг с другом. Тогда вы затрудняете себе обе деятельности — способность свободно дышать и способность плакать. Неспособные к рыданию, вы никогда не выразите свое горе и не проработаете его. Возможно, через некоторое время вы даже забудете о том, что вас огорчило. Потребность в рыдании и служащее защитой от ее выражения сокращение диафрагмы образуют устойчивую линию действия и противодействия; это состояние длится постоянно и изолируется от остальной личности.

Человек, находящийся в патологическом слиянии, связывает свои потребности, эмоции и действия в один тугой узел, и уже не сознает, что он хочет делать и как он сам себе не дает этого делать. Такое патологическое слияние лежит в основе многих так называемых психосоматических заболеваний. Смешение плача и дыхания, которое мы упоминали, может вести к астме, если продолжается достаточно долго.

Патологическое слияние имеет также серьезные социальные последствия. В слиянии человек требует сходства и отказывается терпеть какие бы то ни было различия. Мы часто видим это у родителей, которые считают детей продолжением себя. Такие родители отказываются признавать, что дети не могут не отличаться от них хотя бы в каких-то отношениях. И если дети не поддерживают слияния и не отождествляются с требованиями родителей, их ожидает отвержение и отъединение: «Я не буду любить такого отвратительного ребенка!»

Если бы члены ООН ценили или хотя бы уважали различия между нациями, которые составляют Организацию, контакт между ними был бы лучше, и это дало бы больше шансов справиться с проблемами, которые беспокоят мир. Но поскольку различия не уважаются, поскольку каждая нация требует, чтобы другие разделяли ее взгляды во всех мелочах, продолжаются конфликт и затруднения. Если различия не ценят, их начинают преследовать. Требование согласия звучит подобно утверждению: «Если ты не будешь моим другом, я проломлю тебе череп!»
Утверждение нашего бедняги-хориста: «Мы хотим продолжать,» — когда на самом деле продолжать хотели бы они, а не он (ему-то хочется выйти в туалет), — это утверждение слияния. Он не умеет отличить себя от остальной группы. Когда человек, находящийся в патологическом слиянии, говорит «мы», невозможно выяснить, о ком он говорит: о себе или об остальном мире. Он совершенно потерял чувство границы.

Русский Гештальт

Уважаемые коллеги!

Я хотел бы начать свое сообщение с короткого описания современной ситуации в России с психотерапией. 70 лет внедрения материализма не прошло впустую, и сейчас, если мы спрашиваем людей не из высших слоев общества о том, есть ли у них психика, то, скорее всего, получим резко отрицательныйответ. Важно отметить, что и современные изменения в нашей стране также направлены в сторону уничтожения мифа о душе.

В 983 году в России князь Владимир выбиралверу. К Великому князю приходили проповедники новых вер. Первыми явились послы восточной Болгарии, мусульмане.Описание магометова Рая, населенного прекрасными гуриями, понравилось сластолюбивому князю, но обрезание казалось ему мерзостью, а запрещение пить крепкие напитки- несовместимым с обычаями Руси. После немецкие паписты говорили о величии невидимого Бога и о ничтожности идолов, но князь знал папскую политику того времении отвечал им: «Идите обратно, отцы наши не принимали веры от папы». Выслушав проповедь иудеев, Владимир спросил: «А где ваше отечество?». «В Иерусалиме, -отвечали, они, — но Бог разгневался на отцов нашихи расточил их по чужим странам». «И вы, отвергнутые Богом, — сказалим Владимир,- еще приходите учить других? Или хотите, чтобы и мы лишились своего отечества?». Наконец, был выслушан философ, инок греческий. Показав несправедливость других вер, он представил историю Ветхого и Нового завета, и в заключение развернул картину страшного суда. «Добро стоящим одесную, — и горе грешным на левой стороне». Правда, потом этот успех греческого философа привел к тому, что Владимир решил завоевать себе понравившуюся веру, что и сделал военным способом. Просто принять чужую веру он счел для себя позорным.

Сейчас положениево многом стало хуже: царя нет, и поэтому нет высшей инстанции, которая бы сказала: «Отлично, действительно, из всех видов психотерапии для нас наиболее всего подходит Гештальт».

 Правда, с другой стороны, и остальные направления психотерапии тоже не могут выиграть в сравнении с Гештальт терапией. В приведенном эпизоде отмечена еще одна важная особенность — невозможность принять новую веру нормальным, учебным путем, необходимость «завоевания* нового только через свой, очень особенный жизненный опыт. Поэтому и Гештальт терапия в России не внедрилась автоматически. В течение последних пяти лет наша ассоциация психологов организовывала значительное количество воркшопов разных специалистов из разных стран с тем, чтобы каждый человек, занимающийся психотерапией, мог выбрать для себя те системы, в которых психотерапевтическая работа для него проходила бы наиболее естественным способом. И в течение последующих лет у нас были организованы — сначала продолжавшаяся учебная группа по интегративной гештальттерапии, которую проводили у нас Сигрид Папе и Вилфрид Шлей из Института Фрица Перлза в Гамбурге, и затем — продолжающаяся группа по психодраме, организованная Шведской академией психодрамы. Продолжающееся обучение в области психоанализа и психосинтеза пока еще только организуются. В настоящий момент мы пытаемся убедить наших пациентов и парапрофессионалов в том, что для реальной психологической работы в современной России именно Гештальт терапия предоставляет наибольшие возможности. И действительно, все основания для такого заключения есть. Об этом говорит вся история развития психотерапии в России, и того культурного фона, на котором это происходило.

В середине прошлого года один ив известных психоаналитиков объяснил свой приезд в Россию и активность Американской академии психотерапии тем, что в России живет 260 миллионов людей, а психотерапевтов очень мало. Один из моих коллег сказал ему в ответ, что, видимо, американской академии стоило двинуться дальше на Восток — в Китае ведь людей живет существенно больше, а психотерапевтов еще меньше. К чему ближе Россия — к Западу или к Востоку? Психотерапия связана сейчас с западным стилем жизни, который все больше проникает к нам, но, проникая, он видоизменяется, причем самым причудливым образом. И психотерапия пока еще не стала необходимым атрибутом этого стиля жизни.

В чем же преимущество гештальттерапии в сравнении с другими психотерапевтическими направлениями в России? Наиболее длительную историю в России имеет, конечно же, психоанализ. Русское психоаналитическое общество было организовано одним из первых зарубежных психоаналитических обществ. До последнего времени книги по психоанализу, изданные в библиотечке профессора Ермакова в начале веке, были основными источниками информации для студентов. Причем студентам разрешалось использовать эти источники только для того, чтобы показать несостоятельность психоанализа. Первое издание Фрейда после исчезнувшего в годы сталинского периода Ермакова было в 1987 году. После этого Фрейда можно было обнаружить на каждом книжном лотке, наряду с детективами и пособиями для разнообразия сексуальной жизни. Теперь большое количество людей могут превратиться в наиболее «диких» психоаналитиков, вооруженных своеобразно понятыми классическими представлениями начала века, причем не имеющих реального представления о практической психоаналитической работе. Руководитель секции психоанализа Ассоциации психологов-практиков недавно ездил посмотреть на деятельность одного из вновь организованных психоаналитических сообществ. По его рассказам, их деятельность выглядела таким образом, что группа «психоаналитиков» выслушивала пациента, а затем устраивала общее обсуждение и требовала от пациента что-то немедленно изменить в себе. Таким образом, с одной стороны, психоанализ может быть очень сильно дискредитирован такими процедурами (причем очень часто психиатры, отбираемые в наших медицинских институтах из наиболее неуспевающих студентов, считают, что наличие медицинского диплома вообще является достаточным основанием для занятий психоанализом).

Психоанализ подразумевает достаточно размеренную жизнь в достаточно стабильной обстановке. Это именно то, что в настоящее время в России практически невозможно. А, следовательно, и выдержать нормальную по длительности и регулярности психоаналитическую процедуру невозможно. С другой стороны, представить себе психоаналитика, нормально работающего в таком вероятностном мире, где нельзя бить уверенным ни в чем, тоже довольно сложно. Большая свобода в действиях психотерапевта и большая спонтанность гештальттерапии выгодно проявляется в сравнении с психоанализом в этих условиях.

Психодрама вообще не выходит в реальную психотерапевтическую жизнь в России самостоятельно. Психодрама воспринимается в настоящее время как метод, а не как психотерапевтическая философия, и именно как техника она очень широко используется при обучении психологов, однако, предлагать реальному пациенту работать только психодрамой, пожалуй, не рискнет никто. Даже лингвистически в русском языке психодрама несет в себе 2 негативных понятия; «псих» — психически больной, и «драма» — театральная, искусственно придуманная ситуация. И, наконец, психодрама проигрывает гештальттерапии не только в философском основании, но и в универсальности: диапазон применения этого метода значительно уже, особенно в такой культуре, как российская.

Довольно неожиданным и бурным было в России проявление НЛП. Тем не менее, то, что очень быстро предлагалось освоить, так же быстро разочаровывало. В целом, НЛП осталось разновидностью какой-то странной интеллектуальной игры. Хотя такой город, как Новосибирск, стал своеобразной столицей НЛП.

Психосинтез — сейчас весьма эффективно поддерживается со стороны специалистов ив США. Проблемой при этом остается довольно искусственная связь, или даже несвязанность стоящей за этим Философии с национальным самосознанием.

Гештальттерапия имеет ряд очевидных преимуществ для распространения в России. Наряду с перечисленными выше спонтанностью и большой свободой действий психотерапевта, очень важным является положение о переживании реальности здесь и теперь, в особенности для страны с официальной философией, каждый человек в которой живет лишь для того, чтобы приблизиться к нормальной жизни. Ассимиляция культурных позиций восточной философии также очень ценна для страны, сотканной из Востока и Запада. Национальные особенности связаны с традициями семейственности, недаром в России при вежливом обращении принято указывать имя отца. Еще одной важной особенностью самосознания в России является отсутствие у большинства людей четкого представления о своей собственности, тесно связанное с совершенно размытыми границами своего Я. И это Я только волевым актом могло становиться очень агрессивным, подчиняя все вокруг, включая всю страну, в свою собственность, или умирать от страха, собираясь в точку и не видя вокруг ничего точно своего. Ведь даже и сегодня в конституции России нет нормального определения частной собственности. А кому принадлежит время у человека в стране, где нет ничего точного и где, например, заправочная станция это не то место, где есть бензин, а лишь где он может оказаться с большей вероятностью, чем в других местах. Кроме того, еще и сейчас государство может взять какое-то время у любого мужчины, неожиданно направив его на армейскую переподготовку. Правда, сейчас вы можете игнорировать любые требования со стороны государства, и это также не приводит ни к каким последствиям, даже если это касается оплаты квартиры или электроэнергии. Все социальное стало мягким и неотчетливым, и в этой ситуации Я дезориентировано. Это касается всех слоев общества, даже при работе с руководителями крупных компаний вопрос о том, кто же этот человек для себя, постоянно вылезает из-под ковра.

А как быть с интроектамм, которые были необходимы большинству людей в прошлой жизни, а в настоящее время нетождественность их является очевидной для их носителей. И само государство, составленное из людей, проглотивших соблазнительную идею о земном коммунистическом рае, спешно пытающееся проглотить новую идею о справедливом рае капиталистическом, ведет себя как невротик, пытающийся спешно заменить одну легенду другой. Лишь бы опять не жить в настоящем.

А то ощущение «Мы», с которым сейчас пытается справиться автор этого текста. Мы были приучены к чувству «Мы», это было необходимо, чтобы чувствовать себя комфортабельно, мы привыкли, что за это надо платить своим прайвити, но после этой оплаты нам было очень хорошо, и мы всегда могли подтвердить свою тождественность от других частей «мы». Да что говорить о грустном: искаженному Я в искаженном мире может быть даже очень уютно. Да и потом вопрос о том, что искажено, а что нет, вряд ли может быть вообще разрешен, и уж во всяком случав, не методом демократического голосования.

Еще одной важной чертой самосознания в России является антипсихиатричность. Ведь с точки зрения, материализованной в России, Бог так же безумен, как и дьявол. В древней Руси, начиная с 10 века, наряду со святыми мучениками и праведниками, в число святых входят юродивые. Первый из них, Святой Блаженный Андрей, был причислен к святым еще в первой половине 10 века. И действительно, разве может логика Бога быть такой, как логика человека? Значит, со стороны его действия и поведение, если они направляются Богом, выглядят безумными. Но и дьявольская логика столь же безумна, поэтому только если безумие благое, это от Бога. Поэтому и являются синонимами блаженный и юродивый. Так же и психотерапевт, если мы снимем тот момент, когда работа является наиболее эффективной, тоже произведет впечатление сумасшедшего. И только этот путь может привести пациента к инсайту. В течение многих лет ходит он, привязанный на цепь собственной логики, и это не дает ему возможности двинуться вперед.

Шаг за шагом психотерапевт ведет пациента к безумию, к короткому замыканию, после которого оказывается, что между двумя точками есть более короткое расстояние, чем прямая. И именно гештальт-терапия предоставляет все необходимое для этого безумия.

В России юродивые были именно теми людьми, которые работали с группами и с людьми психотерапевтически. Например, новгородские юродивые конца 14 века Николай и Федор практически удерживали от конфликта Софийскую сторону города и Торговую сторону города тем, что они показывали непримиримую вражду друг с другом, и гнали друг друга со своей стороны, например, швыряя кочаны капусты. Только юродивые могли себе позволить говорить правду, и это иногда меняло весь ход исторических событий. Так, в 1570 году, царь Иван Грозный отправился карать город Псков за какую-то мнимую измену, а встреча с юродивым Николой изменила его замысел, и он спешно уехал из Пскова. Он предложил Ивану Грозному кусок сырого мяса и приговаривал: «Покушай, покушай Иванушка», «Я христианин и не ем мяса в пост» — ответил царь. «Мяса не ешь, а людей губишь и кровь христианскую пьешь, и Суда Божьего не боишься!» — ответил Никола. Сильно разгневался царь, и тогда, сменив тон и заглянув царю в глаза, строго сказал юродивый: «Не тронь нас, прохожий человек, ступай скорее прочь. Если еще помедлишь — не на чем будет бежать отсюда». Видимо, эта же логика сработала и в существенно более позднее время, когда Бехтерев диагностировал у Сталина паранойю. После этого Бехтерев был убит, а диагноз Паранойя исчез из советской классификации психических заболеваний. (Кстати, до сих пор этого диагноза в нашей стране так и нет.) Правда, после этого психиатров почти не трогали в годы сталинских репрессий и никакие меры по стерилизации психически больных, предлагавшиеся после революции, не были реализованы.

В настоящее время отношение к тому, что люди оценивают как сумасшествие, такое же, как и в прошлом. К человеку, которого считают сумасшедшим, относятся с настороженностью, но без ненависти. Ведь его сумасшествие может быть очень важным, быть вестью свыше. А психиатр оказывается негативной Фигурой, необходимой, но негативной. Необходимой потому, что требуется защитить нас от проявлений дьявольского безумия. И нехорошей, потому что он смеет ограничивать свободу Бога в его естественном, безумном проявлении. Поэтому к психиатру обращаются только в крайнем случае, как правило, когда другого пути просто не остается. Но общая антипсихиатричность русской души связана еще и с ненормально большим диапазоном возможного поведения, и с общей ненормальностью нашей жизни. Открытое проявление антипсихиатрии было просто ни к чему при таком общественном мнении.

Подводя некоторый итог своему довольно разноплановому сообщению, хочу отметить необходимость психотерапевтической работы на стыке Русской национальной культуры и значительно более нормального европейского сознания. По нашим наблюдениям, процесс адаптации людей, воспитанных в Европе, к условиям России — достаточно сложное и болезненное занятие. Попытки же внедрить в России европейский порядок приводят к таким казусам, как с нашими железными дорогами. В пору, когда проектировалась и строилась железная дорога при Николае первом, эта работа была поручена одному иностранному инженеру. Этот инженер представил императору проект железной дороги, в котором, в числе многих параметров, о которых спрашивалось соизволение, была указана ширина колеи европейских дорог, и добавлено, что в силу огромных размеров России колею можно сделать значительно больше. На это император заметил разговорным ругательным выражением, что это ни к чему. Но дословный перевод этого выражения: больше на длину пениса. Инженер, считавший, что слово Императора закон, решил подать пример исполнительности, и с тех пор действительно все железные дороги в России больше Европейских на 12 сантиметров.

Рождение невроза ( из книги «Свидетель Терапии»)

Современный человек живет на низком уровне жизненной энергии. Хотя в общем он не слишком глубоко страдает, но при этом он столь же мало знает об истинно творческой жизни. Он превратился в тревожащийся автомат. Мир предлагает ему много возможностей для более богатой и счастливой жизни, он же бесцельно бродит, плохо понимая, чего он хочет, и еще хуже — как этого достичь. Он не чувствует возбуждения и пыла, отправляясь в приключение жизни.
Он, по-видимому, полагает, что время веселья, удовольствия и роста — это детство и юность, и готов отвергнуть саму жизнь, достигнув «зрелости». Он совершает массу движений, но выражение его лица выдает отсутствие какого бы то ни было реального интереса к тому, что он делает. Он либо скучает, сохраняя каменное лицо, либо раздражается. Он, кажется, потерял всю свою спонтанность, потерял способность чувствовать и выражать себя непосредственно и творчески.
Он хорошо рассказывает о своих трудностях, но плохо с ними справляется. Он сводит свою жизнь к словесным и интеллектуальным упражнениям, он топит себя в море слов. Он подменяет саму жизнь психиатрическими и псевдопсихиатрическими ее объяснениями. Он тратит массу времени, чтобы восстановить прошлое или определить будущее. Его деятельность — выполнение скучных и утомительных обязанностей. Временами он даже не сознает того, что он в данный момент делает.

Рождение невроза

Индивид, целиком предоставленный самому себе, практически не имеет шанса выжить. Чтобы выжить, человек нуждается в других людях. Еще меньше шансы человека, который остался один, на психологическое и эмоциональное выживание. На психологическом уровне человек нуждается в контакте с другими людьми в такой же мере, в какой на физиологическом уровне он нуждается в пище и питье. Чувство принадлежности к группе так же естественно для человека, как физиологические импульсы, обеспечивающие его выживание. Чувство принадлежности является по-видимому первичным обеспечивающим выживание психологическим импульсом.
Рассматривая индивида как функцию поля, объединяющего организм и среду, и полагая, что поведение человека отображает его отношения в этом поле, гештальт-подход связывает между собой представления о человеке как об индивиде и как о социальном существе. Постоянное изменение поля, вызываемое как его собственной природой так и тем, что мы в нем делаем, требует гибкости и изменчивости форм и способов взаимодействия.

В этом изменчивом поле нас интересуют постоянно изменяющиеся констелляции постоянно изменяющегося индивида. Непрерывные изменения совершенно необходимы для его выживания. Невроз возникает, когда индивид оказывается неспособным изменять свой образ действия и способы взаимодействия со средой. Если индивид привязан к устаревшим способам действия, он теряет способность удовлетворять свои потребности, в том числе социальные. Множество отчужденных, изолированных, ни с кем не связанных людей, которых мы видим вокруг себя, — явное свидетельство того, что такая неспобность легко может возникнуть.

Мы не можем возложить вину за это отчуждение ни на индивида, ни на среду, если рассматриваем человека как индивида и как социальное существо, то есть как часть поля, объемлющего организм и среду. Между элементами, составляющими целое, невозможно установить причинно-следственные отношения. Поскольку индивид и его среда — элементы единого целого, ни один из этих элементов не может отвечать за болезни другого.

Но оба элемента больны. Общество, в котором присутствует множество невротических индивидов, должно быть невротическим обществом. И также значительное количество индивидов, живущих в невротическом обществе, должно быть невротиками.

Человек, способный жить в заинтересованном контакте со своим обществом, не будучи поглощен им, но и не отчуждаясь от него — это хорошо интегрированный человек. Он опирается на себя самого, поскольку понимает отношения между собой и обществом, как часть тела инстинктивно понимает свои отношения к телу-как-целому. Это человек, который чувствует контактную границу между собой и обществом, который воздает кесарю кесарево и оставляет себе то, что принадлежит ему. Цель психотерапии — создать такого человека.

Идеал демократии — создать общество, обладающее подобными характеристиками, в котором, при определенности его потребностей, каждый участвует на благо всех. Такое общество находится в заинтересованном контакте со своими членами. Контактная граница между индивидом и группой ясно прочерчена и определенно чувствуется. Индивид не ставится на службу группе, так же как группа не отдается на милость отдельного индивида. Таким обществом правит принцип гомеостаза, саморегуляции. Такое общество, как тело, реагирует прежде всего на свои доминирующие нужды. Если всему обществу угрожает пожар, каждый будет стараться погасить пламя, спасая жизнь и имущество. Подобно телу, которое стремится сохранить в целости все свои члены, в хорошо регулируемом или саморегулирующемся обществе к борьбе с пламенем, угрожающим хотя бы одному дому, присоединятся соседи, а если необходимо — то и все общество. Члены общества и его правители отождествятся друг с другом. Врожденное стремление человека к социальному и психологическому равновесию по-видимому столь же тонко и точно, как его чувство физического равновесия. В каждый момент он движется на социальном или психологическом уровне в направлении этого равновесия, устанавливая баланс между своими личными потребностями и требованиями общества. Его трудности возникают не из желания отвергнуть такого рода равновесие, а из неправильности движений, призванных его устанавливать и поддерживать.

Человека, который в поисках точки равновесия переступает через контактную границу, заходя на сторону общества, так что он оказывается с ним в остром конфликте, мы называем преступником. В нашем обществе преступником является человек, который присваивает себе функции, традиционно считающиеся прерогативами государства.
Если же человек в поисках равновесия все более отходит назад и допускает преувеличенные посягательства общества, которое перегружает его своими требованиями и в то же время отчуждает от общественной жизни, если человек дает обществу побуждать и формировать себя, — мы называемого невротиком. Невротик неспособен ясно видеть собственные потребности и из-за этого не может их удовлетворять. Он не умеет достаточно определенно отличать себя от остального мира, он ставит общество выше самой жизни, а себя — ниже. Преступник также не умеет отличать себя от остального мира, из-за чего он не видит потребности других и пренебрегает ими, но он, в противоположность невротику, ставит себя выше жизни, а общество — ниже.

Каким же образом может возникнуть в поле, объединяющем организм и среду, такое нарушение равновесия? Социологи рассматривали бы этот вопрос с точки зрения среды. Психологи, психиатры и психотерапевты рассматривают, что происходит в индивиде.

Дисбаланс, как мне кажется, возникает тогда, когда индивид и группа испытывают в одно и то же время различные потребности, и индивид неспособен решить, какая из них доминирует. Группа может быть семьей, государством, социальным кругом, сотрудниками — любым сочетанием людей, обладающих определенными функциональными отношениями между собой в какой-то момент времени. Индивид, являющийся частью этой группы, испытывает потребность в контакте с ней в качестве одного из первичных обеспечивающих выживание психологических импульсов, хотя, конечно, эта потребность не переживается им все время с одинаковой интенсивностью; Но когда одновременно с этой потребностью он испытывает какую-то личную потребность, удовлетворение которой требует ухода из группы, возникают трудности.

В ситуации конфликта потребностей индивид должен быть способен к принятию ясного и определенного решения. Приняв такое решение, он либо остается в контакте, либо уходит. Он временно должен пожертвовать менее важной потребностью ради более важной, и так он и делает. Ни для него, ни для окружающих это не связано со сколь-нибудь значительными последствиями. Но если он не способен к различению и не может принять решение, или если его не удовлетворяет то решение, которое он принимает, он не может ни полноценно находиться в контакте, ни полноценно уйти, и это отрицательно действует и на него, и на окружающих.
Все люди, по-видимому, имеют врожденную склонность к ритуалам. Ритуал можно определить как выражение чувства социальной принадлежности, потребности в контакте с группой. Мы находим эту потребность не только на ранних стадиях развития человечества, но и в высоко цивилизованных группах. Игры детей в значительной степени состоят из разыгрывания и повторения ритуалов. Выражением этой потребности являются парады, фестивали, религиозные службы.

По-видимому извращение этой потребности лежит в основе обсессивно-компульсивных неврозов, которые проявляются в таких кажущихся смешными формах поведения, как необходимость мыть руки каждые двадцать минут. Навязчивые ритуалы такого рода всегда имеют не только личные, но и социальные корни. Но они поддерживают социальную форму без социального содержания, и в то же время они не могут удовлетворить изменяющиеся потребности индивида. Это совершенно бесплодный способ выражения, ничего не дающий ни кесарю, ни себе.

Но нормальные люди по-видимому также испытывают потребность в ритуалах. Если важное событие не отмечается каким-нибудь подобающим ритуалом — тостом, рукопожатием, речами, процессиями, церемониями, — то возникает чувство бессмысленности и пустоты. Ритуал призван обеспечить переживание порядка, формы и целенаправленности. В психологических терминах можно сказать, что ритуал делает гештальт более ясным, обеспечивает большую определенность восприятия фигуры. Так, например, все мы чувствуем потребность в определенных ритуалах в случае смерти. Даже наиболее цивилизованные граждане были бы шокированы, если бы мы просто засовывали трупы в мешки и избавлялись от них.

Ритуал не только удовлетворяет глубокие потребности индивида, но имеет и социальную ценность, подкрепляя значение групповой жизни для выживания. Строевая муштра, например, не только улучшает координацию участников, но и усиливает их способность к совместным действиям по защите групповых интересов. Магия, — которая есть просто манипуляция окружающим в фантазии, — служит повышению ценности группы как средства достижения целей. Она используется для того, чтобы обеспечить себе поддержку благоприятных сил, наделенных положительным катексисом, и уничтожить силы, вызывающие страх, то есть наделенные отрицательным катексисом.

Какова бы ни была ценность ритуала для группы, ритуал обязательно прерывает, — для того он и предназначен, — по крайней мере некоторые спонтанные и личные процессы индивидов, входящих в группу. По отношению к участию в ритуале все остальные действия оказываются профаническими. Высшая концентрация, подобная той, которая соответствует доминирующей потребности выживания, требуется и достигается благодаря торжественности и благоговению. Только полное участие всей личности, — без ослабления сознавания человеком как себя, так и других, — может вызвать в нем такое религиозное чувство интенсивности существования, такую экзальтацию или интеграцию; только при такой полноте может индивид почувствовать себя частью группы.

Но такая интенсификация чувств возможна, только если полноте соучастия ничто не препятствует. Если процесс прерывается какими-то помехами извне или если индивид прерывает его своими фантазиями, значительность и интеграция ритуала теряется.

Представьте себе теперь, что во время процесса групповой деятельности или ритуала индивид внезапно сознает личную потребность, которая кажется более важной для выживания, чем участие в ритуале. Предположим, например, что во время пения большого хора один из его участников внезапно чувствует потребность в уринации. Его потребность профанически вмешивается в ритуальное действие.

Здесь имеются три возможности: индивид может уйти (но тихо, не привлекая к себе внимания); он может целиком отодвинуть свою потребность в фон, исключить ее, хотя бы временно, из существования; и, наконец, он может переводить свое внимание от своей личной потребности к потребности группы. В этом последнем случае он пытается оставаться в контакте с ритуалом, пытается дать ему доминировать в себе, но не может; возникает травматический конфликт, типа конфликта между страхом и нетерпением. Хорист мог бы выразить свои переживания примерно так: «Мне хочется в туалет. Мне хотелось бы прервать наши занятия, но мы хотим продолжать. Мы не любим, когда нас прерывают. И нехорошо прерывать других. Так что я хотел бы, чтобы мне не хотелось в туалет, и мне нужно управлять собой. Я хотел бы, чтобы мой мочевой пузырь меня не беспокоил. Какая неприятность!»

В этом внутреннем разговоре, который может показаться совершенно безвредным, заложен ряд поводов к замешательству (confusion), способному вести к неврозу. Хорист, по-видимому, не способен ясно отличать себя от среды, и его рассуждения содержат все четыре механизма нарушения контактной границы, которые гештальттерапия считает лежащими в основе невроза. Это, разумеется, не означает, что человек в нашем примере определенно является невротиком. Но если установки, лежащие в основе его рассуждений, превратятся в постоянные способы мышления и поведения, они могут стать вполне невротическими.

Теперь мы на некоторое время оставим бедного хориста и рассмотрим сами невротические механизмы и их развитие. Потом мы вернемся к этой простой ситуации, используя ее в качестве модели развития невротических паттернов.

Все невротические затруднения возникают из неспособности индивида находить и поддерживать правильное равновесие между собой и остальным миром, и всем им присуще то обстоятельство, что в неврозе социальная граница и граница среды ощущается сдвинутой слишком далеко в сторону индивида. Невротик — это человек, на которого слишком сильно давит общество. Его невроз — этот защитный маневр, помогающий ему уклониться от угрозы переполнения миром, который берет над ним верх. Это оказывается наиболее эффективным способом поддержания равновесия и саморегуляции в ситуации, когда, как ему кажется, все против него.
Хотя мы полагаем, что невроз как нарушение контактной границы вызывается первоначально действием четырех различающихся между собой механизмов (см.ниже), было бы нереалистичным говорить, что какое-либо конкретное невротическое поведение может быть примером только одного из них. Нельзя также утверждать, что каждое определенное нарушение на контактной границе, каждое нарушение равновесия в поле, объединяющем организм и среду, создает невроз или свидетельствует о невротическом паттерне.

Ситуации, в которых это имеет место, в психиатрии называют травматическими неврозами. Травматические неврозы являются по существу защитными паттернами, возникающими при попытке индивида справиться с вызвавшим сильный страх внедрением общества или столкновением со средой. Например, если родители заперли двухлетнего ребенка в темном клозете на всю ночь, он испытывает почти невыносимое напряжение. Он оказывается ничем, даже менее чем ничем: объектом манипулирования, лишенным собственных прав и собственных возможностей. «Его» уже нет, есть только «они» и то, что «они» могут сделать. Защищаясь от этой ситуации, ребенок может создать устойчивые, неподдающиеся изменениям паттерны поведения, которые могут сохраняться долгое время после того, как опасность миновала. Они порождены травмой, но продолжают действовать и тогда, когда сама травма перестала существовать.
Но как правило нарушение контактной границы, лежащее в основе невроза, менее драматично. Это изводящие, хронические, повседневные вмешательства в процессы развития, процессы познания и принятия себя, благодаря которым мы достигаем способности опираться на себя (self-support) и зрелости. Какую бы форму ни принимали эти вмешательства и прерывания развития, они приводят к возникновению продолжительного замешательства и трудностей в различении между собой и другими.

Психотерапевтический анализ программы реабилитации лиц с алкогольной зависимостью

 Наиболее известной программой по лечению и реабилитации больных алкоголизмом является программа «12 шагов», ставшая основой общества Анонимных Алкоголиков. Она же является и наиболее эффективной. В настоящее время около 3 миллионов человек во всем мире живут и лечатся в соответствии с этой программой. С того времени, как в 1939 году эта программа была опубликована, она практически не претерпела серьезных изменений. Все это говорит о очень хорошо простроенной в психологическом отношении модели жизни – лечения – реабилитации лиц с алкогольной зависимостью. Попробуем провести психологический анализ того, что делает пациент на каждом шаге и что с ним действительно происходит.

1. Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что потеряли контроль над собой. В основе каждого серьезного преобразования поведения и личности человека должна находиться базисная точка («твердое основание» по Ф. Шарп). Поэтому первый шаг – это нахождение этой твердой точки – начала пути. Признание первого положения абсолютно необходимо для построения всей последующей системы. В то же время это действие позволяет также снизить задействованность «Я», устранить его от действия, так как предыдущими действиями «Я» дискредитировало возможности сознательных выборов. И действительно, бороться не только с зависимостью, но и с разнообразными трюками «Я» – пустая потеря времени. Без признания факта недееспособности «Я» невозможно достижения базисной честности в психотерапии – честности пациента перед самим собой.

2. Пришли к убеждению, что только сила более могущественная, чем мы может вернуть нам здравомыслие. Второй шаг программы «12 шагов» логически вытекает из первого. Ведь если алкоголь сильнее чем «Я», то «Я» физически должно быть уничтожено. Однако «Я» еще существует и значит, есть сила более могущественная, чем «Я», чем алкоголь. И эта сила может вернуть человеку здравомыслие и здоровье. Таким образом, второй шаг дает ощущение возможности выхода после тупика первого шага.

3. Приняли решение препоручить нашу жизнь Богу, как мы его понимаем. Третий шаг – персонификация этой силы, причем максимально проективная персонификация: это может быть Бог в соответствии с вероисповеданием религиозного человека, или силы природы в соответствии с натурфилософской ориентацией, или астральная сущность для человека с мистической ориентацией, и так далее. И пациент препоручает свою волю и свою жизнь этой высшей инстанции, для которой алкоголь безразличен. Развитие этой персонификации позволяет трансформировать энергию намерений через супер-эго, функции которого переданы этой персонификации.

4. Глубоко и бесстрашно оценили себя и свою жизнь с нравственной точки зрения. Нравственная точка зрения прерогатива супер-эго и в этом смысле – четвертый шаг это реализации персонификации Бога во внутреннем мире человека. Смещение позиции пациента с эго на супер-эго позволяет произвести оценку прошлой жизни и развить чувство вины. Но оставлять это чувство вины во внутреннем мире нельзя – можно вызвать аутоагрессивное поведение и поэтому…

5. Признали перед Богом, собой и каким-либо другим человеком истинную природу наших заблуждений. Следующий шаг – это фиксация и экстериоризация чувства вины для того, чтобы в дальнейшем использовать энергию чувства вины для развития личности. В этом шаге закрепляется печать вины на своей прошлой жизни, и выявляются причины или указывание псевдопричины, почему это было так. Обнаружение ключа к неправильным поступкам – психотерапевтический ход. Этот шаг можно условно определить как стадия «очернения» «Я» и поиска «причины – инсайта».

6. Полностью подготовили себя к тому, чтобы Бог избавил нас от наших недостатков. Подготовительная стадия в психотерапевтической работе настолько же велика, как часто и само действие и если эта стадия проведена достаточно широко – значение и эффективность действия обеспечена. 

 7. Смиренно просили Его исправить наши изъяны. Начало процедуры «отбеливания» «Я», создание основы для изменений. Как и предыдущая стадия, эта ступень представлена с максимальной проективностью. Только пациент, Бог и доверенное лицо знают, что именно нужно изменить в структуре «Я». Энергия вины направлена на эти изменения.

8. Составили список всех тех людей, кому мы причинили зло и преисполнились желанием загладить свою вину перед ними. Практическое внешнее действие по реализации чувства вины по указанию высшей идентификации через актуальное «Я». Фактически реальная процедура «отбеливания» «Я».

9. Лично возмещали причиненный этим людям ущерб, где только возможно, кроме тех случаев, когда это могло повредить им или кому-либо другому. Признание персональной вины на предыдущем шаге актуализирует агрессию и тогда эта агрессия может быть направлена против меня или против других. Если агрессию, актуализированную в 8 шаге оставить внутри, возможен рецидив болезни или прямое аутоагрессивное поведение. Поэтому на 9 шаге предлагается путь по трансформации агрессии в помогающее поведение – этот путь в последствии подробно описан в бихевиоральной терапии (А. П. Гольдштейн – поведенческие альтернативы агрессии).

10. Продолжали самоанализ и, когда допускали ошибки, сразу признавали это. В этом шаге наиболее важно – продолжать самоанализ и теперь уже по пройденному пути трансформировать вину в агрессию (энергию) – в помощь и в преобразование себя.

11. Стремились путем молитвы и размышления углубить соприкосновение с Богом, молясь лишь о знании его воли, которую нам надлежит исполнить и о даровании сил для этого. Продолжающееся взаимодействие с проекцией супер-эго создает достаточные предпосылки для дальнейшего развития и совершенствования «Я». При этом очень важно, что указания от супер-эго трансформируются в действия.

12. Достигнув духовного пробуждения, к которому привели эти шаги, мы старались донести смысл наших идей до других алкоголиков и применять эти принципы во всех наших делах. После процедуры «отбеливания» «Я» и действительно реорганизации личности остается незадействованной негативная проекция – «очерненное «Я»/прошлое». И как во всякой психотерапевтической работе эту негативную идентификацию надо вывести из игры. В программе «12 шагов» эта негативная идентификация выводится вовне в помощи другим алкоголикам, в том, чтобы привить эту идентификацию другому алкоголику и работать с ней в другом. Таким образом, в этой программе одновременно проводится «очернительная» процедура и процедура самовоспроизведения программы. Цикл программы завершен полностью.

С точки зрения психотерапевтической реальности данная программа представляет почти идеально организованный психотерапевтический процесс. В этом процессе работа идет по обеспечению получения действительной поддержки от других в процессе лечения. Вначале из недифференцированного мрака «плохого Я» выделяется бессильное «Я» и высшая проекция супер-эго. Затем пациент фиксирует и оставляет негативную проекцию (прошлое плохое «Я») и начинает преобразования с позиций высшей идентификации. Затем производится работа по актуализации вины, трансформации ее в действие (агрессию) и трансформации в помогающее поведение. Затем предлагается посмотреть, что еще внутри, и проделать этот же путь. И, наконец, цикл закончен работой с негативной персонификацией на другом алкоголике. Структура завершается.

Как видно из приведенного анализа программы «12 шагов» построение действующей и достаточно эффективной психотерапевтической программы по лечению и реабилитации больных алкоголизмом – это, в первую очередь, задача по созданию логически связанной и самовоспроизводящейся системы психотерапевтических действий. Поэтому при построении психотерапевтической программы по психологической реабилитации больных зависимых от психоактивных веществ необходимо учитывать психотерапевтическую механику так наглядно и действенно представленную в программе «12 шагов». При этом идеология программы может быть совершенно отличной от идеологии общества Анонимных Алкоголиков.